— Нет, — сказала Мэриэл Серрэйлер, — не сложно. На самом деле все довольно просто. Качество ее жизни было сомнительным и раньше, и в будущем его улучшения ожидать не приходится.

— Вы не можете об этом судить. Как вы вообще можете об этом судить, откуда вы знаете? — Саймон сжал кулаки, заставляя себя говорить спокойно.

— Ты не доктор.

— Какое здесь это вообще имеет значение?!

— Сай…

— У тебя нет профессионального опыта, который позволил бы тебе оценивать ее состояние.

— Нет, у меня есть только человеческий.

— И разве он не говорит тебе, что качество ее жизни на нуле? Это совершенно очевидно.

— Нет, не очевидно. Мы не знаем, что творится у нее в голове, мы не знаем, что она чувствует, что думает.

— Она не думает ничего. У нее нет способности разумно мыслить.

— Но так же не может быть.

— Почему?

Кэт разразилась слезами.

— Хватит, — сказала она. — Я не хочу это слушать, не хочу, чтобы подобного рода разговоры звучали у меня дома.

Крис поднялся и подошел к ней.

— Очевидно, в данный момент никто не способен вести рациональную дискуссию по этому поводу, — сказала Мэриэл Серрэйлер. Она встала, спокойно отнесла свою кофейную чашку к посудомоечной машине и загрузила ее туда. — С моей стороны было неразумно ожидать этого. Прошу прощения.

— Что ты собираешься делать?

Мэриэл посмотрела на своего сына.

— Я поеду домой.

— У тебя нет никакого права принимать решения касательно Марты, ты знаешь это.

— Я прекрасно знаю, какие у меня есть права, Саймон.

— Ради всего святого! — Кэт вцепилась в руку Криса, слезы текли у нее по лицу.

— Тебе пора в кровать, дорогая, — сказала ее мать.

— Не говори со мной так, я не маленький ребенок.

Мэриэл наклонилась и поцеловала Кэт в макушку.

— Нет, ты беременна. Я поговорю с тобой завтра.

Телефон зазвонил в ту секунду, когда она уже взялась за свою сумку. Крис жестом попросил взять трубку Саймона, который сидел ближе всех.

— Кто это?

— Саймон.

— Да. Твоя мать там? — Ричард Серрэйлер был как всегда краток.

— Она как раз собирается домой. Ты хочешь поговорить с ней?

— Скажи ей, Китс только что звонил из больницы Бевхэма.

— По поводу Марты? — Саймон сразу почувствовал молчаливое напряжение, повисшее в комнате за его спиной.

— Да. Она пришла в себя. Она в сознании. Я еду туда прямо сейчас.

— Я скажу им.

Саймон положил трубку и обернулся. Ему хотелось смеяться. Танцевать. Ликовать всем назло.

Он посмотрел в лицо своей сестры — залитое слезами, опухшее, с огромными глазами.


— Очевидно, Марте гораздо лучше, — мягко сказал он.



Когда он снова вошел в палату сорок минут спустя, он был один. Его мать сказала, что больше не может видеть больницу, а у Кэт просто не было сил.

— Тебе не нужно ехать туда, — сказала Мэриэл Серрэйлер. — Никому из нас не нужно. Твой отец сейчас там.

— Я хочу увидеть ее.

Он рассчитывал, что его отец уже уехал. Он не хотел столкнуться с ним у постели Марты, но когда он зашел в палату, Ричард Серрэйлер был там, сидел на стуле рядом с кроватью и читал Марте ее карту.

— Твоя мать не поехала?

Никаких приветствий — заметил Саймон. С тем же успехом он мог бы быть невидимым.

— Она приедет завтра утром.

Он опустил взгляд на свою сестру. Цвет ее лица улучшился, щеки приобрели бледный оттенок розового.

— Что случилось?

Его отец отдал ему карту.

— У нее, как выразился Девере, здоровье, как у быка. Новый антибиотик сработал, она начала выкарабкиваться… Открыла глаза час назад. Показатели обнадеживают.

— Я полагаю, ее еще может отбросить назад?

— Может. Но маловероятно. Пережив кризис, она по большому счету вернула себя к жизни.

Саймон хотел дотронуться до руки своей сестры, поцеловать ее в щеку, сделать так, чтобы она снова открыла глаза, но в присутствии своего отца он не мог. Он просто стоял рядом, опустив глаза.

— Я рад, — сказал он.

— Почему?

— Как ты можешь спрашивать? Она моя сестра. Я люблю ее. Я не хочу, чтобы она умерла.

— Твоя мать думает, что ее уровень жизни равен нулю.

— Я не согласен.

— Тогда мы снимаем шляпу перед твоими невероятными медицинскими познаниями.

— Это инстинкт.

— Полицейская работа основывается на инстинктах, не на фактах?

Саймон Серрэйлер был человеком, который никогда не был жесток по отношению к кому-либо в своей жизни, хотя никогда не стеснялся проявлять определенный уровень агрессии на работе, но сейчас он испытал такой прилив злости на своего отца, что сжал кулаки. В моменты, подобные этому, он ясно осознал, как ярость и ненависть могут у некоторых людей перерастать в жестокость. Разница между ним и ими, как он прекрасно понимал, держалась на тонкой, но невероятно прочной грани самоконтроля.

— Когда она достаточно оправится, чтобы вернуться в «Айви Лодж»? — спросил он спокойно.

Ричард Серрэйлер поднялся.

— Через пару дней. Им нужно будет подготовить ей постель.

Саймон стоял в полуметре от него. Его отец был стройным, привлекательным мужчиной, которому можно было дать шестьдесят, а не семьдесят один.

— Что ты к ней испытываешь? — спросил его Саймон, глядя на Марту. Он чувствовал внутреннее напряжение, как будто сейчас ему придется отбиваться от нападок уже за то, что у него вообще хватило духу задать этот вопрос. Но его отец взглянул на него без злости.

— Я ее отец. Я любил ее с того дня, как она родилась. Я не переставал любить ее из-за того, что всегда жалел об этом дне. Кто бы смог? А ты?

— Все, о чем ты говоришь, — сказал Саймон, — только, может быть, без сожалений.

— Тебе легко.

— Легче.

— Если ты когда-нибудь станешь родителем, чего, я полагаю, не случится, ты поймешь. Ты идешь к своей машине?

Они пошли вместе по тихим коридорам. Что имел в виду его отец, что стояло за неожиданным замечанием, которое он сделал, как он оценивал его самого — на эти вопросы Саймон не готов был сейчас ответить. Он прогнал из головы все мысли, так что там остался просто белый лист, и с трудом ворочал ноги, когда они выходили из больницы к автостоянке. Подойдя к машине своего отца, Саймон открыл для него дверь, подождал, пока он усядется и застегнет ремень, пожелал ему спокойной ночи и закрыл дверь.

Две минуты спустя он уже был на пути в Лаффертон, задних огней «БМВ» его отца почти не было видно вдали.

Он хотел вернуться в загородный дом; ему нужно было поговорить с Кэт, но она уже давно легла спать, пытаясь, насколько это возможно, отдохнуть в эти последние дни своей беременности. Он чувствовал себя отделенным от нее — от всех них; это чувство пройдет, когда родится ребенок, да и в любом случае оно было скорее иллюзорно и существовало только для него. Это случалось и раньше — когда Кэт выходила замуж за Криса и когда у нее появились Сэм и Ханна.