И одно, мол, большое стадо мамонтов забралось по леднику на кусок суши. Ледник растаял, вокруг раскинулся океан – а мамонты так и остались там, на этом острове. И… выродились. Из великанов они превратились в крох, чуть побольше собаки. Запарафинилась мамонтятина по полной программе. Почему?
«Из-за ареала обитания, ограниченного территорией островов, рациона и самого сужения жизненного пространства, – Док тогда поднял палец и с любопытством уставился на него. – А потом…»
А потом Док вдруг опознал в пальце какого-то давно помершего друга, разговорился с ним – но я уловил самую главную мысль: лишение жизненного пространства непременно приводит к деградации.
Но крысоволк, притащенный в круг на двух палках с петлями на концах, явно опровергает теорию Дока. Потому как вместо большой крысы мы все рассматриваем гребаного уродца, достающего двум крепким карлам по колено. Тварь, что вместе с хвостом вымахала в длину метра на полтора, злобно скалится – и зубищи в ее пасти на крысиные не особо-то и похожи.
– Это че еще, мать вашу, за срань господня? – озадаченно вопрошает Желтый. Мы – все четверо плюс Васька – сидим в четвертом ряду в ожидании начала. И мы полностью согласны с такой постановкой вопроса.
Крысоволка выловили карлы, гонявшие в Лабиринте залетчиков, списанных, чтобы стать жертвами. Жертвами для экзамена карланья. Крысоволк вроде бы помешал охоте, решив сам поохотиться на людишек – и в итоге капо пришлось отправлять на компост не три, а пять трупов. Эта тварь кажется самым настоящим мутантом. Уродом-вырожденцем. На нем почти нет шерсти – а под кожей странного розовато-серого оттенка перекатываются немалые мускулы. Капо не дураки, и Круг уже окружает трехметровая сетка, споро размотанная из нескольких рулонов.
– Каков красавец, а?.. – капо-три, прохаживаясь вдоль сетки снаружи, кивает на паскуду. – Нравится, говнюки? Вижу, нравится… А что, решится кто из вас, засери, зайти внутрь и прикончить падлу? На кону две недели больничного! Док подпишет. Так что ли, Док?
Док, уже с утра пребывающий в убитом состоянии, пыхтит чем-то из небольшого бульбулятора и лапает за жопу шлюху справа. Он кивает, и его козлиная бородка смешно топорщится.
– Истинно так, батенька, истинно так…
– Вощем, кабыздохи трусливые, такой нынче приз на кону, – продолжает капо-три. – Кто не забздит выйти с палкой – да хер с вами, с палкой и ножом! – против этой страшилы и забьет ее насмерть – тому бонус. Две недели отпуска у Дока. Истинный курорт! Ну что? Есть среди вас, говноеды, хотя бы один настоящий мужик?..
Смола начинает сопеть – капо-три явно задел его эго. Мою ногу уже отдавливает Васька, кажется, решившая, что мне хочется поискать в кругу приключений на задницу. Это зря. Я ж не дурак лезть на эту мерзость – у нее на клыках наверняка пара кило столбнячных бактерий. Нора гудит, перекатываясь шепотками и матюгами вполголоса. Народ ждет кого-то, кто решится. Крысоволк, бегающий внутри Круга, тоже ждет – и всем своим видом демонстрирует нетерпение и желание поквитаться. Сетка так и гудит от его прыжков, скрипит под когтями и порой хрустит, когда крысоволк раз за разом пробует ее на зубок.
– Зассали, очкожимы! – ржет капо-три. – Я так и думал, что забздите. Это вам не отрядных гонять, одного доходягу втроем запинывать!.. Очкишко-то жмет, да, Бек?..
Бугор Двадцать второго отряда, наш кореш, нелюдимый и заросше-волосатый зверюга Бек, тяжело смотрит в ответ и молчит. Главкапо на то и «глав», матом в ответ не покроешь. Да и прав он, если разбираться – со зверями, да еще такими, у нас здесь туговато. И выходить пионером-первопроходцем никому не хочется.
– Я смотрю, мужиков у вас ваще не имеется!.. – продолжает гнуть свое капо. – Чего и следовало ожидать… А то как-то начали мне втирать всякие умники – мол, притащите сюда зомбака, то-то потеха случится!.. А вы, крысы, сретесь от одной мысли хомяка-переростка ухерачить! Палкой и ножом! Зомбака им подавай…
– Да пошел ты на хер! – вопит вдруг Пика, шаристый товарищ из конвейерных. – Хуль ты нас поносишь! Не выйдет никто? Базаришь? Ну, давай, я выйду! Две недели? Да в сраку себе их плашмя забей! Убью падлу – выйдешь против меня? У самого очко не жумкнет, а?!
– О, закукарекал, сука, прям как аварийный сигнал… – довольно крякает капо. – А давай, чё… Убьешь мутанта – выйду. Даже фору дам – не сегодня потроха твои выдеру вместе с глоткой, а через две декады. Чтобы у тебя, мурло, дырки подзажили.
– Да я тебя и так урою!.. – брызжа слюнями, орет Пика. – Ну? Где там ваша палка?
Палка Пике выдается так себе – деревянная, с метр длиной. Не иначе как ручка от скончавшейся швабры. На конце имеется металлический нарост, превращавший палку в какое-то подобие оружия.
