— Я забыл.

— А какая разница, когда я вернулась?

Он позвенел монетками в кармане, все еще не глядя на нее.

Потом он сказал:

— Ты не могла бы заварить чай?

— Хорошо.

— Мне нужно с тобой поговорить.

А потом — снова тишина. Чудовищная, оглушительная тишина.

Она выбежала из спальни.



Был уже восьмой час, когда она снова позвонила Кэт после того, как Майк ушел. Карин чувствовала себя такой же убитой, раздавленной и шокированной, как если бы ей сказали, что ее рак вернулся, причем в тяжелой, неоперабельной форме. Ей было так больно, как никогда в жизни. Сказано было совсем мало, учитывая то, что прошло целых три часа перед тем, как Майк распрощался с ней и с их браком, чтобы полететь через Атлантику к женщине, которая была на десять лет старше ее. Они сидели и смотрели друг на друга, потом не смотрели, пили чай, потом виски; она что-то сказала, поплакала, перестала плакать, помолчала. А потом он ушел. Как это могло занять так много времени?

— Кэт Дирбон.

— Кэт…

— Карин… Какие новости?

Карин открыла рот, чтобы ответить, чтобы сказать, что у нее нет ни рака, ни мужа, но из ее рта вышли не слова, а только странный вой, ужасающий звук, который, как подумала, услышав его, Карин, издавал кто-то другой, какая-то женщина, которая не имеет с ней ничего общего, женщина, которую она не знает.

— Просто приезжай сюда, — сказала Кэт, — что бы ни случилось.

— Я не могу…

— Нет, ты можешь, просто садись в машину и приезжай. Увидимся через полчаса.



Непонятно, как, но она без происшествий добралась до загородного дома Дирбонов. Кэт пристально на нее посмотрела, а потом пошла к холодильнику и достала оттуда бутылку вина.

— Я пас, но тебе это явно нужно.

— Нет, я тогда разревусь.

— Ладно. Реви, — она передала ей огромный бокал. — Дети наверху, Крис еще не вернулся, но уже готов куриный пирог, и ты можешь остаться. Кто знает, у меня могут ночью начаться схватки, я оставлю тебя за главную, и тогда помоги тебе бог. Пойдем в гостиную, я разожгу огонь.

Кэт выглядела усталой и замученной, но в остальном все такой же — разумной, веселой, уверенной: идеальный друг, как всегда считала Карин, и идеальный врач.

— Так… Ты виделась с доктором. Что там?

— Нет. Дело не в этом. Никаких признаков рака.

— Но что…

— Майк ушел.

— Ушел в смысле — ушел от тебя?

— Да.

— Ты никогда ничего такого не говорила, я и не знала, что между вами двоими были какие-то проблемы.

— Господи, Кэт, ты думаешь, я знала? Я была на таком подъеме… Ты не представляешь, каково это… Когда твои снимки чистые, когда анализы крови в порядке, когда они тебе об этом говорят… Это как… Ну, это буквально как узнать, что ты оправдан, сидя в камере смертников. Мир был так прекрасен… И вот — он пакует свои вещи.

— Ты ему сказала?

— О результатах? О, конечно.

— И?

— Я не знаю, понял ли он. Он сказал — «хорошо».

— Но почему он уходит, ради всего святого?


— По многим причинам, из-за многих вещей, о которых я не знала. Но основная причина живет в Нью-Йорке, и ее зовут Лэйни. Ей пятьдесят четыре.

— Не могу в это поверить.

— Ну да.

— И вот это ждало тебя дома.

— Ага.

Карин медленно крутила стакан в руках, туда и обратно. Иногда он ловил отблески огня и вино горело красным.

Она чувствовала тепло. Тепло. Комфорт. Заботу. Оцепенение.

— Есть одна вещь, о которой тебе действительно стоит подумать… У тебя было два сильных шока… Убийства и теперь это. Эти вещи могут не пройти даром.

— Вернуть мой рак, ты хочешь сказать.

— Просто имей в виду. Продолжай свою терапию и будь бдительна. Извини, что я продолжаю гнуть медицинскую линию, сейчас неподходящее время, но это важно.

— Я не уверена, что меня теперь это волнует.

— Уж поверь, да. Еще как волнует. Не позволяй никакой сволочи утянуть тебя на дно. Он вернется.

— Или другой «он».

— Нет.

— Худшее, что он сказал, на самом деле было об этом. Он сказал, что больше не может жить с человеком с раком… Что он готов был принять любую болезнь, которая на меня обрушилась бы, любую реабилитацию, но болезнь, что полностью изменила меня, — совсем другое дело. Он сказал, что последний год я не думала ни о чем, кроме рака, ни на что больше не обращала внимания… Что я… Что я позволила болезни определять меня, и что теперь я не представляю свою жизнь без нее, и он не может принять это.

— Боже.

— Я этого не видела, Кэт. Это моя…

— Только не смей говорить, что это твоя вина.

— А что, нет?

— А женщина в Нью-Йорке? Полагаю, это тоже твоя вина, да?

— Она заставляет его чувствовать себя живым. Нью-Йорк заставляет его чувствовать себя живым. По всей видимости. Я и понятия не имела, что между нами что-то было не так. Я к тому, что… все было так. Мне ничего такого и в голову не приходило.

— Ничего необычного? Телефонные звонки… Серьезные траты… Слишком долгое отсутствие?

— Майк всегда подолгу отсутствовал, у него три бизнеса за границей, так ведь? Он проводит половину своего времени на телефоне, когда никуда не уезжает.

Сквозь задернутые шторы на секунду сверкнули фары. К дому подъехала машина Криса Дирбона.

— Что мне делать, Кэт? Что люди обычно делают?

— Они сражаются, — сказала Кэт. — Твоя жизнь стоила того, чтобы за нее сражаться, так ведь?

— Я всегда так ненавидела эти образы… Рак и война, рак и сражения, битвы, драки…

— Ну, есть альтернатива.

— Какая?

— Сдаться. Отступить… Называй как хочешь.

— О боже.

Кэт тяжело поднялась со стула.

— Ты спишь в голубой комнате. Я достала для тебя белье… Пойди прими ванну, зажги ароматические свечи. Ужин не раньше, чем через полчаса. Мне нужно обсудить с Крисом всякие скучные административные штуки по поводу заменяющего врача.

Она протянула руки и обняла ее, и на секунду Карин почувствовала своим телом тельце нерожденного ребенка. Давнее, настойчивое желание иметь детей, которое она всегда отодвигала на задворки своего сознания, сейчас резануло ее особенно остро.





* * *