Лагганвор залег на дно с моими пистолями. Если он будет благоразумен, никогда больше не произнесет мое имя. Но благоразумный человек не перешел бы мне дорогу. Рано или поздно он проболтается, и я не могу этого допустить. Кроме того, я бы хотела заполучить глаз обратно.
Из этих обрывков складывалась картина. У меня были только общие очертания, но этого хватало. Боса была вынуждена вести какие-то дела с окраинами цивилизации, заключать редкие, но необходимые сделки. Разумеется, не лично, а через добровольных посредников. Этот Лагганвор был либо членом экипажа, либо агентом, которому она могла доверять. Она дала ему пистоли и отправила с поручением. И он смылся, унося с собой ее деньги и угрожая раскрыть ее секреты.
За этим последовал рассказ Босы о мерах, которые она приняла, чтобы снова найти Лагганвора. Она собирала сведения, как всегда тайком, прислушиваясь к слухам и шепотам из черепа. Лагганвор унизил ее, а она была не из тех, кто может махнуть рукой на прошлое. Она хотела найти его и заставить замолчать, наверняка самым лютым образом, чтобы больше ни у кого не возникло глупых идей.
Найти, подвергнуть пыткам, убить.
Судя по записям, Боса намеревалась догнать Лагганвора, но вместе с тем была занята другими, столь же неотложными делами. Одним из них, как я вскоре поняла, было улаживание старой обиды – или, по крайней мере, незаконченного дела – с Полом Ракамором. Потом случилось всякое, и в конце концов сама Боса умерла, а Лагганвор так и остался непонятно где.
Интересно, знает ли он, как ему повезло? Знает ли, что никогда не увидит черных парусов за кормой?
Затем кое-что еще привлекло мое внимание, и лишь через несколько секунд я убедилась, что мне не мерещится.
Фура выписала некоторые из наиболее обоснованных предположений Босы о том, где может скрываться Лагганвор. Тяжелая натруженная рука сестры расположила их столбиком, и каждая строчка была вдавлена в бумагу чуть сильнее предыдущей.
Большинство названий ничего мне не говорили.
Проскл
Рустрелл
Зансер
Сциллмаф
Но одно я с недавних пор знала. Оно было последним в списке; Фура обвела его своими особыми чернилами:
Колесо Стриззарди
Я закрыла журналы и убедилась, что они лежат на ее столе точно так же, как я их нашла.
– Паладин, слушай меня внимательно.
– Я слушаю, мисс Адрана.
– Не прошу тебя лгать. Насколько мне известно, раньше ты мне не лгал, и я это ценю. Но если Фура не задаст прямого вопроса, не рассказывай ей об этом разговоре и о том, что я была в каюте.
– Это необычная просьба, мисс Адрана.
– Ты прав. Но поскольку я не требую от тебя намеренно лгать или скрывать сведения, которые у тебя попросят, не сомневаюсь, что подобное в твоих силах.
– Могу я узнать, каковы ваши намерения?
Когда я по-шпионски просматривала записи Фуры, меня бил озноб, но теперь внутри поднималась горячая волна. Я поняла, что остальную команду и меня превратили в невольных сообщников: мы думали, что действуем вопреки ее воле. История о культе ненавистников Босы на Катромиле могла быть подлинной, но Фура упомянула о ней в разговоре, точно зная, какой эффект это произведет на нас. Моя коварная, лживая сестра играла нами, словно марионетками в театре теней.
Я вспомнила, как однажды приставила нож к ее горлу, когда она впервые нашла меня в комнате костей во время сражения с Босой. Гнев, который я в тот раз испытала, вспыхнул вновь. Вместо того чтобы прогнать его прочь, я позволила ему остаться, согреть меня изнутри; золотое сияние заполнило грудную клетку.
– Я обдумываю их, – сказала я.
Я не собиралась убивать ее за предательство или даже жестоко наказывать. Она же моя сестра. Но без кое-каких болезненных вещей не обойтись. Если это светлячок заставляет ее действовать таким скрытным, недоверчивым образом, я сделаю справедливые послабления. Но подобное лишь удвоит мою решимость что-нибудь предпринять, прежде чем я потеряю Фуру навсегда.
Перед тем как покинуть каюту, я еще раз убедилась, что все вещи в порядке. Сестра в конце концов узнает, что я здесь побывала, но хочется верить, что не с помощью Паладина. Пусть это произойдет, когда я сама решу признаться.