– А ведь это фуфло полное, – шепчет мне на ухо Васька. – Это же просто палка. Ему бы что-то на левую руку, чтобы защищаться. А так…
Я киваю. Батя Ефим, принимая во внимание женское, учил Ваську больше обращаться с оружием, чем с кулаками. Она знает толк в палках… Да и я прекрасно понимаю, что палка против эдакой хреновины – фуфло. Особенно если не умеешь с ней обращаться. Но Пика вряд ли умеет – и для него она из оружия превращается в иллюзию вооруженности. А это очень опасно. И, в общем-то, мне с этим боем заранее все понятно…
– Кранты Пике, – Васька зло сплевывает. – Вот прям кранты, и все тут.
С языка сорвала.
На Ваську косятся и ворчат – но рядом торчу я и братья-бугры, и это охолаживает многих: наша четверка всегда готова почесать кулаки о чужие хари.
Крысоволка отгоняют струей из пожарного шланга, держат на расстоянии, пока Пика лезет в клетку. Но как только он оказывается внутри – струя пропадает, и крысоволк атакует, метнувшись к длинному тощему номеру, как розово-серый мускулистый мяч. Пика отпрыгивает, отмахиваясь своей палкой, бьет крысоволка ногой. Вернее – думает, что бьет. Скотина, оказавшись умнее, скачет в сторону – и рвется в новую атаку. Но палка все же цепляет его бочину, пустив первую кровь.
Однако вторая оказывается за крысоволком – и она куда серьезнее. Хватанув за ляжку человека – и пропустив над собой свистнувшую палку – тварюга отскакивает в сторону. Пика воет в голос – а крысоволк атакует снова, умудряясь вгрызться в правую руку, повиснув на ней. А когти задних лап – мощных, мускулистых – полосуют ляжку, распуская штаны и мясо под тканью на полосы и добавляя обильной красноты.
– Обратите внимание! – Док, проявив интерес к кровопусканию на арене, поправляет очки указательным пальцем. – Здесь мы наблюдаем яркий пример самого настоящего охотничьего инстинкта! Точное попадание по артерии. Arteria profunda femoris на латыни, главный сосуд, питающий бедро. И очень скоро, дорогие мои, мы увидим агонию нашего храбреца…
Здесь он прав. Кровь хлыщет струей толщиной с мой мизинец – и Пика уже поплыл. Он все еще пытается что-то сделать – но сейчас напоминает перебравшего «Мертвяковки» алконавта. Обильный пот, потеря координации, суетливые движения… Ремень он так и не достал, зажать рукой рваную дыру не получается – и, оседая на пол, он все сильнее бледнеет и хватает ртом воздух. Крысоволк не лезет – кружит вокруг, втягивая запах крови, и неотрывно наблюдает за противником. Она умна, эта тварь. Зачем лезть на рожон, если жертва уже совсем скоро сдохнет?..
Пика роняет палку, откидывается на бетон – и крысоволк, рванувшись вперед, вгрызается ему в глотку. Хруст. Снова хруст. Немного хрипа и сочного бульканья… И конец.
– Против меня он выйти собирался… – усмехается капо-три. – А крысу прибить не смог. Позорище какое… Ну чё, бугорки, кто еще желает? А, организмы? Две недели на кону… Гузнышки сузились, яички жим-жим?..
Нора гудит. Нора смотрит на дохлого Пику, на крысоволка, сплошь в подсыхающей крови. Капо и карлы напряглись, чемпионы, сидящие отдельной кучкой, держатся со скучающим видом… Злость и кровь, смешать и взболтать – но потом не жаловаться, если рванет через край. Бугры тоже люди. Одного из наших только что прикончила крыса-переросток – а капо-три еще и провоцирует…
– Я выйду, – говорит вдруг Васька и сплевывает. – Две недели поваляться – кто откажется?
Я молчу. Я хотел бы ее остановить – но это же Васька. Да и палки – ее стихия.
– Надо же… – капо-три хмыкает. – Щас баба будет из-за вас, огрызков, подыхать. А ты чо молчишь, Лис?
– Я в нее верю, – огрызаюсь я.
– Эвон чего, – хохочет капо. – Ну-ну. Так ты идешь, мелкая?
Васька кивает, встает и начинает пробираться между сидящими зрителями. По дороге, нимало не смущаясь, она стягивает куртку-спецовку и майку-алкоголичку под ней и остается только в штанах и ботинках. Сиськи, провоцируя, нагло торчат вверх – и капо, сам того не замечая, облизывается. А Васька, оборачивая левую руку курткой, подходит к капо и сплевывает ему под ноги.
– Выиграю – так две недели отдыха и новая роба. Идет?
Переобуваться на лету в такой ситуации не с руки, и капо-три, понимая это, медленно кивает.
– Договорились, сучка…
Новую палку Ваське не дают – забери, типа того, оставшуюся от прежнего героя. Но крысоволка от тела все же отгоняют – вода бьет прямо в этот розовый клубок мускулов, швыряя его назад, а Васька юркает через отогнутый край сетки и успевает прокатиться по полу к мертвому Пике, чтобы подхватить палку. И я, замерев от напряжения, коротко выдыхаю – палка у нее в руках, и теперь Васька на коне.
