– Что случилось потом?

Дэви снова замолчала в нерешительности. Когда она все же ответила, в глазах у нее стояли слезы. Она рассказывала, а Банерджи переводил ее слова:

– Человек, которого убили, хотел закончить разговор. Он оттолкнул другого человека и попытался уйти. Другой человек достал что-то из кармана (она полагает, что нож), обхватил Маколи сзади и приставил это что-то к его горлу.

– И Дэви уверена, что это был нож?

Банерджи перевел мой вопрос, и девушка кивнула.

– Откуда он его достал?

– Ей показалось, что вытащил из кармана куртки.

– И что было дальше?

– Маколи перестал сопротивляться. Другой человек отпустил его, и Маколи упал на землю. Человек постоял там еще немного, потом убрал нож, вытер руки о штаны и убежал.

– Убежал? – переспросил я. – Разве он не ударил Маколи ножом в грудь? А как же записка во рту у убитого?

Несокрушим передал мои вопросы. Девушка посмотрела на него непонимающе и что-то ответила.

– Она говорит, что, насколько она видела, он не писал никаких записок и тело больше не трогал. Просто убежал.

– И она в этом уверена?

– Абсолютно, – сказал Банерджи.

Я почувствовал, как к горлу подкатывает дурнота. Выходило, что показания девушки, моей последней надежды хоть когда-нибудь выяснить, кто убил Маколи, решительно расходятся с реальными обстоятельствами убийства. Хоть головой бейся о стену, но, принимая во внимание состояние здешнего потолка, она бы, скорее всего, просто развалилась. Я постарался успокоиться и продолжил расспросы.

– Спросите ее, был ли Маколи регулярным клиентом борделя.

Девушка помотала головой.

– Она до той ночи видела его всего один раз, но она недавно приехала в Калькутту. До дня убийства успела прожить здесь всего несколько недель.

– А что убийца? Ей удалось его рассмотреть? Сможет его узнать?

– Было темно, толком она его не разглядела. Но ей показалось, что Маколи был с ним знаком.

– Она кому-нибудь еще рассказала о том, что видела?

На лице у девушки отразилось беспокойство, и она ответила с запинкой. Банерджи перевел:

– Одному человеку.

– Миссис Бозе?

Девушка помотала головой.

– Кому-нибудь из девушек?

Она снова помотала головой.

– Тогда кому?

– Она не скажет.

– Спроси еще раз.

Несокрушим потребовал у Дэви ответа. По щекам у нее потекли слезы.

– Она не станет рассказывать, не поговорив прежде с ним. Очевидно, он был к ней добр.

– Это мужчина? Что, неужели старый слуга?

Просто прекрасно. Человек, которому она все рассказала, единственный, кто может подтвердить ее историю, наполовину глух и полностью выжил из ума.

– Нет, не он, а другой мужчина, который тоже находился в доме, когда мы туда зашли на следующее утро. Она решила, что с ним мы уже поговорили, ведь когда мы брали показания у нее и всех остальных, его в комнате не было.

– Он тоже был свидетелем убийства?

Внезапно девушка вздрогнула. Она стремительно встала и что-то сказала Банерджи. Не успел он ее остановить, как она собрала свои овощи, завернула их в сари и выбежала на улицу.


Неподалеку мы увидели другую девушку из борделя, направлявшуюся в нашу сторону. Дэви смахнула слезы и поспешила к ней навстречу.

– Она сказала, что ее не было слишком долго, – сказал Банерджи. – Одна из девушек пошла ее искать, и Дэви боится, что та увидит, как она разговаривает с нами.

Я глотнул остывшего чая.

– Как по-вашему, она говорит правду?

– Зачем ей лгать, сэр?

– Не знаю, но ее рассказ расходится с фактами.

– Вы имеете в виду удар в грудь и записку с угрозами? Она совершенно уверена, что убийца не оставлял никакой записки. Думаю, он мог вернуться и оставить ее позже.

– Но зачем? Зачем рисковать и возвращаться? Его же могли увидеть. И зачем бить тело ножом, раз человек уже убит?

Несокрушим пожал плечами.

Все это было очень странно.

– А этот человек, которому она все рассказала? У вас имеются хоть каких-нибудь предположения, кто бы это мог быть?

На лице сержанта опять появилось виноватое выражение.

– Простите, сэр, – ответил он. – Мне стоило быть настойчивее.

– Не переживайте, – подбодрил я сержанта. – Для человека, который не умеет разговаривать с женщинами, вы справились замечательно.



Через полчаса я послал Несокрушима обратно в дом номер сорок семь – проверить, не появилась ли миссис Бозе. Он возвратился ни с чем. Мы выпили еще по чашке чая для бодрости духа, а потом в наступающих сумерках отправились к автомобилю, чтобы оттуда наблюдать за Маниктолла-лейн. Трудно сказать, что я надеялся увидеть. Может быть, как миссис Бозе возвращается домой на велосипеде-тандеме с доверенным лицом Дэви за спиной? Увы, судя по всему, Калькутта была устроена иначе. Просидев в машине два часа без всякого результата, мы решили закругляться. Неуловимая миссис Бозе так и не вернулась, и дом выглядел необитаемым, только в одном из окон верхнего этажа горел неяркий свет. Вдобавок у меня болела рука, а обувь так и не просохла. Делать нечего, с миссис Бозе придется подождать до завтра.

Дождь все еще лил, когда я распорядился ехать обратно в город.