Я закрыла дверь и задержалась в рубке управления, глядя на Стеклянную Армиллу и размышляя о том, как искусно Фура обыграла меня, превратила в свое орудие и заставила убедить остальных. Я чувствовала отвращение к себе, как будто стала в некотором смысле соучастницей.
– О Фура, – сказала я. – Как же мы дошли до такого?
Я опять услышала лязгающие шаги по корпусу. Не одна пара ботинок, а несколько, и двигались они быстро. Я вышла из рубки и вернулась на камбуз, планируя нацепить приятную мину и не выдать свое открытие даже намеком.
Появился взволнованный Тиндуф. С нахмуренным лбом и стиснутыми зубами он напоминал избалованного младенца, который вот-вот захнычет.
– Что-то не так с ионными? – спросила я, гадая, от чего здоровяк мог так встревожиться.
– Нет, Адрана, но работнички возвращаются слишком быстро, как по мне. До конца смены еще далеко, и это дурной знак.
– По трещальнику что-нибудь передавали?
Он покачал головой:
– Как и большинство штучек-дрючек на этом корабле, трещальник работает только тогда, когда ему взбрендит.
Лязгающие шаги огибали корпус в направлении главного шлюза. Мы с Тиндуфом молча кивнули друг другу, без слов понимая, что надо побыстрее добраться туда. Шлюз находился под камбузом, в сторону кормы от стыковочного отсека, зажатый между складским помещением и какими-то внутренними механизмами, связанными с управлением парусами. Попасть туда было нелегко даже без скафандра, но я хорошо изучила все уголки и закоулки корабля.
Когда мы добрались до шлюза, в ушах щелкнуло: корабль выпустил в космос немного дыхали. Это означало, что ремонтники возвращаются быстро, не утруждая себя обычными церемониями. Резервной дыхали у нас было достаточно, однако такая спешка не предвещала ничего хорошего. «Это дурной знак», – подумала я, вторя словам Тиндуфа, словно в моем черепе поселилось его эхо.
Главный шлюз был достаточно велик, чтобы вместить четырех человек одновременно, и они были там, когда дверь открылась. Я быстро оценила увиденное. С Фурой все в порядке, она уже снимает шлем. С Сурт и Прозор вроде тоже ничего не случилось. Но что-то произошло со Страмбли.
Ее принесли, и вокруг них пузырилась кровь; казалось, исходила из нижней части ее ноги. Я с трудом сглотнула – вид крови все еще смущал меня. После засады, которую устроила Фура, внутри корабля плавало чудовищное количество этого вещества, и я все видела – но спрятала в дальнем закоулке памяти, как и многие другие воспоминания, связанные с теми событиями.
– Что случилось? – адресовала я вопрос Фуре.
– Я вызывала вас по трещальнику. Где вы шлялись, черт возьми?
– Мы не слышали никаких трещальных передач, – сказала я, и Тиндуф подтвердил кивком. – Но мы же здесь, верно? Что произошло?
– Похоже, опять в нас стреляли, – донесся сквозь решетку в шлеме голос Сурт. – Сбили шпринтовый парус в шестидесяти лигах от корпуса. Мы были далеко, но снасти лопнули и отлетели назад, и Страмбли запуталась в них. К счастью, не повредили скафандр, но она порезалась кинжалом призрачников…
– Я не… порезалась, – пробормотала Страмбли.
И хотя голос был слаб, я обрадовалась: она в сознании, раз может говорить.
– Помогите донести ее до лазарета, – попросила Прозор, едва переведя дух.
Мы с Тиндуфом сменили Прозор и Сурт, дав им время снять шлемы и отчасти восстановить силы, которые они потратили, когда тащили Страмбли в шлюз. К счастью, теперь ее нести было совсем недалеко – по узкому проходу между механизмами управления парусами, в небольшой, но хорошо оборудованный лазарет, расположенный сразу под батареями гаусс-пушек и чуть впереди комнаты костей.
