– Мародеры, приказчика убили. Есть приказ – за грабежи сразу на месте, – часовой отворачивается от разговоров.
Пустой трамвай грохочет мимо дома Эбергов, сияя безумным электрическим светом, как призрак. Пока я собираю необходимый минимум вещей, то и дело хлопает дверь, гоняет холодный воздух. Стукнув снова, впускает дворника с ведерком.
– Уголь нужен?
– Не до тебя, иди! – растерянная кухарка машет на него, гонит.
Я, почти как она, растерян. Бросить Эберга и Глашу одних? Войска уходят. Что будет с ними? Карл Иванович убеждает меня, что не замечен в политических акциях, а врач нужен любой власти. Тут друзья, коллеги, больные – как можно оставить их? Говорит о том, что это снова ненадолго. Есть слух, что английские, а то и американские полки идут на помощь добровольческим войскам. Обойдется. Обойдется ли?
Но выхода нет, ехать я должен. Днем осторожно, проходными дворами я заходил к Курнатовским. У них все то же. Их стряпка в полном помутнении, не вспомнив моего имени, только и крикнула: «Рыженький студент до вас!» И, кривя в плаче рот, ушла в кухню. Бедная Марья Алексеевна, жена Курнатовского, смутилась и долго и ненужно извинялась. Самого его я не застал, оставил записку.
– Егор, он просил передать, если вы будете звонить. Простите, забыла, – Марья Алексеевна придерживала дверь, выглядывая на лестницу.
– Что передать?
– Был зол и расстроен и велел сказать, что все бумаги у него забрали. Ругался, ох, сильненько! По стрельбе в гостинице.
– Бумаги? Кто забрал?
– Не знаю, он сказал: протокол, все бумаги.
Расспрашивать было некогда. Лев Кириллович ждал меня у дома в автомобиле.
– Егор, может, бросите этот свой саквояж? У нас, вы знаете, вагона первого класса не будет. Каждая единица багажа на счету.
Он кивает на мой медицинский черный чемоданчик. Таскать его и впрямь было не слишком удобно, хоть изогнутые металлические ручки и замок не подводили. (Вот что значит хорошее британское качество!) Но цена ему, надумай я продавать, была бы грош. Сильно потертый, в глубоких складках на тусклой черной коже, толстый, как старый мопс, этот чемоданчик был моим единственным ценным имуществом. Многие записи, которые в нем хранились, я перевел из иностранных журналов, продираясь через французские и немецкие термины. Там были и мои реагенты, линзы, медицинские пинцеты, ножницы, скальпели, пробирки с притертыми крышками.
– Он много места не займет, Лев Кириллович.
– А если придется нам двигаться быстро? Таскать за собой!
– Поверьте, я к нему давно приноровился. Мы с ним в каких только норах и дырах не бывали! Ну, в крайнем случае, брошу.
Я знал, что не сделаю этого. Записи и инструменты были важны, но, главное, оставить его значило оставить надежду. Отказаться от мысли, что мир покачается-покачается, но не перевернется. Что я еще буду судебным врачом-криминалистом, как и мечтал.
– Черт с вами! Тащите.
В дороге он ошарашил меня новостью о том, что с телеграммой ничего не вышло. Удалось лишь узнать, что она была отправлена из Екатеринодара.
– Вы были правы, она важна. Со дня на день мы ждали информацию о том самом человеке. Помните, я рассказывал вам в гостинице? Но большего выяснить не получилось. Налаженной связи сейчас практически нет. Ньюпоры из авиаотряда большевиков пробовали даже бомбардировать, но из-за тумана сели в станицах.
Я заметил, что мы свернули с нужной нам дороги, и, раньше чем я спросил, автомобиль остановился у невысокой ограды.
– Я знаю, что у вас с религией отношения непростые. Но сейчас…
Оказывается, мы здесь, чтобы получить благословение перед дорогой. Но ЛК был не совсем прав. Я, конечно, увлекся новой и, безусловно, важнейшей для науки теорией Дарвина. Но вряд ли можно было меня назвать воинствующим агностиком. Я любил ранние пасхальные утра, когда Глаша Эберг в длинном белом фартуке сосредоточенно и радостно отбирала из охапки и ставила в узкую вазу холодные ветки вербы.