Воду выключают – и крысоволк тут же атакует, рванувшись прямо на выставленную руку. Он хватает куртку своими зубищами – и в этот же момент Васька вбивает носок ботинка ему под брюхо. Крысоволк взвизгивает, отскакивая назад – и на отходе получает еще один удар, теперь уже палкой. Мутант снова визжит, поджимая лапу – и я вижу, что он уже вряд ли сможет прыгнуть снова. Вот так быстро, раз-два.
– Сустав сломала… – тянет восхищенно Смола. – Огонь девка…
Чернь ненавидяще смотрит на Ваську – понимаешь ли, какая-то прошмандовка посмела восхитить ейного ухажера Смолу! – и не видит, что я внимательно слежу за ней. А страсти-то накаляются… Слишком уж явно я читаю в ее взгляде жажду убийства. Что ж… Кто-то желает смерти мне и моим буграм и пытается претворить желание в жизнь – по той же аналогии Чернь вполне может попытаться претворить в жизнь свое… Довольно просто, обслуживая того же капо-три, – все мы знаем, что он неравнодушен к ее черным сисяндрам – шепнуть ему об охреневшей Василисе из Электроцеха. А дальше уже всякое может случиться…
Ваське хватило пяти ударов. Точных и безошибочных. После четвертого, сломавшего крысюку хребет и заставившего его тонко заплакать, она просто проломила ему башку.
– Огонь девка… – повторяет Смола и поворачивается ко мне. – Ну и сеструха у тебя, братан…
– Хочешь сосватать – обращайся ко мне, – ухмыляюсь я. И внутренне морщусь от злющего взгляда Черни. Эх и злобная же сука…
– Робу неси! – слышу я голос Васьки. Отворачиваюсь от Черни – сестренка нахально смотрит на капо-три и сматывает с руки окровавленную продранную куртку. – Только новую, не стиранную.
Капо довольно кивает.
– Крепка, сучка… Ладно. За такой бой можно и робу отдать. Жди, скоро будет.
Васька коротко кивает и лезет через гомонящий люд к нам.
Весь оставшийся день мы гуляем. Кутим. Декада за спиной, впереди новая – и нужно отдохнуть и набраться сил. Нужно многое успеть. Мы идем в кинотеатр – большую комнату человек на пятьдесят – и смотрим «Терминатора». Четыре фильма подряд, один за другим. Каждый из них изучен весь, до последнего кадра – но сцены с отстрелом машин на ядерных пустошах неизменно вызывают у народа горячий восторг и одобрительные крики и свист. Мы играем в автоматы – и здесь снова в чести игрушки, где человек убивает машину. Мы набиваем брюхо мясом, мы посещаем местное казино, где из азартных развлечений есть рулетка, блек-джек и обязательные в этом деле шлюхи, мы играем на бильярде. Мы отрываемся на полную катушку. И я постепенно начинаю понимать, что в словах Васьки, сказанных в каморке Армена, пожалуй, гораздо больше правды, чем может показаться сначала. И к ее словам нужно бы отнестись повнимательнее…
Четыре декады назад я ухитрился проиграть в очко два комплекта черных комбезов, ботинки и полную аптечку. Три декады назад Желтый поимел пятерых шлюх за день. Дорвался, бык-производитель… И, конечно, он хорошо заплатил за их услуги. Две декады назад Смола поставил рекорд, сожрав что-то вроде двадцати порций шашлыка. А в этот раз преподнес своей черной бабище дорогой подарок. Из нашей четверки не выделяется только Пан – но и то потому что пацан он скромный и не любит понтов. Кто из посетителей Норы может позволить себе столько же, сколько позволяем мы? Да никто. Мы, сука, самые настоящие местные прожигатели жизни. И поиметь нас и наши карманы, конечно же, есть немало желающих… Надо бы перетереть об этом со Смолой.
К вечеру я уже довольно пьян. Самогон Норы – та еще злобная дрянь. Градус не очень высок и мозги дурманит постепенно – но в какой-то момент количество выпитого превышает возможности организма и ты становишься похож на корабль, во время шторма затерявшийся в морских просторах. Мозги выносит не сразу – но прочно, так что не вдруг и сообразишь, кто ты и где встал на прикол этой ночью. Но мы пьем – пью я, пьет Смола, пьют Желтый и Пан – и наша жизнь постепенно наливается красками. И уже не кажутся такими ублюдочными капо, и уже карлы – сама милота и компанейские парни, которые горланят вместе с нами песни в караоке, и уже машины – правильные пацаны, которые всего лишь проявляют строгость в слежении за порядком и не более того. Ведь в сущности, если задуматься, – это их нормальное состояние, их первейшая функция… И уже вся наша жизнь не кажется такой мерзкой, ибо в ней появляется высший смысл, доступный пониманию только после определенной дозы: бог прописал каждому человеку место в этом мире – и так уж вышло, что наше место здесь. Пар выходит из котла, сбрасывая избыточное давление внутри, – и появившейся пустоты вполне хватит на следующую декаду.