У Босы была своя операционная, но это всегда было второстепенным предназначением отсека. Пиратка прозвала его комнатой доброты, и здесь она свершила большинство своих кар, особенно тех, что подразумевали наркотики, режущие инструменты и другие пыточные средства. Там же она проводила «лечение», которое помогало изменить лояльность человека или разрушить его старые представления о правильном и неправильном. Кое-что из этого было связано с хирургией, кое-что зависело от электричества и препаратов, но неизменным было то, что в этом отсутствовал малейший намек на милосердие. Я провела слишком много времени в лазарете, чтобы задерживаться там без необходимости. Дни и недели, когда ее шепот блуждал в моем разуме, когда она пыталась привить мне свой образ мыслей, запихнуть искажающий осколок своей души в мою душу, чтобы он пустил там корни. Дни и недели, когда она прижимала электроды к моей коже или впрыскивала жгучие жидкости. Достаточно было оказаться рядом с этим помещением, чтобы вспомнить те долгие часы; войдя же, я оказывалась во власти жестоких запутанных мыслей, злобных садистских идей, которые казались одновременно чужими и абсолютно присущими мне. Она обошлась со мной мягко, увидев во мне естественную преемницу и поэтому сведя физические наказания к минимуму. Другим пришлось куда хуже. Желая поставить кого-нибудь в пример остальным – беднягу, который не был ей нужен живым, здоровым или в здравом уме, – Боса творила с ним нечто неописуемое. Стоны, крики или всхлипы доносились из комнаты доброты по сети переговорных трубок, проникающих в каждый уголок корабля.
Но это была еще и операционная, а поскольку ее содержимое можно было применить в благих целях, с нашей стороны было бы расточительством этого не делать. Поэтому мы заблокировали переговорные трубки, выбросили или разобрали все, что предназначалось только для пыток, и сохранили остальное, чтобы лечить травмы и болезни, какие могли с нами случиться.
– С тобой все будет в порядке, – сказала я Страмбли, когда мы уложили ее на обтянутую кожей кушетку, служившую одновременно кроватью и операционным столом.
– Я не… порезалась, – повторила Страмбли. – Не виновата. Нож повернулся. Ничего бы не случилось, если бы не парус-сечь…
– На нас действительно напали? – спросила я.
– Да! – рявкнула Фура, и светлячок вспыхнул вокруг ее глаз и на висках. – И мы бы дали сдачи, будь на то моя воля. Приходите ко мне в каюту, как только закончите тут.
– А где сейчас вещи призрачников? – спросила я.
– Все еще снаружи, – ответила Прозор, помогая Страмбли по частям снять скафандр, в то время как над раненой ногой все еще пузырилась кровь. – Заперты в рундуке, как будто мы просто поменялись сменами.
Инструменты, с помощью которых мы меняли облик «Мстительницы», хранились в приваренном к корпусу ящике.
– Ты видела, как это случилось? – спросила я, предполагая, что они работали рядом.
Но Прозор резко покачала головой:
– Меня там не было – я распутывала снасти за изгибом корпуса. Вернулась – гляжу, а Страмбли попала в беду. Паладин что-нибудь увидел на подметале ближнего действия?
– Нет, я обо всем узнала, когда вы вернулись.
– Хорошо, что не было декомпрессии, – сказала Фура, встретившись со мной взглядом.
– У ножа призрачников толщина лезвия – несколько атомов, – сказала Прозор. – Хоть он и вошел глубоко, пробив скафандр, осталась дыра толщиной с волосок, когда Страмбли его вытащила.
– Прости, Страмбли, – сказала я, и она вскрикнула от боли, когда я сняла поврежденную часть скафандра.
Под герметичной броней было несколько слоев тканевой изоляции, пронизанных гибкими трубками для регулирования температуры, и все слои пропитались кровью. Но кровотечение вроде ослабевало – вероятно, потому, что рана была такой чистой и узкой.
– Это поможет, – пообещала Сурт, доставая шприц из аптечки.
– Ты точно знаешь, что там? – прошептала я, боясь, как бы она не впрыснула Страмбли один из карательных препаратов Босы.
Сурт кивнула, смягчая мои опасения. Прозор, Тиндуф и Фура сняли верхнюю часть скафандра, и Сурт смогла закатать рукав, чтобы добраться до плеча. Она ввела снадобье очень грамотно, и волна облегчения прошла по телу Страмбли почти сразу. Взгляд сделался рассеянным, а потом веки затрепетали и раненая погрузилась в блаженное состояние, близкое к обмороку.
Я наклонилась, чтобы осмотреть рану, с которой сняли пропитанную кровью ткань. Она была на левой ноге, примерно посередине голени, чуть ближе к наружной стороне от воображаемой линии между коленной чашечкой и ступней. Длиной с мой мизинец и с виду не серьезнее, чем порез от бумаги.
– Могло быть и хуже. – В мягком тоне Сурт слышалась вопросительная интонация.
– Да, у нее все еще есть нога, – кивнула я. – Но у нас это самая тяжелая травма с тех пор, как мы захватили корабль, и рисковать нельзя. Рану надо промыть и зашить, а потом будем молиться, чтобы кости, нервы и кровеносные сети оказались не повреждены.