Благословил нас отец Михаил в Покровской церкви. Высокая, из красного кирпича, выложенного затейливыми узорами, нарядная, как печатный пряник, в русском стиле, она стояла среди старых лип и акаций ближе к армянскому городу Нахичевани. Я всегда восхищался и любовался ею. Электричества не было во всем городе, церковь была освещена только окнами с цветным витражом и свечами. Темные на дереве фигуры – Страшный суд. Змей, как кольчатый червь, темно-коричневый, внизу – багровый пожар и черные фигуры грешников. Улыбающийся слон в райском саду, золотые звезды и луна. В витражном окне фигура святого Федора Тирона, змееборца, на выгнутом в прыжке белом коне парила над нами, пронзая копьем воздух. Красный плащ святого давал ровный рыжеватый отсвет на руки отца Михаила, держащие икону. Висящие лампады и резные детали аналоя в приделе святого Димитрия Ростовского в свете витража казались частью какого-то восточного дворца.
Глава шестнадцатая
Ростов. Отступление
В пустом, выстуженном из-за разбитых и открытых окон зале все столы были сдвинуты в сторону, а посередине на единственном стуле у небольшой конторки сидел господин в штатском пальто. Увидев Льва Кирилловича и меня, он поднялся и пошел навстречу. Я узнал военного, который подписал мне разрешение на исследование тела телеграфиста. Едва поздоровавшись, он перешел к сути, говоря в основном с ЛК. То и дело подходили люди, прерывали их разговор.
Вид у атамана был еще более усталый, чем прежде, хотя и казалось, что это невозможно. То и дело он непроизвольно передергивал плечами, словно отгонял что-то. Я услышал, что принято решение об отступлении. Отправленный на разведку аэроплан разбился в степи. Под станицей Гниловской казаки отошли с позиций, и добровольческий полк не выдержал удара. Красные войска рискнули и идут через Дон по некрепкому льду. Их броневик «Верный» стоит уже близ Нахичевани. Это значит, что вокзал и город, видимо, очень скоро будут взяты. Спешно эвакуируют учреждения.
– Меня осаждают с просьбой вывезти людей, а мы грузим в вагоны бумаги и канцелярию. Но ведь нельзя бросить!
Заглянул адъютант, которого он ждал, и двери, закрывшись, отрезали голоса в коридоре. Посетителей перестали пускать.
– Вот то, о чем мы говорили с вами, – он передал Льву Кирилловичу принесенный адъютантом портфель.
Я догадывался, что это банковские документы, о которых упоминал ЛК в гостинице, на предъявителя и на огромные суммы. Были ли среди них деньги из казны кубанца Рябоконя, которые должны были спонсировать армию и, возможно, подготовить новое наступление? Когда я днем был у Курнатовского, его жена обмолвилась, что он сердился – дело о стрельбе в атамана уголовно-розыскное отделение передало другому ведомству, в тайный розыск.
Мы ушли. К фигуре в центре зала из открытых дверей снова пошла, как волна, толпа с вопросами, просьбами. Гораздо позже этим же вечером Лев Кириллович сказал мне: узнав, что большинство казаков не поддержат его, и не имея возможности сдерживать наступление, атаман сложил с себя полномочия и застрелился.
О бумагах я догадался верно, а остальное мне коротко по пути объяснил ЛК. Из нескольких человек, выбранных им, сформирован отряд. Ему поручено под прикрытием наших войск пробираться в порт и отправить портфель из России пароходом. Деньги на расходы и все нужные документы уже готовы. Торопливо спускаясь к автомобилю, обходя телеграфистов, которые сматывали провода, военных и штатских, связного-мотоциклиста с пакетом в форменной куртке без погон (мне показалось, это был Шеховцев), ЛК негромко объяснял мне, что бумаги нужно увезти как можно скорее.