Где-то после полуночи я окончательно теряю связь с реальностью. Я уплываю в страну снов и чувствую, как меня куда-то несет по волнам безмятежности. А может быть, это несут меня мои кореша… Куда? Не все ли равно… Я засыпаю – и вижу во сне батю Ефима. Совсем как тогда, в первый день встречи с ним. И батя Ефим, сидя на нарах напротив, говорит удивительные вещи…
Батя Ефим никогда прямо не говорил, откуда он. Вот, де, я – из Восточного Дома – такого не было. Но по тому, как много он рассказывал о Доме – вот именно так, о Доме, с большой буквы – я, мелкий шкет, со временем смог понять, что он из восточников. Была какая-то экспедиция – он называл ее второй, из чего я сделал вывод, что была еще и первая, – которая шла куда-то и попала под жесткий пресс машин где-то в Джунглях. Батя Ефим шел в составе этой экспедиции – и так он оказался в Гексагоне.
Восточники казались мне тогда сказочными богатырями – ведь батя Ефим рассказывал небывалое… Он говорил, что восточники вот уже много лет защищают свой Дом от нашествия машин. Он рассказывал о бойцах, в умения которых невозможно поверить – якобы даже одному человеку вполне по силам противостоять механизму и победить его. Конечно, если это не тяжелая платформа… О том, как люди Дома уходят в Джунгли – а потом возвращаются и приносят добычу: части машин, барахло с кадавров, медицину, оружие и патрон… Он рассказывал об Академии и Дальних Казармах, о Периметре, о ПСО и ПБО, о неустанном труде на благо общины. О том, что детей там растят пусть и в строгости – но и в любви. И самое главное – о том, что у них есть мать и есть отец…
Впрочем – все это было сильно потом, через месяцы. А в первую нашу встречу он говорил совсем другие слова. Другие – но не менее важные и нужные.
Очнувшись, я не сразу понял, где я. Последнее, что помню – как Воробей тянет к Ваське свои костлявые грабли. После – обрыв и темнота. Я ворочаю головой, пытаясь сообразить… так это же Медчасть! Ну да, Медчасть и есть – несмотря на сумрак и чуть тлеющую дежурную лампу над дверью, я вижу белые стены и потолок. Только в одном помещении Гексагона есть белый потолок – у Дока. Но если я тут… тогда Васька – там! И может, в эту самую минуту Воробей уже делает свое мерзкое дело?!.. Я вскакиваю… и комната немедленно приходит в круговое вращение, а мое тело – в штопор.
– Ну-ну… Осторожнее, молодой человек, поменьше активности… – сквозь звон в ушах я узнаю мягкий голос Дока. – Поднимите его, Ефим Иваныч.
Чьи-то руки поднимают меня и снова укладывают на койку. И когда картинка перед глазами немного замедляется – я вижу здоровенного мужика, склонившегося надо мной. Я узнаю его – это один из новых преподавателей Оружейного, не так давно появившийся на Малолетке.
– А Васька?!..
Он улыбается.
– Жива твоя Васька. В полной сохранности. В канцелярии у бригадирши сидит. Теперь ее точно никто не тронет.
Улыбка у него добрая. Такая, что я сразу успокаиваюсь. Но еще больше успокаивают слова – «в канцелярии…» Целку не рвут только в одном случае – если девчонку берут под защиту суки-бригадирши. А с нашими суками лучше не закусываться даже таким отморозкам, как Апельсин.
Помню, какое-то время для меня было загадкой, какие отношения связывают батю Ефима и наших сук. И для меня удивительно было видеть, как они – бабы с яйцами, жесткие, уверенные в себе оторвы – оказавшись рядом с ним, становились совершеннейшими душками. Буквально таяли, расплывались, как масло на сковороде. Оно и немудрено – это был человек словно из другого мира, настолько он не походил на здешних, ублюдков Гексагона. Что в доброте и человечности, что в силе и уверенности в себе – он мог дать фору любому местному. Ни до, ни после – я не встречал таких. Он быстро стал бугром в Оружейном – и таким бугром, к которому – неслыханное дело! – прислушивались даже капо. И наши суки совершенно точно чувствовали это, чувствовали его внутреннюю силу. Любая женщина мечтает о здоровенном мужике, за которым сможет спрятаться, как за каменной стеной; она может не признаваться в этом даже сама себе – но это в природе каждой женщины. И батя Ефим наверняка и казался им такой стеной. Крепкой, надежной. И уж совершенно точно могу сказать – были между ними и совсем близкие отношения. Ну а как иначе? Ему было едва за тридцать – как без женщин? Тем более если они вьются вокруг и всегда готовы.
Док уходит, а он присаживается рядом на табуреточку и долго глядит на меня. Взгляд у него спокойный – и бывалый. Не жёсткий, не жестокий, вовсе нет – именно бывалый. Я сразу отвожу глаза – этот взгляд выворачивает наизнанку, видит всю твою душу до самого дальнего уголка.
– А ты молодец, – наконец говорит он. – Не испугался. Один против троих…
Я молчу и, нахмурившись, угрюмо соплю в сторону. Против троих… Да что там трое – я, получается, рыпнулся против самого Апельсина! Теперь мне точно хана. Но Васька… оставить ее без защиты я просто не мог.
