– Кто еще был в штабе ночью, Ян Алексеевич, узнали?

Мы медлим, не подходим, и беседующие все чаще посматривают на нас. Может быть поэтому Курнатовский вдруг отвечает, понизив голос:

– На подступах бои шли всю ночь. Здесь оставались только несколько человек. Шеховцев – на поручениях, так что его просили неотлучно быть. Он и вот те господа в курительной были все время.

– Один из них, – Курнатовский аккуратно кивает в сторону одного из компании в курительной, – штабс-капитан Чекилев, инженер-электротехник. Этой ночью его не вызывали, но он помогал с наладкой связи. Бывает здесь во всякое время. Это все, что удалось выяснить пока.

Невысокий широкоплечий Чекилев в гражданском, отлично сидящем костюме (но выправка военная) меньше других обращает на нас внимание.

– Из тех самых Чекилевых?

– Да, младший сын. С началом войны вернулся, учился где-то за границей и работал там в представительстве семейного дела.

Не скрывая интереса, в упор, почти невежливо смотрит в нашу сторону, а может, сквозь нас, его собеседник, полноватый, солидный. Если Чекилева я видел здесь и раньше, то этот господин мне совсем незнаком. Его манеру я бы запомнил – немного неловкие, но и не суетливые движения.

– А этот?

– Говорят, это чиновник Владикавказской железной дороги. Прибыл буквально накануне из Екатеринодара. Якобы то ли с проверкой железнодорожных путей, то ли насчет беспорядков на дороге среди путевых рабочих. На самом деле, подозреваю, что он здесь по другому ведомству. И по другому делу, по которому уже бывал здесь во время войны с немцами.

– Зингер?

Эта крупнейшая мировая фирма работает в городе давно. Немецкого капитала вообще у нас было вложено много – и в химические заводы, и в другие предприятия. У Зингера дело было поставлено широко. Во всех смыслах. Во время войны в ее представительстве в городе разоблачили германских шпионов. Скандал наделал много шума. Курнатовский, однако, не подтверждает это мое предположение, но и не опровергает его.

– Одно могу сказать: беспорядки на дорогах его вполне могут интересовать вовсе не по линии министерства путей сообщения. Мы ведь так и не узнали, кто в железнодорожных мастерских упорно мутит воду. Шеховцева можно аккуратно расспросить, он к вам расположен. Так вот он намекал, что не только знаком с этим господином, но и чуть ли не посвящен во все подробности его дела здесь.

– Вы же знаете, Шеховцев любит прихвастнуть.

Он не успевает ответить, как из курительной к нам решительно направляется господин с военной выправкой – Чекилев, через руку у него перекинуто пальто.

– Господа, я прошу прощения, мы не знакомы. Позвольте представиться: Максим Романович Чекилев, – он протягивает визитную карточку Курнатовскому и говорит только с ним. – Вы здесь руководите следственными действиями?

Курнатовский наклоняет голову, оставляя вопрос без ответа.

– Я должен ехать. Оставлю вам свою визитную карточку. Там есть номер – телефонируйте мне в любое время.

Но не тут-то было – коса явно нашла на камень.

– Вы прекрасно знаете, что не можете сейчас уехать!

Коротко извинившись, Курнатовский отходит. Мы остаемся вдвоем, и я вспоминаю желтого тигра в зверинце: как он хлещет хвостом по решетке своей клетки. Чекилев явно взбешен коротким отказом.

– Тришкина свадьба! Чертовски досадно, это бестолковая трата моего времени.

Чекилев раздраженно вертит в руках трость и, думаю, готов уйти в нарушение всех пожеланий следствия. Нужно задержать.

– Вам не жаль погибшего?

– Мне? Жаль, хотя я его и не знал. Но ведь помочь мне нечем… – тут он спохватился и протянул мне руку. – Максим Романович Чекилев. А я, простите, с кем имею честь?

Я представился, не без умысла упомянув о том, что в штаб я вызван как судебный врач.

