Затем афроамериканец без малейшей паузы высморкался — или сделал вид, что высморкался, — сложил носовой платок и снова повернулся к противоположной платформе. Он действовал очень хорошо. Когда он поворачивался, до меня донесся слабый запах его средства после бритья. Но я при этом ни разу прямо на него не посмотрел.
Я засунул конверт за пазуху и сделал вид, что закончил разговаривать по телефону. Затем тоже повернулся так, чтобы оказаться лицом к противоположной платформе.
Двое мужчин, всего лишь ожидающих электричку. Взгляд как бы совершенно случайно опущен вниз и несколько затуманен после долгого рабочего дня.
Теперь, когда мы оба вернулись в исходное положение и Виз мог видеть наши лица, для Верблюжьего Пальто настало время произнести всего одно слово.
— Когда? — спросил он.
Он произнес свое «когда?» очень отчетливо — так, чтобы его легко можно было прочесть по губам.
Теперь наступила моя очередь, и я ответил в такой же манере, стараясь казаться непринужденным, но четко артикулируя, — буквально подал свое слово на серебряном подносе лейтенанту Полу Визневски.
— Скоро, — отчеканил я.
41
Я вернулся в свой городской особнячок, стащил с себя верхнюю одежду, бросил на кухонный стол переданный мне мистером Верблюжье Пальто конверт из желтоватой бумаги и налил себе немного бурбона.
Резюме недавних событий было следующим: начальник за мной следит; сестра тайно встречается с менеджером особняка-борделя; напарница мне не доверяет и, возможно, даже презирает. А женщина-прокурор, которую я считаю невероятно привлекательной и о которой, сам того не желая, то и дело думаю, хочет засадить меня в тюрьму.
А в остальном все хорошо.
Взяв бокал с бурбоном и конверт, я пошел на второй этаж. Очень хотелось разобраться в происходящих событиях и понять, что к чему, однако многолетний опыт подсказывал, что сделать это так быстро, как хотелось бы, получается не всегда. Иногда приходится посидеть спокойно и понаблюдать за происходящим, пока кусочки информации не сложатся в голове в единую картинку.
Мое тайное расследование было хорошим примером. Я, вообще-то говоря, начал заниматься им случайно и увяз. Никто меня не обязывал. Это то, что как бы само подкралось, когда я не смотрел по сторонам.
А произошло все следующим образом. Примерно полтора года назад я занимался расследованием совершенного в районе Гриктаун убийства одного парня средиземноморского типа, который получил пулю ночью — уже перед рассветом — на Адамс-стрит перед одним из тамошних многочисленных ресторанов. Ну, вы знаете — рестораны с белоснежной штукатуркой, синим орнаментом, пылающим сыром и официантами, кричащими: «Опа!»
Как бы там ни было, убили обычного прохожего. Не ахти какое дело, правда? Однако расследование показалось мне интересным. У меня имелась пара подозреваемых. Один из них — парень, чьи родители являлись владельцами одного из тех самых ресторанов. Я обратился к архивам и выяснил, что его арестовывали восемь — целых восемь! — раз, но ни разу не выдвинули официальных обвинений. Ни разу! Восемь арестов, но никаких официальных обвинений. Несколько раз он оказывался на свободе даже раньше, чем прокурор успевал проанализировать возможные обвинения, — то есть, другими словами, полицейские отпускали его собственным решением, что показалось мне весьма необычным.
Как выяснилось позднее, к расследуемому мной убийству парень никакого отношения не имел, но я сохранил у себя копию его досье и затем на протяжении нескольких недель время от времени изучал информацию. Как парню удавалось добиваться от полиции столь благосклонного отношения к себе? Ведь в некоторых случаях полицейские даже не сообщали о задержании прокурору штата, а просто открывали камеру и отправляли подозреваемого на все четыре стороны!
Мне, естественно, пришло в голову, что парень — чей-то протеже. Кто-то неведомый лезет из кожи вон, чтобы избавить его от серьезных неприятностей.
Инциденты, фигурирующие в досье парня, происходили в общей сложности на протяжении нескольких лет, и когда я проанализировал, кто занимался расследованием происшествий с его участием и кто занимал руководящие должности в полиции в том районе, один персонаж привлек мое внимание — так сильно, как манит к себе измученного путника стакан ледяной воды в знойной пустыне.