– Это хорошо. Это правильно, – кивает Ефим. – Так оно и надо. Вот только… – он усмехается, – не с того ты начал. Бить надо сначала самого сильного. И неожиданно. Вырубил тварь с первого удара, чтоб время не терять – и крепко вырубил, надежно, так чтоб не поднялся уже – и сразу второго. А ты начал с этого хлюпика… как бишь его… Воробей, что ли… Кто так делает? Подучиться бы тебе…
– Ну, подучи, – буркаю я. Тоже мне умник. Легко говорить, когда знаешь, куда бить и как… И тут же удивленно раскрываю рот – Ефим… соглашается!..
– Подучу. Да и вообще… Возьму-ка тебя под пригляд.
– И Ваську! – я удивлен донельзя – но не теряюсь, пользуясь случаем, пытаюсь выговорить максимум преференций. – Ее тоже!
«Из-за ареала обитания, ограниченного территорией островов, рациона и самого сужения жизненного пространства, – Док тогда поднял палец и с любопытством уставился на него. – А потом…»
А потом Док вдруг опознал в пальце какого-то давно помершего друга, разговорился с ним – но я уловил самую главную мысль: лишение жизненного пространства непременно приводит к деградации.
Но крысоволк, притащенный в круг на двух палках с петлями на концах, явно опровергает теорию Дока. Потому как вместо большой крысы мы все рассматриваем гребаного уродца, достающего двум крепким карлам по колено. Тварь, что вместе с хвостом вымахала в длину метра на полтора, злобно скалится – и зубищи в ее пасти на крысиные не особо-то и похожи.
– Это че еще, мать вашу, за срань господня? – озадаченно вопрошает Желтый. Мы – все четверо плюс Васька – сидим в четвертом ряду в ожидании начала. И мы полностью согласны с такой постановкой вопроса.
Крысоволка выловили карлы, гонявшие в Лабиринте залетчиков, списанных, чтобы стать жертвами. Жертвами для экзамена карланья. Крысоволк вроде бы помешал охоте, решив сам поохотиться на людишек – и в итоге капо пришлось отправлять на компост не три, а пять трупов. Эта тварь кажется самым настоящим мутантом. Уродом-вырожденцем. На нем почти нет шерсти – а под кожей странного розовато-серого оттенка перекатываются немалые мускулы. Капо не дураки, и Круг уже окружает трехметровая сетка, споро размотанная из нескольких рулонов.
– Каков красавец, а?.. – капо-три, прохаживаясь вдоль сетки снаружи, кивает на паскуду. – Нравится, говнюки? Вижу, нравится… А что, решится кто из вас, засери, зайти внутрь и прикончить падлу? На кону две недели больничного! Док подпишет. Так что ли, Док?
Док, уже с утра пребывающий в убитом состоянии, пыхтит чем-то из небольшого бульбулятора и лапает за жопу шлюху справа. Он кивает, и его козлиная бородка смешно топорщится.
– Истинно так, батенька, истинно так…
– Вощем, кабыздохи трусливые, такой нынче приз на кону, – продолжает капо-три. – Кто не забздит выйти с палкой – да хер с вами, с палкой и ножом! – против этой страшилы и забьет ее насмерть – тому бонус. Две недели отпуска у Дока. Истинный курорт! Ну что? Есть среди вас, говноеды, хотя бы один настоящий мужик?..
Смола начинает сопеть – капо-три явно задел его эго. Мою ногу уже отдавливает Васька, кажется, решившая, что мне хочется поискать в кругу приключений на задницу. Это зря. Я ж не дурак лезть на эту мерзость – у нее на клыках наверняка пара кило столбнячных бактерий. Нора гудит, перекатываясь шепотками и матюгами вполголоса. Народ ждет кого-то, кто решится. Крысоволк, бегающий внутри Круга, тоже ждет – и всем своим видом демонстрирует нетерпение и желание поквитаться. Сетка так и гудит от его прыжков, скрипит под когтями и порой хрустит, когда крысоволк раз за разом пробует ее на зубок.
– Зассали, очкожимы! – ржет капо-три. – Я так и думал, что забздите. Это вам не отрядных гонять, одного доходягу втроем запинывать!.. Очкишко-то жмет, да, Бек?..
Бугор Двадцать второго отряда, наш кореш, нелюдимый и заросше-волосатый зверюга Бек, тяжело смотрит в ответ и молчит. Главкапо на то и «глав», матом в ответ не покроешь. Да и прав он, если разбираться – со зверями, да еще такими, у нас здесь туговато. И выходить пионером-первопроходцем никому не хочется.
– Я смотрю, мужиков у вас ваще не имеется!.. – продолжает гнуть свое капо. – Чего и следовало ожидать… А то как-то начали мне втирать всякие умники – мол, притащите сюда зомбака, то-то потеха случится!.. А вы, крысы, сретесь от одной мысли хомяка-переростка ухерачить! Палкой и ножом! Зомбака им подавай…
– Да пошел ты на хер! – вопит вдруг Пика, шаристый товарищ из конвейерных. – Хуль ты нас поносишь! Не выйдет никто? Базаришь? Ну, давай, я выйду! Две недели? Да в сраку себе их плашмя забей! Убью падлу – выйдешь против меня? У самого очко не жумкнет, а?!