– Не знала, что ты училась в медицинской школе, – сказала Фура.
Из этих обрывков складывалась картина. У меня были только общие очертания, но этого хватало. Боса была вынуждена вести какие-то дела с окраинами цивилизации, заключать редкие, но необходимые сделки. Разумеется, не лично, а через добровольных посредников. Этот Лагганвор был либо членом экипажа, либо агентом, которому она могла доверять. Она дала ему пистоли и отправила с поручением. И он смылся, унося с собой ее деньги и угрожая раскрыть ее секреты.
За этим последовал рассказ Босы о мерах, которые она приняла, чтобы снова найти Лагганвора. Она собирала сведения, как всегда тайком, прислушиваясь к слухам и шепотам из черепа. Лагганвор унизил ее, а она была не из тех, кто может махнуть рукой на прошлое. Она хотела найти его и заставить замолчать, наверняка самым лютым образом, чтобы больше ни у кого не возникло глупых идей.
Найти, подвергнуть пыткам, убить.
Судя по записям, Боса намеревалась догнать Лагганвора, но вместе с тем была занята другими, столь же неотложными делами. Одним из них, как я вскоре поняла, было улаживание старой обиды – или, по крайней мере, незаконченного дела – с Полом Ракамором. Потом случилось всякое, и в конце концов сама Боса умерла, а Лагганвор так и остался непонятно где.
Интересно, знает ли он, как ему повезло? Знает ли, что никогда не увидит черных парусов за кормой?
Затем кое-что еще привлекло мое внимание, и лишь через несколько секунд я убедилась, что мне не мерещится.
Фура выписала некоторые из наиболее обоснованных предположений Босы о том, где может скрываться Лагганвор. Тяжелая натруженная рука сестры расположила их столбиком, и каждая строчка была вдавлена в бумагу чуть сильнее предыдущей.
Большинство названий ничего мне не говорили.
Проскл
Рустрелл
Зансер
Сциллмаф
Но одно я с недавних пор знала. Оно было последним в списке; Фура обвела его своими особыми чернилами:
Колесо Стриззарди
Я закрыла журналы и убедилась, что они лежат на ее столе точно так же, как я их нашла.
– Паладин, слушай меня внимательно.
– Я слушаю, мисс Адрана.
– Не прошу тебя лгать. Насколько мне известно, раньше ты мне не лгал, и я это ценю. Но если Фура не задаст прямого вопроса, не рассказывай ей об этом разговоре и о том, что я была в каюте.
– Это необычная просьба, мисс Адрана.
– Ты прав. Но поскольку я не требую от тебя намеренно лгать или скрывать сведения, которые у тебя попросят, не сомневаюсь, что подобное в твоих силах.
– Могу я узнать, каковы ваши намерения?
Когда я по-шпионски просматривала записи Фуры, меня бил озноб, но теперь внутри поднималась горячая волна. Я поняла, что остальную команду и меня превратили в невольных сообщников: мы думали, что действуем вопреки ее воле. История о культе ненавистников Босы на Катромиле могла быть подлинной, но Фура упомянула о ней в разговоре, точно зная, какой эффект это произведет на нас. Моя коварная, лживая сестра играла нами, словно марионетками в театре теней.
Я вспомнила, как однажды приставила нож к ее горлу, когда она впервые нашла меня в комнате костей во время сражения с Босой. Гнев, который я в тот раз испытала, вспыхнул вновь. Вместо того чтобы прогнать его прочь, я позволила ему остаться, согреть меня изнутри; золотое сияние заполнило грудную клетку.
– Я обдумываю их, – сказала я.
Я не собиралась убивать ее за предательство или даже жестоко наказывать. Она же моя сестра. Но без кое-каких болезненных вещей не обойтись. Если это светлячок заставляет ее действовать таким скрытным, недоверчивым образом, я сделаю справедливые послабления. Но подобное лишь удвоит мою решимость что-нибудь предпринять, прежде чем я потеряю Фуру навсегда.
Перед тем как покинуть каюту, я еще раз убедилась, что все вещи в порядке. Сестра в конце концов узнает, что я здесь побывала, но хочется верить, что не с помощью Паладина. Пусть это произойдет, когда я сама решу признаться.
Я закрыла дверь и задержалась в рубке управления, глядя на Стеклянную Армиллу и размышляя о том, как искусно Фура обыграла меня, превратила в свое орудие и заставила убедить остальных. Я чувствовала отвращение к себе, как будто стала в некотором смысле соучастницей.