Персонажем этим оказался Пол Визневски, которого с тех пор уже повысили в звании до лейтенанта и перевели в мой район.
Я предположил, что Виз, видимо за вознаграждение, помогает задержанным уйти от ответственности. «Сунь несколько купюр мне в карман — и я сделаю так, что тебя отпустят». Что-то в этом роде.
Провернуть такое дельце, в общем-то, проще простого. Прокуроры зависят — в первую очередь и главным образом — от полицейских, которые являются двигателями, приводящими в движение всю систему уголовного преследования. Если полицейские говорят, что парень не виноват, или заявление пострадавшего вызывает сомнения, или нет достаточных улик, то прокуроры в редких случаях будут настаивать на продолжении расследования. Зачем им это нужно? Они же за преступниками по улицам не гоняются. Если полицейский заявляет, что то или иное дело вполне можно закрыть, прокурор обычно соглашается, тем более что у любого прокурора на шее всегда полно других уголовных дел, по которым нужно сформулировать и выдвинуть обвинение.
В общем, мне показалось, что происходит нечто подобное. Я заметил это полтора года назад. Именно так и началось мое тайное расследование — с одного-единственного подозрительного досье. Я не имел ни малейшего представления, как далеко все зашло и сколько людей вовлечено в систему. Единственное, что я знал, — мне необходимо с этим разобраться.
Я пошел к Гоулди и сообщил, что мы должны начать соответствующее расследование. Гоулди, конечно же, ответил «да». Мы оба осознавали, что вопрос — очень деликатный. Деликатнее не придумаешь. А еще Гоулди произнес фразу, которую я впоследствии никогда не забывал.
«Если ты хочешь сделать это, — сказал он, — то, черт побери, лучше, чтобы ты оказался прав».
«Не торопись, — добавил он. — Прежде чем открывать уголовное дело, убедись, что есть повод».
Именно этим я и занимался много месяцев подряд в свободное от работы время. Да, на протяжении полутора лет в промежутках между выяснением, кто зарезал женщину, застрелил мужчину или задушил младенца, я — вместо того чтобы читать классику, или лепить из глины горшки, или изучать иностранный язык — снова и снова пытаюсь выяснить, не берут ли взятки сотрудники полицейского управления Чикаго. Не раздают ли они «индульгенции», позволяющие преступникам избежать тюрьмы, в обмен на «карманные» деньги, о которых никогда не сообщают в Налоговое управление США.
Иными словами, я проводил расследование относительно лейтенанта Визневски, находясь прямо у него под носом и работая под его руководством в качестве детектива, расследующего убийства.
Я полагал, что действовал незаметно. Мне казалось, что он никогда не узнает о моем расследовании и моих подозрениях в отношении него. Я не рылся у него в письменном столе, не приставлял ухо к окну его кабинета и не взламывал его электронную почту. Я действовал очень скрытно и аккуратно. Заглядывал в старые файлы, читал досье и присматривался к людям, которым удалось избежать серьезных обвинений в рамках уголовных дел, которыми занимался или которые курировал Виз. Я вел себя очень осторожно и поэтому был уверен, что он даже не догадывается о том, чем я занимаюсь.
По-видимому, я ошибался.
Получается, лейтенант Визневски знал, что я провожу относительно него расследование.
Я вскрыл конверт из желтоватой бумаги. Я предполагал, что может Гоулди положить в конверт, чтобы придать ему определенный вес. Все выглядело правдоподобно: всем, кто видел меня на платформе метро, наверное, казалось, что в конверте лежат фотографии.
Я заглянул в конверт — как и ожидалось, я увидел внутри три или четыре чистых листа бумаги. На верхнем листе Гоулди написал записку. Подписи под сообщением не было, но я узнал бы почерк Гоулди в любом состоянии.
«Позвони, когда появится возможность, — говорилось в записке. — И будь очень осторожен».
42
Внезапно я проснулся и резко сел на кровати. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сориентироваться и отделить реальное от нереального. Мой сон развеялся — а вместе с ним исчезли и образы Кейт, Эми Лентини, пот, стоны, смех, пули, кровь и жуткие крики.