– О, закукарекал, сука, прям как аварийный сигнал… – довольно крякает капо. – А давай, чё… Убьешь мутанта – выйду. Даже фору дам – не сегодня потроха твои выдеру вместе с глоткой, а через две декады. Чтобы у тебя, мурло, дырки подзажили.
– Да я тебя и так урою!.. – брызжа слюнями, орет Пика. – Ну? Где там ваша палка?
Палка Пике выдается так себе – деревянная, с метр длиной. Не иначе как ручка от скончавшейся швабры. На конце имеется металлический нарост, превращавший палку в какое-то подобие оружия.
– А ведь это фуфло полное, – шепчет мне на ухо Васька. – Это же просто палка. Ему бы что-то на левую руку, чтобы защищаться. А так…
Я киваю. Батя Ефим, принимая во внимание женское, учил Ваську больше обращаться с оружием, чем с кулаками. Она знает толк в палках… Да и я прекрасно понимаю, что палка против эдакой хреновины – фуфло. Особенно если не умеешь с ней обращаться. Но Пика вряд ли умеет – и для него она из оружия превращается в иллюзию вооруженности. А это очень опасно. И, в общем-то, мне с этим боем заранее все понятно…
– Кранты Пике, – Васька зло сплевывает. – Вот прям кранты, и все тут.
С языка сорвала.
На Ваську косятся и ворчат – но рядом торчу я и братья-бугры, и это охолаживает многих: наша четверка всегда готова почесать кулаки о чужие хари.
Крысоволка отгоняют струей из пожарного шланга, держат на расстоянии, пока Пика лезет в клетку. Но как только он оказывается внутри – струя пропадает, и крысоволк атакует, метнувшись к длинному тощему номеру, как розово-серый мускулистый мяч. Пика отпрыгивает, отмахиваясь своей палкой, бьет крысоволка ногой. Вернее – думает, что бьет. Скотина, оказавшись умнее, скачет в сторону – и рвется в новую атаку. Но палка все же цепляет его бочину, пустив первую кровь.
Однако вторая оказывается за крысоволком – и она куда серьезнее. Хватанув за ляжку человека – и пропустив над собой свистнувшую палку – тварюга отскакивает в сторону. Пика воет в голос – а крысоволк атакует снова, умудряясь вгрызться в правую руку, повиснув на ней. А когти задних лап – мощных, мускулистых – полосуют ляжку, распуская штаны и мясо под тканью на полосы и добавляя обильной красноты.
– Обратите внимание! – Док, проявив интерес к кровопусканию на арене, поправляет очки указательным пальцем. – Здесь мы наблюдаем яркий пример самого настоящего охотничьего инстинкта! Точное попадание по артерии. Arteria profunda femoris на латыни, главный сосуд, питающий бедро. И очень скоро, дорогие мои, мы увидим агонию нашего храбреца…
Здесь он прав. Кровь хлыщет струей толщиной с мой мизинец – и Пика уже поплыл. Он все еще пытается что-то сделать – но сейчас напоминает перебравшего «Мертвяковки» алконавта. Обильный пот, потеря координации, суетливые движения… Ремень он так и не достал, зажать рукой рваную дыру не получается – и, оседая на пол, он все сильнее бледнеет и хватает ртом воздух. Крысоволк не лезет – кружит вокруг, втягивая запах крови, и неотрывно наблюдает за противником. Она умна, эта тварь. Зачем лезть на рожон, если жертва уже совсем скоро сдохнет?..
Пика роняет палку, откидывается на бетон – и крысоволк, рванувшись вперед, вгрызается ему в глотку. Хруст. Снова хруст. Немного хрипа и сочного бульканья… И конец.
– Против меня он выйти собирался… – усмехается капо-три. – А крысу прибить не смог. Позорище какое… Ну чё, бугорки, кто еще желает? А, организмы? Две недели на кону… Гузнышки сузились, яички жим-жим?..
Нора гудит. Нора смотрит на дохлого Пику, на крысоволка, сплошь в подсыхающей крови. Капо и карлы напряглись, чемпионы, сидящие отдельной кучкой, держатся со скучающим видом… Злость и кровь, смешать и взболтать – но потом не жаловаться, если рванет через край. Бугры тоже люди. Одного из наших только что прикончила крыса-переросток – а капо-три еще и провоцирует…
– Я выйду, – говорит вдруг Васька и сплевывает. – Две недели поваляться – кто откажется?
Я молчу. Я хотел бы ее остановить – но это же Васька. Да и палки – ее стихия.
– Надо же… – капо-три хмыкает. – Щас баба будет из-за вас, огрызков, подыхать. А ты чо молчишь, Лис?
– Я в нее верю, – огрызаюсь я.
– Эвон чего, – хохочет капо. – Ну-ну. Так ты идешь, мелкая?
Васька кивает, встает и начинает пробираться между сидящими зрителями. По дороге, нимало не смущаясь, она стягивает куртку-спецовку и майку-алкоголичку под ней и остается только в штанах и ботинках. Сиськи, провоцируя, нагло торчат вверх – и капо, сам того не замечая, облизывается. А Васька, оборачивая левую руку курткой, подходит к капо и сплевывает ему под ноги.
– Выиграю – так две недели отдыха и новая роба. Идет?
Переобуваться на лету в такой ситуации не с руки, и капо-три, понимая это, медленно кивает.