– Запомните, это необходимо сделать во что бы то ни стало и не привлекая к портфелю внимания. Поэтому отряд небольшой и собран так, что не вызовет подозрений. Помните, в гостинице я говорил вам, что есть деньги, за которыми будет охота. Вот этот портфель и есть главная добыча.
Уже в автомобиле он назвал мне имена участников отряда, которые меня удивили. Нас будет сопровождать казачий конвой – проверенные люди, но они знают о цели только в общих чертах.
– С нами Шеховцев для поручений. Скорее всего, еще пара человек. Конечно, Беденко. Он прислан в город как раз с этой целью – проконтролировать сохранность портфеля. Но одному ему бумаги решено не доверять, кроме прочего, пробираться в одиночку банально опасно, повсюду бои. У нас недостаточно сведений о том, какая обстановка в станицах вокруг Екатеринодара и дальше к морю. Но главное не это.
Он замолчал, наверняка выбирая, что мне сказать. Я решил спросить сам.
– Я знаю, что убийство Вареника связано с этими деньгами, – вечная манера ЛК не доверять никому полностью меня всегда немного злила. – Не хотите говорить всего? Хорошо. Я пойму и дам вам меня использовать вслепую, вы это знаете. Но скажите хотя бы, в чем моя роль. И меня удивил состав отряда. Беденко – понятно, но Шеховцев?
– Ваша роль проста – вы будете помогать мне. Вы помогали полиции, но все-таки вы не полицейский и не сыщик, а врач. К тому же так молоды, что вряд ли вас воспримут как серьезного игрока. Кроме того, в вас есть талант нравиться людям, я заметил. И самое важное, – снова пауза, во время которой я готов был вспылить, – вам я могу довериться больше, чем остальным. И будьте уверены, Егор, что отряд, точнее, наша небольшая компания, сформирован правильно. Мы идем на серьезный риск, но это решение принято не мной одним. Дело в том, что один из членов нашей маленькой freundeskreis[4], возможно, тот самый человек, о котором я говорил вам в гостинице тем вечером, когда стреляли в Рябоконя. Помните? – ЛК указал глазами на затылок шофера, и я понял, что говорить нужно осторожно.
– Хорошо, а конвой?
– Двое из них были часовыми той самой ночью в особняке Парамонова.
«Держи друзей близко, а врагов еще ближе» – любимое выражение ЛК. Этот человек считал, что буквально все требует его личного контроля. Иногда я был почти уверен, что анатомический атлас он подарил мне с далеко идущими планами – так же, как и содействовал потом моей работе в полиции. Почему-то некстати вспомнились неприятные намеки Курнатовского. Но ЛК был другом отца, я действительно обязан ему всем и, конечно, сделаю что нужно и без лишних вопросов. И все равно я чувствовал, что он сильно недоговаривает. Даже с его манией контроля идти на такой риск – сажать хищника и добычу в одну клетку…
– Убьем две цели выстрелом дуплет, Егор, – ЛК неожиданно ответил на мои мысли. – В пути крыса так или иначе высунется, не устоит, тут мы ее и прижмем. Портфель все время будет у меня, а я один не хожу, и вы будете рядом, – последнюю фразу он явно сказал, чтобы сгладить разговор. – Выхода нет, документы необходимо переправить. Да и в ком сейчас мы можем быть полностью уверены? Я доверять не намерен никому.
А вот тут я ему поверил.
* * *
Река в темноте – в неровных пятнах белого льда и темной воды, как шкура кота. Говорят, когда на Дон идет беда, его вода мутится. Но сейчас воды не разглядеть. В тумане по широкому мосту над рекой движутся войска, едут горожане-беженцы с узлами, чайниками, обгоняют нас молодые кадеты (совсем маленьких везут на телеге), священники, автомобили; я разглядел несколько уцелевших санитарных машин. Разбивая поток людей, телег и автомобилей, обратно к городу проносятся несколько конных казаков в плечистых темных бурках – в сумерках бурки смотрятся как сложенные крылья невиданных птиц. В воздухе держится запах едкого лошадиного пота, бензина.