До меня донеслись звуки из телевизора, который я, видимо, включил вчера вечером, прежде чем заснуть: репортеры наперебой сообщали «последние экстренные новости».
В мою входную дверь кто-то стучал, и звуки ударов синхронизировались с биением моего сердца.
Я посмотрел на часы, стоящие на прикроватном столике. Они показывали четыре часа утра.
Я схватил пистолет, потер глаза и заглянул в смартфон. Оказывается, я пропустил два звонка от Гоулди. А еще он прислал мне две эсэмэски: «Позвони мне».
Еще одно текстовое сообщение пришло в тот момент, когда я читал предыдущие.
Оно тоже было от Гоулди.
«Открой свою чертову дверь», — писал он.
Я слез с кровати, обратив внимание, что на мне все еще та одежда, в которой я пришел домой вчера вечером. На экране телевизора женщина-репортер рассказывала об убитом полицейском.
— Представители власти полагают, что убийство стало наказанием за какие-то действия, — произнесла она на одном дыхании.
С пистолетом в руке я спустился на первый этаж, посмотрел в глазок и увидел лейтенанта Майка Голдбергера, который стоял на крыльце, освещаемый свисающим с крыши тусклым фонарем, и пританцовывал, пытаясь согреться.
Открыв дверь, я ощутил на себе порыв ледяного воздуха с улицы и схватил куртку.
— Я видел новости, — сказал я.
— Все очень плохо, — нахмурился Гоулди.
Я запер за собой входную дверь и пошел следом за ним к его автомобилю. Мчась на бешеной скорости, Гоулди раз двадцать нарушил правила дорожного движения — к счастью, предрассветные улицы были почти пусты.
Я потер глаза. Каких-то пять минут назад я еще крепко спал, а теперь прямо среди ночи мчался к месту преступления.
— Так ты вчера выяснил, кто за тобой следил? — спросил он.
— Да, — отозвался я. — Это был Визневски.
— Вот черт! Я этого опасался. Ты уверен?
— Еще как! Он стоял на противоположной платформе и тайком поглядывал на меня. И действовал он, надо сказать, толково. Приехал на электричке, едущей в сторону юга, но не стал торопиться идти к выходу. Рассчитал по времени все настолько точно, что оказался на платформе ровно тогда, когда я должен был встречаться с твоим парнем в пальто верблюжьего цвета.
— Значит, он знает, — предположил Гоулди. — Он знает, что ты проводишь расследование относительно него.
— Или же подозревает.
— Нехорошо.
Гоулди покосился на меня. Он убрал ногу с педали газа и свернул к парку Джексона примерно в миле на запад от реки и железнодорожного вокзала «Юнион-стейшн». Впереди уже виднелись большие автофургоны средств массовой информации: «Эн-Би-Си-5» с радужным логотипом, а также местных отделений «Фокс», «Эй-Би-Си» и «Си-Би-Эс». Репортеры, расположившись со своим оборудованием возле места преступления, что-то поспешно говорили в микрофоны.
Я вышел из автомобиля. Воздух снаружи был холоднее, чем ведьмин сосок в латунном лифчике.[46] Пальцы на ногах занемели.
Я вытащил из кармана свой значок полицейского, значок Гоулди уже висел у него на шее. Мы нырнули под ленту ограждения, установленную полицией, и подошли на расстояние футов десяти от места преступления. Там стоял золотистый автомобиль-седан, припаркованный у бордюра возле парка Джексона. Дверь со стороны пассажирского сиденья была распахнута, и мы заглянули внутрь.
Ветровое стекло и приборная панель были забрызганы кровью.
Водитель — афроамериканец — сидел с пристегнутым ремнем безопасности, но при этом наклонился вправо настолько, насколько позволял ремень безопасности, и чем-то напоминал вариант Пизанской башни в виде человеческого тела. Из выходного пулевого отверстия на правом виске вытекло много крови, которая покрыла сиденье и коврик толстым, темным и уже застывающим слоем.
Правая сторона его пальто верблюжьего цвета тоже была залита кровью.
Мистер Верблюжье Пальто встретился со мной вчера вечером на платформе метро, и еще до восхода солнца пуля прошибла ему голову.
Я почувствовал, как по телу побежали холодные мурашки.