– Договорились, сучка…
Новую палку Ваське не дают – забери, типа того, оставшуюся от прежнего героя. Но крысоволка от тела все же отгоняют – вода бьет прямо в этот розовый клубок мускулов, швыряя его назад, а Васька юркает через отогнутый край сетки и успевает прокатиться по полу к мертвому Пике, чтобы подхватить палку. И я, замерев от напряжения, коротко выдыхаю – палка у нее в руках, и теперь Васька на коне.
Воду выключают – и крысоволк тут же атакует, рванувшись прямо на выставленную руку. Он хватает куртку своими зубищами – и в этот же момент Васька вбивает носок ботинка ему под брюхо. Крысоволк взвизгивает, отскакивая назад – и на отходе получает еще один удар, теперь уже палкой. Мутант снова визжит, поджимая лапу – и я вижу, что он уже вряд ли сможет прыгнуть снова. Вот так быстро, раз-два.
– Сустав сломала… – тянет восхищенно Смола. – Огонь девка…
Чернь ненавидяще смотрит на Ваську – понимаешь ли, какая-то прошмандовка посмела восхитить ейного ухажера Смолу! – и не видит, что я внимательно слежу за ней. А страсти-то накаляются… Слишком уж явно я читаю в ее взгляде жажду убийства. Что ж… Кто-то желает смерти мне и моим буграм и пытается претворить желание в жизнь – по той же аналогии Чернь вполне может попытаться претворить в жизнь свое… Довольно просто, обслуживая того же капо-три, – все мы знаем, что он неравнодушен к ее черным сисяндрам – шепнуть ему об охреневшей Василисе из Электроцеха. А дальше уже всякое может случиться…
Ваське хватило пяти ударов. Точных и безошибочных. После четвертого, сломавшего крысюку хребет и заставившего его тонко заплакать, она просто проломила ему башку.
– Огонь девка… – повторяет Смола и поворачивается ко мне. – Ну и сеструха у тебя, братан…
– Хочешь сосватать – обращайся ко мне, – ухмыляюсь я. И внутренне морщусь от злющего взгляда Черни. Эх и злобная же сука…
– Робу неси! – слышу я голос Васьки. Отворачиваюсь от Черни – сестренка нахально смотрит на капо-три и сматывает с руки окровавленную продранную куртку. – Только новую, не стиранную.
Капо довольно кивает.
– Крепка, сучка… Ладно. За такой бой можно и робу отдать. Жди, скоро будет.
Васька коротко кивает и лезет через гомонящий люд к нам.
Весь оставшийся день мы гуляем. Кутим. Декада за спиной, впереди новая – и нужно отдохнуть и набраться сил. Нужно многое успеть. Мы идем в кинотеатр – большую комнату человек на пятьдесят – и смотрим «Терминатора». Четыре фильма подряд, один за другим. Каждый из них изучен весь, до последнего кадра – но сцены с отстрелом машин на ядерных пустошах неизменно вызывают у народа горячий восторг и одобрительные крики и свист. Мы играем в автоматы – и здесь снова в чести игрушки, где человек убивает машину. Мы набиваем брюхо мясом, мы посещаем местное казино, где из азартных развлечений есть рулетка, блек-джек и обязательные в этом деле шлюхи, мы играем на бильярде. Мы отрываемся на полную катушку. И я постепенно начинаю понимать, что в словах Васьки, сказанных в каморке Армена, пожалуй, гораздо больше правды, чем может показаться сначала. И к ее словам нужно бы отнестись повнимательнее…
Четыре декады назад я ухитрился проиграть в очко два комплекта черных комбезов, ботинки и полную аптечку. Три декады назад Желтый поимел пятерых шлюх за день. Дорвался, бык-производитель… И, конечно, он хорошо заплатил за их услуги. Две декады назад Смола поставил рекорд, сожрав что-то вроде двадцати порций шашлыка. А в этот раз преподнес своей черной бабище дорогой подарок. Из нашей четверки не выделяется только Пан – но и то потому что пацан он скромный и не любит понтов. Кто из посетителей Норы может позволить себе столько же, сколько позволяем мы? Да никто. Мы, сука, самые настоящие местные прожигатели жизни. И поиметь нас и наши карманы, конечно же, есть немало желающих… Надо бы перетереть об этом со Смолой.
К вечеру я уже довольно пьян. Самогон Норы – та еще злобная дрянь. Градус не очень высок и мозги дурманит постепенно – но в какой-то момент количество выпитого превышает возможности организма и ты становишься похож на корабль, во время шторма затерявшийся в морских просторах. Мозги выносит не сразу – но прочно, так что не вдруг и сообразишь, кто ты и где встал на прикол этой ночью. Но мы пьем – пью я, пьет Смола, пьют Желтый и Пан – и наша жизнь постепенно наливается красками. И уже не кажутся такими ублюдочными капо, и уже карлы – сама милота и компанейские парни, которые горланят вместе с нами песни в караоке, и уже машины – правильные пацаны, которые всего лишь проявляют строгость в слежении за порядком и не более того. Ведь в сущности, если задуматься, – это их нормальное состояние, их первейшая функция… И уже вся наша жизнь не кажется такой мерзкой, ибо в ней появляется высший смысл, доступный пониманию только после определенной дозы: бог прописал каждому человеку место в этом мире – и так уж вышло, что наше место здесь. Пар выходит из котла, сбрасывая избыточное давление внутри, – и появившейся пустоты вполне хватит на следующую декаду.