– Я работаю с полицией, и у меня не пустой интерес, ведь вы помогали налаживать связь. Наверняка часто говорили с телеграфистами?

Чекилев или не собирается, или не успевает ответить. К нам присоединяется тот самый незнакомый мне чиновник железной дороги – Беденко. Он здоровается и смотрит дружелюбно. Стали понятны и его казавшиеся неловкими движения – при знакомстве он протягивает левую руку. Манеры Беденко располагают к себе, но чувствуется, что он, как и все здесь, напряжен и говорит с осторожностью, взвешивая каждое слово.

– Вы судебный врач? Очень современно, что вы приглашены на место преступления, это передовая практика.

– А вы знакомы с работой полиции?

– Немного. По роду службы.

– Тогда, может, сочтете возможным ответить, где вы были ночью? Возможно, вы видели или слышали что-то?

Подошедший Курнатовский явно слышит часть нашего разговора:

– Господа, это просьба ко всем – помочь нашей работе. Ведь грабители должны были пойти на огромный риск, наверняка зашли с шумом.

Инженер Чекилев выразительно молчит, и, чтобы сгладить неловкость, Беденко заверяет меня, что готов всемерно помочь, но, к сожалению, покойного совсем не знал.

– Не пришлось пока обратиться к телеграфистам. И насчет этой ночи сказать нечего, – в такой же вежливой манере объясняет он. – Я был все время в музыкальной гостиной – бывшей, разумеется. Это небольшая комната, дальше по коридору. Там теперь архив.

Беденко неторопливо достает портсигар, угощает папиросами.


– Но ведь все здесь ждали новостей. Неужели не зашли узнать? – Курнатовский задает этот вопрос сразу всем. – А вы, – повернувшись к Чекилеву, – не были у телеграфистов?

– Такая ночь! Не припомню точно, где я вообще был. – Инженер вовсе не выглядит человеком рассеянным. – Заглядывал в гараж. Нет, мне нечем помочь.

Расспросы приходится прервать. За дверью все ближе уверенные голоса. Среди них я узнаю голос ЛК. Еще одна группа военных входит с шумом. Я не ошибся: он с ними. На ходу ЛК кивает нам. Теперь место преступления для меня закрыто. Мы с Курнатовским ждем в стороне. За окнами по-прежнему плотный туман. Никак окончательно не рассветет.

– Здание ночью было почти пустым. Момент уж очень неудачный – такая неразбериха, стрельба…

– Или наоборот, слишком удачный, Ян Алексеевич?

– Возможно. Что же еще? Ну, несколько штабных были наверху. Казак-часовой в верхнем этаже, еще двое внизу. Часовые на глазах друг у друга, чужого бы не пропустили. Хотя – кто сторож брату своему? – могли вступить в сговор. Но зачем? Люди проверенные, других бы не поставили. Кроме того, я распорядился все тщательно осмотреть. Ни при них, ни где-то еще в доме украденное не найдено.

– Да что же именно пропало?

– Это любопытно, хотя еще одна головная боль нам серьезная. Но! Как раз довод в пользу моей версии: ограбление. Я вам покажу, пойдемте.

В бывшей спальне – видимо, жены владельца особняка Парамонова – кровать убрали. Но широкий, блестящий, как операционный, стол с круглым зеркалом, уставленный флаконами, не оставляет сомнений в том, что это комната женщины. Курнатовский подводит меня к небольшому, стоящему на столе стальному сейфу. На полу под ним валяется металлический цилиндр, медный бок которого слился по цвету с ковром.

– Фотографии уже сделаны?

– Да.

Подойдя ближе, я поднимаю и рассматриваю эту странную штуку. Это не цилиндр, как мне показалось вначале, а медное кольцо. В кольцо вложены мелкие черные буквы и цифры, похожие на те, что отбивает пишущая машинка Ремингтона.

– Знаете, что это? – спрашивает Курнатовский. – Три миллиона донских денежных знаков.

Он быстро объясняет, но я уже догадался и сам.