– О Фура, – сказала я. – Как же мы дошли до такого?
Я опять услышала лязгающие шаги по корпусу. Не одна пара ботинок, а несколько, и двигались они быстро. Я вышла из рубки и вернулась на камбуз, планируя нацепить приятную мину и не выдать свое открытие даже намеком.
Появился взволнованный Тиндуф. С нахмуренным лбом и стиснутыми зубами он напоминал избалованного младенца, который вот-вот захнычет.
– Что-то не так с ионными? – спросила я, гадая, от чего здоровяк мог так встревожиться.
– Нет, Адрана, но работнички возвращаются слишком быстро, как по мне. До конца смены еще далеко, и это дурной знак.
– По трещальнику что-нибудь передавали?
Он покачал головой:
– Как и большинство штучек-дрючек на этом корабле, трещальник работает только тогда, когда ему взбрендит.
Лязгающие шаги огибали корпус в направлении главного шлюза. Мы с Тиндуфом молча кивнули друг другу, без слов понимая, что надо побыстрее добраться туда. Шлюз находился под камбузом, в сторону кормы от стыковочного отсека, зажатый между складским помещением и какими-то внутренними механизмами, связанными с управлением парусами. Попасть туда было нелегко даже без скафандра, но я хорошо изучила все уголки и закоулки корабля.
Когда мы добрались до шлюза, в ушах щелкнуло: корабль выпустил в космос немного дыхали. Это означало, что ремонтники возвращаются быстро, не утруждая себя обычными церемониями. Резервной дыхали у нас было достаточно, однако такая спешка не предвещала ничего хорошего. «Это дурной знак», – подумала я, вторя словам Тиндуфа, словно в моем черепе поселилось его эхо.
Главный шлюз был достаточно велик, чтобы вместить четырех человек одновременно, и они были там, когда дверь открылась. Я быстро оценила увиденное. С Фурой все в порядке, она уже снимает шлем. С Сурт и Прозор вроде тоже ничего не случилось. Но что-то произошло со Страмбли.
Ее принесли, и вокруг них пузырилась кровь; казалось, исходила из нижней части ее ноги. Я с трудом сглотнула – вид крови все еще смущал меня. После засады, которую устроила Фура, внутри корабля плавало чудовищное количество этого вещества, и я все видела – но спрятала в дальнем закоулке памяти, как и многие другие воспоминания, связанные с теми событиями.
– Что случилось? – адресовала я вопрос Фуре.
– Я вызывала вас по трещальнику. Где вы шлялись, черт возьми?
– Мы не слышали никаких трещальных передач, – сказала я, и Тиндуф подтвердил кивком. – Но мы же здесь, верно? Что произошло?
– Похоже, опять в нас стреляли, – донесся сквозь решетку в шлеме голос Сурт. – Сбили шпринтовый парус в шестидесяти лигах от корпуса. Мы были далеко, но снасти лопнули и отлетели назад, и Страмбли запуталась в них. К счастью, не повредили скафандр, но она порезалась кинжалом призрачников…
– Я не… порезалась, – пробормотала Страмбли.
И хотя голос был слаб, я обрадовалась: она в сознании, раз может говорить.
– Помогите донести ее до лазарета, – попросила Прозор, едва переведя дух.
Мы с Тиндуфом сменили Прозор и Сурт, дав им время снять шлемы и отчасти восстановить силы, которые они потратили, когда тащили Страмбли в шлюз. К счастью, теперь ее нести было совсем недалеко – по узкому проходу между механизмами управления парусами, в небольшой, но хорошо оборудованный лазарет, расположенный сразу под батареями гаусс-пушек и чуть впереди комнаты костей.
У Босы была своя операционная, но это всегда было второстепенным предназначением отсека. Пиратка прозвала его комнатой доброты, и здесь она свершила большинство своих кар, особенно тех, что подразумевали наркотики, режущие инструменты и другие пыточные средства. Там же она проводила «лечение», которое помогало изменить лояльность человека или разрушить его старые представления о правильном и неправильном. Кое-что из этого было связано с хирургией, кое-что зависело от электричества и препаратов, но неизменным было то, что в этом отсутствовал малейший намек на милосердие. Я провела слишком много времени в лазарете, чтобы задерживаться там без необходимости. Дни и недели, когда ее шепот блуждал в моем разуме, когда она пыталась привить мне свой образ мыслей, запихнуть искажающий осколок своей души в мою душу, чтобы он пустил там корни. Дни и недели, когда она прижимала электроды к моей коже или впрыскивала жгучие жидкости. Достаточно было оказаться рядом с этим помещением, чтобы вспомнить те долгие часы; войдя же, я оказывалась во власти жестоких запутанных мыслей, злобных садистских идей, которые казались одновременно чужими и абсолютно присущими мне. Она обошлась со мной мягко, увидев во мне естественную преемницу и поэтому сведя физические наказания к минимуму. Другим пришлось куда хуже. Желая поставить кого-нибудь в пример остальным – беднягу, который не был ей нужен живым, здоровым или в здравом уме, – Боса творила с ним нечто неописуемое. Стоны, крики или всхлипы доносились из комнаты доброты по сети переговорных трубок, проникающих в каждый уголок корабля.