Внезапно за нашей спиной глухо бухает, как из-под земли. Но, оглянувшись, я вижу все ту же привычную ломаную, как линия сердечных сокращений на гальванометре, линию темных домов, куполов, трубы пароходов. В пестрой толпе наш маленький отряд держится особняком. Лев Кириллович едет с нами, в своем автомобиле, по официальной версии – до Екатеринодара. Там командование планирует соединиться с частями войск и держать город.
Глава семнадцатая
Под Екатеринодаром
Эти картинки и сейчас со мной, но приходят редко – в самых глубоких снах. Разбитые дороги, подводы. Сестра милосердия делает перевязку. Молоденький солдат очищает вареное яйцо. Бегают дети и куры. Здесь, в маленькой станице в нескольких часах пути до Екатеринодара, мы остановились на ночлег. Мест в хатах хватило не всем. Казаки стали обозами и ворочали у костра тяжелый темный котел, обтирая его песком. Вчера, уже после заката, к ним подошли две незнакомые подводы. Когда колесо одной наехало на вылезший из-под земли корень, я расслышал глухое позвякивание металла. Сейчас, утром, они стоят пустые, на борта наброшены конопляные лантухи – вместо брезента. От круга обозников идет сильнейший запах паленой щетины – поросенка, что ли, изловили? За такое станичники спасибо не скажут. Рядом с ними горячится сияющий на солнце конь, его всадник, приподнимаясь в стременах, о чем-то говорит с казаками. Это Чекилев. Явился он тоже вчера. Абсолютно внезапно и в полной военной форме. Эпатаж в его духе.
– Егор Андреевич, доброе утро! – Чекилев спешивается и идет ко мне, снимая перчатки.
Пожимая его руку, я киваю на щегольскую серебряную плеть в петлице его кителя.
– Выдали на военном складе? – пожалуй, я рад его видеть.
– Не смотрите на внешнее, Егор. «Зипуны у нас серыя, зато умы бархатныя», – эти казачьи присказки, которыми иногда щеголял Чекилев, казались мне нарочитыми. Он тут же продолжил – уже без насмешки:
– Намекаете на мою нескромность? Новые товарищи по полку уже молча осудили, но, каюсь, люблю рисовку. Так и воевать веселее.
– Что ваши товарищи, с удачей? Будет жаркое?
– Жаркое? Откуда? Консервы. А, вы про запах? Нет, тут другое. В походе, когда не достать воды и мыла, кое-кто еще бреется старым «свинячим» способом. При хорошей бороде такой способ не годится, а вот франтам вроде меня – вполне, – он старательно пригладил ровные усы. – Делают так: щетина на щеках подпаливается и быстро стирается мокрым полотенцем. Но тут главное – сноровка и уберечь усы! По уставу ведь их сбривать запрещено, поэтому сам я, конечно, не рискнул бы. Не набита рука.
– Интересно. Думаю, такой вот старый способ может предохранять и от инфекций.
– Вы врач, вам виднее. Как вас разместили? У меня бумаги к Вольскому.
Мне показалось или при слове «бумаги» он действительно сделал короткую паузу? Отправив его в хату, в которой разместили импровизированную ставку, я вернулся к себе. Хотелось сесть за перевод статьи о «немых свидетелях» – методах исследования вещественных доказательств. Громкий стук в окно отвлек меня. Лев Кириллович пригнулся у невысокой двери, входя.
– Лисица, вы снова, как скупой рыцарь, чахнете над своими пробирками. Оттого и вид у вас неважный. Как будто мало нам забот. Быть может, жить-то осталось всего ничего. Вышли бы на солнышко.
Выглядит сам ЛК бледным, уставшим – в тон его словам. Я заметил, что еще в Ростове он почувствовал себя плохо. Инфлюэнца, должно быть. На него не похоже тянуть с разговором и прийти не по делу. Немного рассеянно бродя по хате, он замечает миску на моем столе, прикрытую свежим полотенцем. Морщит длинный нос:
– Что вот это? Опять какие-то ваши чудовищные эксперименты?
– Нет, Лев Кириллович. Это борщ. Его принесла хозяйка. Хотите? Он свежий. Как раз время к обеду, вам поесть нужно. Поверьте, я сейчас как врач вам говорю.