Водитель направился в Шьямбазар, где, по-видимому, обитала бенгальская элита Калькутты – всякие Бозе, Банерджи, Чаттерджи и Чакраборти. Казалось, что чем выше каста индийца, тем комичнее его фамилия – по крайней мере, на британский слух. А вот в их домах не было ничего комичного, многие могли составить конкуренцию лучшим особнякам Белого города. Дом Банерджи – если, конечно, четырехэтажную махину шириной в несколько сотен ярдов можно назвать просто домом – мог потягаться с любым из них. Мне показалось, что Несокрушим стесняется своего жилища. Я не раз замечал, что очень бедные и очень богатые люди часто стесняются мест, где живут. Пожалуй, это единственное, что их объединяет. Сержант принялся старательно объяснять, что в особняке обитает вся его огромная семья, включая двоюродных братьев и сестер, тетушек и дядюшек. И тем не менее не похоже было, что им приходится жить друг у друга на головах.

– Сочувствую, – сказал я. – Должно быть, это ужасно, когда вам принадлежит только одно крыло.

Он улыбнулся, вылез из автомобиля и направился ко входу. Дурван в форменной одежде поспешно открыл ворота и отдал честь, когда Несокрушим, держа ботинки с носками в руках, исчез за оградой.



Было уже начало восьмого, когда водитель высадил меня у «Бельведера». Дождь прекратился, оставив в воздухе необычную прохладу. Площадь опустела, даже рикша валла исчезли со своего обычного места. В гостиной пансиона горел свет, но дверь, к счастью, была закрыта. Удача продолжала мне сопутствовать, и я преодолел весь путь до своей комнаты, не встретив на лестнице никого, кто мог бы поинтересоваться состоянием моих ботинок. Закрыв дверь, я снял мокрую одежду, переоделся к ужину, побрился и снова отправился вниз.

В столовой этим вечером царила праздничная атмосфера, хотя на качестве еды это никак не отразилось, она все так же колебалась между безвкусной и несъедобной. По случаю воскресенья миссис Теббит приказала кухарке сделать жаркое – и, в честь моего подвига, о котором писали газеты, из настоящей говядины. Блюдо могло выйти шикарное – примерно с той же вероятностью, с какой лягушка может стать принцем, если ее правильно поцеловать. Мясо запекли до полусмерти, а потом позапекали еще немного. У йоркширских пудингов был такой вкус, словно их привезли из самого Йоркшира, при этом обогнув земной шар не с той стороны. Ну хотя бы вино не подвело. И, что еще лучше, в нем не было недостатка. Звучали тосты, в том числе довольно часто – за мою храбрость и за то, что я единолично спас империю, и после пары бутылок у меня не было никакой возможности разубедить собравшихся.

Мог ли я предположить, что через каких-нибудь двадцать четыре часа мы будем пить за другого британского офицера по тому же самому поводу и что это будет настолько же неоправданно?

После ужина собрание переместилось в гостиную – курить сигары и пить бренди. Полковник развлекал гостей историями о второй афганской войне. Послушать старика, так можно было подумать, что он лично участвовал во всех ключевых сражениях, начиная с битвы у Али Масджида в семьдесят восьмом и заканчивая битвой у Кандагара в восьмидесятом, пусть даже порой остальной его полк находился в паре сотен миль от места действия. Супруга нашей хозяйки никак нельзя было упрекнуть в отсутствии усердия. Если верить всем этим бредням, так нам чертовски повезло, что он сражался на нашей стороне.

Какое-то время престарелый вояка держался молодцом, но потом начал путаться в афганцах. Кто был в битве при Фатехабаде – Шир-Али-хан или Аюб-хан? А осада Шерпура – это Мохаммед Якуб-хан или же Гази Мохаммед Ян-хан? Повествование превратилось в невнятную мешанину из разных ханов, и вскоре полковник мирно храпел в своем кресле.

Миссис Теббит была занята тем, что песочила нового постояльца, которого я видел утром за завтраком. Его звали Хорас Мик, он недавно приехал из Мандалая и только что совершил преступление, караемое смертной казнью, – пролил вино на один из ковриков миссис Теббит. Когда она все же заметила, что полковник задремал, то издала визг той тональности, что исторгается из большинства женщин при встрече с убийцей или с мышью, величественно поднялась и погнала мужа в постель. Мик сидел с контуженным видом, и Бирн попытался его утешить.

– Не волнуйтесь, сынок, – сказал он. – Она утверждает, что коврики персидские, но, право же, я знаю, что их делает компашка бихарцев на фабрике в Хаоре. Ближе всего они были к Персии, когда лежали на прилавке у старого продавца-афганца на рынке Хогга, где она их и купила, – при том, что прожил он всю жизнь в Бенгалии. Да этот старикашка даже не говорит на пушту.

Но Мик предпочел не рисковать. Он осушил свой бокал и чуть ли не бегом удалился к себе в комнату, явно опасаясь, что хозяйка вернется и примется распекать его с прежним усердием.

Остались только мы с Бирном. Один на один он мог быть приятным собеседником – при том условии, что не начнет разглагольствовать о тканях. Его сигара потухла, и я помог ему прикурить от моей.

Мне показалось, что он пребывает в гораздо лучшем настроении, чем когда мы беседовали в последний раз, но дело могло быть в вине.

– Ну, – сказал я, – как идут ваши дела?

– О, просто прекрасно, – улыбнулся он. – Скорее всего, в среду меня уже здесь не будет. Скажите, ваш арестант наконец признался?

Я решил удовлетворить его любопытство.

– Нет. По крайней мере, не в убийстве Маколи. Зато он признался почти во всем остальном.

– Странно, не правда ли? Что он упрямится в случае Маколи, а во всем остальном признаётся?

Я налил нам еще по рюмочке бренди.

– Вы не думаете, что он может говорить правду? Про Маколи, я хочу сказать.