Но это была еще и операционная, а поскольку ее содержимое можно было применить в благих целях, с нашей стороны было бы расточительством этого не делать. Поэтому мы заблокировали переговорные трубки, выбросили или разобрали все, что предназначалось только для пыток, и сохранили остальное, чтобы лечить травмы и болезни, какие могли с нами случиться.
– С тобой все будет в порядке, – сказала я Страмбли, когда мы уложили ее на обтянутую кожей кушетку, служившую одновременно кроватью и операционным столом.
– Я не… порезалась, – повторила Страмбли. – Не виновата. Нож повернулся. Ничего бы не случилось, если бы не парус-сечь…
– На нас действительно напали? – спросила я.
– Да! – рявкнула Фура, и светлячок вспыхнул вокруг ее глаз и на висках. – И мы бы дали сдачи, будь на то моя воля. Приходите ко мне в каюту, как только закончите тут.
– А где сейчас вещи призрачников? – спросила я.
– Все еще снаружи, – ответила Прозор, помогая Страмбли по частям снять скафандр, в то время как над раненой ногой все еще пузырилась кровь. – Заперты в рундуке, как будто мы просто поменялись сменами.
Инструменты, с помощью которых мы меняли облик «Мстительницы», хранились в приваренном к корпусу ящике.
– Ты видела, как это случилось? – спросила я, предполагая, что они работали рядом.
Но Прозор резко покачала головой:
– Меня там не было – я распутывала снасти за изгибом корпуса. Вернулась – гляжу, а Страмбли попала в беду. Паладин что-нибудь увидел на подметале ближнего действия?
– Нет, я обо всем узнала, когда вы вернулись.
– Хорошо, что не было декомпрессии, – сказала Фура, встретившись со мной взглядом.
– У ножа призрачников толщина лезвия – несколько атомов, – сказала Прозор. – Хоть он и вошел глубоко, пробив скафандр, осталась дыра толщиной с волосок, когда Страмбли его вытащила.
– Прости, Страмбли, – сказала я, и она вскрикнула от боли, когда я сняла поврежденную часть скафандра.
Под герметичной броней было несколько слоев тканевой изоляции, пронизанных гибкими трубками для регулирования температуры, и все слои пропитались кровью. Но кровотечение вроде ослабевало – вероятно, потому, что рана была такой чистой и узкой.
– Это поможет, – пообещала Сурт, доставая шприц из аптечки.
– Ты точно знаешь, что там? – прошептала я, боясь, как бы она не впрыснула Страмбли один из карательных препаратов Босы.
Сурт кивнула, смягчая мои опасения. Прозор, Тиндуф и Фура сняли верхнюю часть скафандра, и Сурт смогла закатать рукав, чтобы добраться до плеча. Она ввела снадобье очень грамотно, и волна облегчения прошла по телу Страмбли почти сразу. Взгляд сделался рассеянным, а потом веки затрепетали и раненая погрузилась в блаженное состояние, близкое к обмороку.
Я наклонилась, чтобы осмотреть рану, с которой сняли пропитанную кровью ткань. Она была на левой ноге, примерно посередине голени, чуть ближе к наружной стороне от воображаемой линии между коленной чашечкой и ступней. Длиной с мой мизинец и с виду не серьезнее, чем порез от бумаги.
– Могло быть и хуже. – В мягком тоне Сурт слышалась вопросительная интонация.
– Да, у нее все еще есть нога, – кивнула я. – Но у нас это самая тяжелая травма с тех пор, как мы захватили корабль, и рисковать нельзя. Рану надо промыть и зашить, а потом будем молиться, чтобы кости, нервы и кровеносные сети оказались не повреждены.
– Не знала, что ты училась в медицинской школе, – сказала Фура.