Пустой трамвай грохочет мимо дома Эбергов, сияя безумным электрическим светом, как призрак. Пока я собираю необходимый минимум вещей, то и дело хлопает дверь, гоняет холодный воздух. Стукнув снова, впускает дворника с ведерком.
– Уголь нужен?
– Не до тебя, иди! – растерянная кухарка машет на него, гонит.
Я, почти как она, растерян. Бросить Эберга и Глашу одних? Войска уходят. Что будет с ними? Карл Иванович убеждает меня, что не замечен в политических акциях, а врач нужен любой власти. Тут друзья, коллеги, больные – как можно оставить их? Говорит о том, что это снова ненадолго. Есть слух, что английские, а то и американские полки идут на помощь добровольческим войскам. Обойдется. Обойдется ли?
Но выхода нет, ехать я должен. Днем осторожно, проходными дворами я заходил к Курнатовским. У них все то же. Их стряпка в полном помутнении, не вспомнив моего имени, только и крикнула: «Рыженький студент до вас!» И, кривя в плаче рот, ушла в кухню. Бедная Марья Алексеевна, жена Курнатовского, смутилась и долго и ненужно извинялась. Самого его я не застал, оставил записку.
– Егор, он просил передать, если вы будете звонить. Простите, забыла, – Марья Алексеевна придерживала дверь, выглядывая на лестницу.
– Что передать?
– Был зол и расстроен и велел сказать, что все бумаги у него забрали. Ругался, ох, сильненько! По стрельбе в гостинице.
– Бумаги? Кто забрал?
– Не знаю, он сказал: протокол, все бумаги.
Расспрашивать было некогда. Лев Кириллович ждал меня у дома в автомобиле.
– Егор, может, бросите этот свой саквояж? У нас, вы знаете, вагона первого класса не будет. Каждая единица багажа на счету.
Он кивает на мой медицинский черный чемоданчик. Таскать его и впрямь было не слишком удобно, хоть изогнутые металлические ручки и замок не подводили. (Вот что значит хорошее британское качество!) Но цена ему, надумай я продавать, была бы грош. Сильно потертый, в глубоких складках на тусклой черной коже, толстый, как старый мопс, этот чемоданчик был моим единственным ценным имуществом. Многие записи, которые в нем хранились, я перевел из иностранных журналов, продираясь через французские и немецкие термины. Там были и мои реагенты, линзы, медицинские пинцеты, ножницы, скальпели, пробирки с притертыми крышками.
– Он много места не займет, Лев Кириллович.
– А если придется нам двигаться быстро? Таскать за собой!
– Поверьте, я к нему давно приноровился. Мы с ним в каких только норах и дырах не бывали! Ну, в крайнем случае, брошу.
Я знал, что не сделаю этого. Записи и инструменты были важны, но, главное, оставить его значило оставить надежду. Отказаться от мысли, что мир покачается-покачается, но не перевернется. Что я еще буду судебным врачом-криминалистом, как и мечтал.
– Черт с вами! Тащите.
В дороге он ошарашил меня новостью о том, что с телеграммой ничего не вышло. Удалось лишь узнать, что она была отправлена из Екатеринодара.
– Вы были правы, она важна. Со дня на день мы ждали информацию о том самом человеке. Помните, я рассказывал вам в гостинице? Но большего выяснить не получилось. Налаженной связи сейчас практически нет. Ньюпоры из авиаотряда большевиков пробовали даже бомбардировать, но из-за тумана сели в станицах.
Я заметил, что мы свернули с нужной нам дороги, и, раньше чем я спросил, автомобиль остановился у невысокой ограды.
– Я знаю, что у вас с религией отношения непростые. Но сейчас…
Оказывается, мы здесь, чтобы получить благословение перед дорогой. Но ЛК был не совсем прав. Я, конечно, увлекся новой и, безусловно, важнейшей для науки теорией Дарвина. Но вряд ли можно было меня назвать воинствующим агностиком. Я любил ранние пасхальные утра, когда Глаша Эберг в длинном белом фартуке сосредоточенно и радостно отбирала из охапки и ставила в узкую вазу холодные ветки вербы.