– Это клише для печатания денег. Не само клише, а часть нужного набора, чтобы печатать деньги.

– Фальшивые?

– Вовсе нет. Абсолютно настоящие. Именно клише и украдены, а вот эту деталь не заметили – видно, выронили в спешке.

Похоже на правду. На юге после переворота стали печатать свои деньги. Они ходили повсюду, как и привычные, «старые» рубли. Накануне, когда снова сменилась власть, отступающие большевики очистили кладовые конторы государственного банка. Самоуправление города обнаружило, что ряды широко раскинувших лапы люстр под потолком освещают пустые залы, пустые высокие шкафы с сотней отделений. Почти все печатные машины, большую часть запаса краски и бумаги экспедиции по изготовлению дензнаков большевики увезли с собой. Взяли подчистую «металлический фонд» и купюры, а часть облигаций займов сгорела. Спешно было решено отпечатать три миллиона 25-рублевок – только на эту сумму хватало оставшегося запаса бумаги.

– И все-таки соглашусь, пожалуй, с вами, Егор: момент выбран отлично. Постоянные перебои с электричеством тоже им на руку. В особняке есть сигнализация. Она не сработала. А так все просто: дождались, пока в здании останется один дежурный и несколько офицеров.

– Но откуда узнали, что клише будут здесь? Кто-то в банке информирует их? Сомнительно. Допустим, следили, увидели, что штаб почти пуст. Понадеялись на суматоху (стычка же!), вошли, Вареник застал их, пытался сопротивляться.

– Да, именно такая картина. По голове стукнули, чтобы не шумел. Быстренько взяли, что нужно, а пальцы из звериного озорства, что, мол, нате, выкусите. Или как знак, что это их дело. Смелость нужна все-таки для такого.

– А следы крови – ею выпачкан угол стола?

– Да просто, допустим, отрезал пальцы и таким образом испачкал руку, оперся или зацепил.

– Но следов борьбы нет, вы сами это видели. И потом, этот спазм мышц лица…

– Улыбка, – морщится Курнатовский.

– Улыбка… В общем, Ян Алексеевич, я готов настаивать, что в судебном вскрытии я должен участвовать. Думаю, несмотря на обстановку, от предписаний не отступят, а любая подозрительная смерть подразумевает эту процедуру.

– Не уверен. Да и станут ли вас слушать? Но хорошо. Я поговорю и, если придется, обращусь к ЛК. Знаю, что вы не любите его протекции, однако без нее нам никак. Думаю, им будет важнее узнать, как чужие смогли войти в здание. Сами понимаете, смерть этого несчастного телеграфиста сама по себе мелкое происшествие.

«Мелкое происшествие» – вот так. А Вареник как-то угостил меня крепким чаем, когда я ждал окончания одного из бесконечных совещаний ЛК. Но все же Курнатовский циник не по природе, а по привычке. Поэтому я молча рассматриваю медали на стенках несгораемого шкафа и табличку фирмы-изготовителя «Бр. Смирновы», но не вижу следов взлома. Впрочем, в этом я не специалист.

– А сейф открыли или взломан?

– Открыли. Запорный механизм не самый сложный. Видно, здесь держали те побрякушки, которые не отправляли на хранение в банк. А может, и вовсе письма. Из тех, что обычно хранят женщины.

– Про женщин не уверен, но вот клише здесь явно не место. Почему они хранились здесь, в штабе, а не в конторе госбанка?

– Как временная мера. Штаб не так давно перевели сюда из столицы.

Никак не могу привыкнуть, что здесь, когда говорят о столице, имеют в виду Новочеркасск, столицу области Войска Донского. Действительно, какие-то трения в руководящих силах Добровольческой армии привели к тому, что штаб спешно переехал в Ростов.

– Да что там! Порядок только начали восстанавливать, сами знаете, – Курнатовский, не прекращая разговора, подписывает протокол осмотра. В углу возится, собирая тонкие, насекомые ноги аппарата, полицейский фотограф.





* * *