Благословил нас отец Михаил в Покровской церкви. Высокая, из красного кирпича, выложенного затейливыми узорами, нарядная, как печатный пряник, в русском стиле, она стояла среди старых лип и акаций ближе к армянскому городу Нахичевани. Я всегда восхищался и любовался ею. Электричества не было во всем городе, церковь была освещена только окнами с цветным витражом и свечами. Темные на дереве фигуры – Страшный суд. Змей, как кольчатый червь, темно-коричневый, внизу – багровый пожар и черные фигуры грешников. Улыбающийся слон в райском саду, золотые звезды и луна. В витражном окне фигура святого Федора Тирона, змееборца, на выгнутом в прыжке белом коне парила над нами, пронзая копьем воздух. Красный плащ святого давал ровный рыжеватый отсвет на руки отца Михаила, держащие икону. Висящие лампады и резные детали аналоя в приделе святого Димитрия Ростовского в свете витража казались частью какого-то восточного дворца.
Глава шестнадцатая
Ростов. Отступление
В пустом, выстуженном из-за разбитых и открытых окон зале все столы были сдвинуты в сторону, а посередине на единственном стуле у небольшой конторки сидел господин в штатском пальто. Увидев Льва Кирилловича и меня, он поднялся и пошел навстречу. Я узнал военного, который подписал мне разрешение на исследование тела телеграфиста. Едва поздоровавшись, он перешел к сути, говоря в основном с ЛК. То и дело подходили люди, прерывали их разговор.
Вид у атамана был еще более усталый, чем прежде, хотя и казалось, что это невозможно. То и дело он непроизвольно передергивал плечами, словно отгонял что-то. Я услышал, что принято решение об отступлении. Отправленный на разведку аэроплан разбился в степи. Под станицей Гниловской казаки отошли с позиций, и добровольческий полк не выдержал удара. Красные войска рискнули и идут через Дон по некрепкому льду. Их броневик «Верный» стоит уже близ Нахичевани. Это значит, что вокзал и город, видимо, очень скоро будут взяты. Спешно эвакуируют учреждения.
– Меня осаждают с просьбой вывезти людей, а мы грузим в вагоны бумаги и канцелярию. Но ведь нельзя бросить!
Заглянул адъютант, которого он ждал, и двери, закрывшись, отрезали голоса в коридоре. Посетителей перестали пускать.
– Вот то, о чем мы говорили с вами, – он передал Льву Кирилловичу принесенный адъютантом портфель.
Я догадывался, что это банковские документы, о которых упоминал ЛК в гостинице, на предъявителя и на огромные суммы. Были ли среди них деньги из казны кубанца Рябоконя, которые должны были спонсировать армию и, возможно, подготовить новое наступление? Когда я днем был у Курнатовского, его жена обмолвилась, что он сердился – дело о стрельбе в атамана уголовно-розыскное отделение передало другому ведомству, в тайный розыск.
Мы ушли. К фигуре в центре зала из открытых дверей снова пошла, как волна, толпа с вопросами, просьбами. Гораздо позже этим же вечером Лев Кириллович сказал мне: узнав, что большинство казаков не поддержат его, и не имея возможности сдерживать наступление, атаман сложил с себя полномочия и застрелился.
О бумагах я догадался верно, а остальное мне коротко по пути объяснил ЛК. Из нескольких человек, выбранных им, сформирован отряд. Ему поручено под прикрытием наших войск пробираться в порт и отправить портфель из России пароходом. Деньги на расходы и все нужные документы уже готовы. Торопливо спускаясь к автомобилю, обходя телеграфистов, которые сматывали провода, военных и штатских, связного-мотоциклиста с пакетом в форменной куртке без погон (мне показалось, это был Шеховцев), ЛК негромко объяснял мне, что бумаги нужно увезти как можно скорее.
– Запомните, это необходимо сделать во что бы то ни стало и не привлекая к портфелю внимания. Поэтому отряд небольшой и собран так, что не вызовет подозрений. Помните, в гостинице я говорил вам, что есть деньги, за которыми будет охота. Вот этот портфель и есть главная добыча.
Уже в автомобиле он назвал мне имена участников отряда, которые меня удивили. Нас будет сопровождать казачий конвой – проверенные люди, но они знают о цели только в общих чертах.
– С нами Шеховцев для поручений. Скорее всего, еще пара человек. Конечно, Беденко. Он прислан в город как раз с этой целью – проконтролировать сохранность портфеля. Но одному ему бумаги решено не доверять, кроме прочего, пробираться в одиночку банально опасно, повсюду бои. У нас недостаточно сведений о том, какая обстановка в станицах вокруг Екатеринодара и дальше к морю. Но главное не это.
Он замолчал, наверняка выбирая, что мне сказать. Я решил спросить сам.
– Я знаю, что убийство Вареника связано с этими деньгами, – вечная манера ЛК не доверять никому полностью меня всегда немного злила. – Не хотите говорить всего? Хорошо. Я пойму и дам вам меня использовать вслепую, вы это знаете. Но скажите хотя бы, в чем моя роль. И меня удивил состав отряда. Беденко – понятно, но Шеховцев?
– Ваша роль проста – вы будете помогать мне. Вы помогали полиции, но все-таки вы не полицейский и не сыщик, а врач. К тому же так молоды, что вряд ли вас воспримут как серьезного игрока. Кроме того, в вас есть талант нравиться людям, я заметил. И самое важное, – снова пауза, во время которой я готов был вспылить, – вам я могу довериться больше, чем остальным. И будьте уверены, Егор, что отряд, точнее, наша небольшая компания, сформирован правильно. Мы идем на серьезный риск, но это решение принято не мной одним. Дело в том, что один из членов нашей маленькой freundeskreis[4], возможно, тот самый человек, о котором я говорил вам в гостинице тем вечером, когда стреляли в Рябоконя. Помните? – ЛК указал глазами на затылок шофера, и я понял, что говорить нужно осторожно.
– Хорошо, а конвой?
– Двое из них были часовыми той самой ночью в особняке Парамонова.
«Держи друзей близко, а врагов еще ближе» – любимое выражение ЛК. Этот человек считал, что буквально все требует его личного контроля. Иногда я был почти уверен, что анатомический атлас он подарил мне с далеко идущими планами – так же, как и содействовал потом моей работе в полиции. Почему-то некстати вспомнились неприятные намеки Курнатовского. Но ЛК был другом отца, я действительно обязан ему всем и, конечно, сделаю что нужно и без лишних вопросов. И все равно я чувствовал, что он сильно недоговаривает. Даже с его манией контроля идти на такой риск – сажать хищника и добычу в одну клетку…
– Убьем две цели выстрелом дуплет, Егор, – ЛК неожиданно ответил на мои мысли. – В пути крыса так или иначе высунется, не устоит, тут мы ее и прижмем. Портфель все время будет у меня, а я один не хожу, и вы будете рядом, – последнюю фразу он явно сказал, чтобы сгладить разговор. – Выхода нет, документы необходимо переправить. Да и в ком сейчас мы можем быть полностью уверены? Я доверять не намерен никому.
А вот тут я ему поверил.
* * *
Река в темноте – в неровных пятнах белого льда и темной воды, как шкура кота. Говорят, когда на Дон идет беда, его вода мутится. Но сейчас воды не разглядеть. В тумане по широкому мосту над рекой движутся войска, едут горожане-беженцы с узлами, чайниками, обгоняют нас молодые кадеты (совсем маленьких везут на телеге), священники, автомобили; я разглядел несколько уцелевших санитарных машин. Разбивая поток людей, телег и автомобилей, обратно к городу проносятся несколько конных казаков в плечистых темных бурках – в сумерках бурки смотрятся как сложенные крылья невиданных птиц. В воздухе держится запах едкого лошадиного пота, бензина.
Внезапно за нашей спиной глухо бухает, как из-под земли. Но, оглянувшись, я вижу все ту же привычную ломаную, как линия сердечных сокращений на гальванометре, линию темных домов, куполов, трубы пароходов. В пестрой толпе наш маленький отряд держится особняком. Лев Кириллович едет с нами, в своем автомобиле, по официальной версии – до Екатеринодара. Там командование планирует соединиться с частями войск и держать город.
Глава семнадцатая
Под Екатеринодаром
Эти картинки и сейчас со мной, но приходят редко – в самых глубоких снах. Разбитые дороги, подводы. Сестра милосердия делает перевязку. Молоденький солдат очищает вареное яйцо. Бегают дети и куры. Здесь, в маленькой станице в нескольких часах пути до Екатеринодара, мы остановились на ночлег. Мест в хатах хватило не всем. Казаки стали обозами и ворочали у костра тяжелый темный котел, обтирая его песком. Вчера, уже после заката, к ним подошли две незнакомые подводы. Когда колесо одной наехало на вылезший из-под земли корень, я расслышал глухое позвякивание металла. Сейчас, утром, они стоят пустые, на борта наброшены конопляные лантухи – вместо брезента. От круга обозников идет сильнейший запах паленой щетины – поросенка, что ли, изловили? За такое станичники спасибо не скажут. Рядом с ними горячится сияющий на солнце конь, его всадник, приподнимаясь в стременах, о чем-то говорит с казаками. Это Чекилев. Явился он тоже вчера. Абсолютно внезапно и в полной военной форме. Эпатаж в его духе.
– Егор Андреевич, доброе утро! – Чекилев спешивается и идет ко мне, снимая перчатки.
Пожимая его руку, я киваю на щегольскую серебряную плеть в петлице его кителя.
– Выдали на военном складе? – пожалуй, я рад его видеть.
– Не смотрите на внешнее, Егор. «Зипуны у нас серыя, зато умы бархатныя», – эти казачьи присказки, которыми иногда щеголял Чекилев, казались мне нарочитыми. Он тут же продолжил – уже без насмешки:
– Намекаете на мою нескромность? Новые товарищи по полку уже молча осудили, но, каюсь, люблю рисовку. Так и воевать веселее.
– Что ваши товарищи, с удачей? Будет жаркое?
– Жаркое? Откуда? Консервы. А, вы про запах? Нет, тут другое. В походе, когда не достать воды и мыла, кое-кто еще бреется старым «свинячим» способом. При хорошей бороде такой способ не годится, а вот франтам вроде меня – вполне, – он старательно пригладил ровные усы. – Делают так: щетина на щеках подпаливается и быстро стирается мокрым полотенцем. Но тут главное – сноровка и уберечь усы! По уставу ведь их сбривать запрещено, поэтому сам я, конечно, не рискнул бы. Не набита рука.
– Интересно. Думаю, такой вот старый способ может предохранять и от инфекций.
– Вы врач, вам виднее. Как вас разместили? У меня бумаги к Вольскому.
Мне показалось или при слове «бумаги» он действительно сделал короткую паузу? Отправив его в хату, в которой разместили импровизированную ставку, я вернулся к себе. Хотелось сесть за перевод статьи о «немых свидетелях» – методах исследования вещественных доказательств. Громкий стук в окно отвлек меня. Лев Кириллович пригнулся у невысокой двери, входя.
– Лисица, вы снова, как скупой рыцарь, чахнете над своими пробирками. Оттого и вид у вас неважный. Как будто мало нам забот. Быть может, жить-то осталось всего ничего. Вышли бы на солнышко.
Выглядит сам ЛК бледным, уставшим – в тон его словам. Я заметил, что еще в Ростове он почувствовал себя плохо. Инфлюэнца, должно быть. На него не похоже тянуть с разговором и прийти не по делу. Немного рассеянно бродя по хате, он замечает миску на моем столе, прикрытую свежим полотенцем. Морщит длинный нос:
– Что вот это? Опять какие-то ваши чудовищные эксперименты?
– Нет, Лев Кириллович. Это борщ. Его принесла хозяйка. Хотите? Он свежий. Как раз время к обеду, вам поесть нужно. Поверьте, я сейчас как врач вам говорю.