Где-то после полуночи я окончательно теряю связь с реальностью. Я уплываю в страну снов и чувствую, как меня куда-то несет по волнам безмятежности. А может быть, это несут меня мои кореша… Куда? Не все ли равно… Я засыпаю – и вижу во сне батю Ефима. Совсем как тогда, в первый день встречи с ним. И батя Ефим, сидя на нарах напротив, говорит удивительные вещи…
Батя Ефим никогда прямо не говорил, откуда он. Вот, де, я – из Восточного Дома – такого не было. Но по тому, как много он рассказывал о Доме – вот именно так, о Доме, с большой буквы – я, мелкий шкет, со временем смог понять, что он из восточников. Была какая-то экспедиция – он называл ее второй, из чего я сделал вывод, что была еще и первая, – которая шла куда-то и попала под жесткий пресс машин где-то в Джунглях. Батя Ефим шел в составе этой экспедиции – и так он оказался в Гексагоне.
Восточники казались мне тогда сказочными богатырями – ведь батя Ефим рассказывал небывалое… Он говорил, что восточники вот уже много лет защищают свой Дом от нашествия машин. Он рассказывал о бойцах, в умения которых невозможно поверить – якобы даже одному человеку вполне по силам противостоять механизму и победить его. Конечно, если это не тяжелая платформа… О том, как люди Дома уходят в Джунгли – а потом возвращаются и приносят добычу: части машин, барахло с кадавров, медицину, оружие и патрон… Он рассказывал об Академии и Дальних Казармах, о Периметре, о ПСО и ПБО, о неустанном труде на благо общины. О том, что детей там растят пусть и в строгости – но и в любви. И самое главное – о том, что у них есть мать и есть отец…
Впрочем – все это было сильно потом, через месяцы. А в первую нашу встречу он говорил совсем другие слова. Другие – но не менее важные и нужные.
Очнувшись, я не сразу понял, где я. Последнее, что помню – как Воробей тянет к Ваське свои костлявые грабли. После – обрыв и темнота. Я ворочаю головой, пытаясь сообразить… так это же Медчасть! Ну да, Медчасть и есть – несмотря на сумрак и чуть тлеющую дежурную лампу над дверью, я вижу белые стены и потолок. Только в одном помещении Гексагона есть белый потолок – у Дока. Но если я тут… тогда Васька – там! И может, в эту самую минуту Воробей уже делает свое мерзкое дело?!.. Я вскакиваю… и комната немедленно приходит в круговое вращение, а мое тело – в штопор.
– Ну-ну… Осторожнее, молодой человек, поменьше активности… – сквозь звон в ушах я узнаю мягкий голос Дока. – Поднимите его, Ефим Иваныч.
Чьи-то руки поднимают меня и снова укладывают на койку. И когда картинка перед глазами немного замедляется – я вижу здоровенного мужика, склонившегося надо мной. Я узнаю его – это один из новых преподавателей Оружейного, не так давно появившийся на Малолетке.
– А Васька?!..
Он улыбается.
– Жива твоя Васька. В полной сохранности. В канцелярии у бригадирши сидит. Теперь ее точно никто не тронет.
Улыбка у него добрая. Такая, что я сразу успокаиваюсь. Но еще больше успокаивают слова – «в канцелярии…» Целку не рвут только в одном случае – если девчонку берут под защиту суки-бригадирши. А с нашими суками лучше не закусываться даже таким отморозкам, как Апельсин.
Помню, какое-то время для меня было загадкой, какие отношения связывают батю Ефима и наших сук. И для меня удивительно было видеть, как они – бабы с яйцами, жесткие, уверенные в себе оторвы – оказавшись рядом с ним, становились совершеннейшими душками. Буквально таяли, расплывались, как масло на сковороде. Оно и немудрено – это был человек словно из другого мира, настолько он не походил на здешних, ублюдков Гексагона. Что в доброте и человечности, что в силе и уверенности в себе – он мог дать фору любому местному. Ни до, ни после – я не встречал таких. Он быстро стал бугром в Оружейном – и таким бугром, к которому – неслыханное дело! – прислушивались даже капо. И наши суки совершенно точно чувствовали это, чувствовали его внутреннюю силу. Любая женщина мечтает о здоровенном мужике, за которым сможет спрятаться, как за каменной стеной; она может не признаваться в этом даже сама себе – но это в природе каждой женщины. И батя Ефим наверняка и казался им такой стеной. Крепкой, надежной. И уж совершенно точно могу сказать – были между ними и совсем близкие отношения. Ну а как иначе? Ему было едва за тридцать – как без женщин? Тем более если они вьются вокруг и всегда готовы.
Док уходит, а он присаживается рядом на табуреточку и долго глядит на меня. Взгляд у него спокойный – и бывалый. Не жёсткий, не жестокий, вовсе нет – именно бывалый. Я сразу отвожу глаза – этот взгляд выворачивает наизнанку, видит всю твою душу до самого дальнего уголка.
– А ты молодец, – наконец говорит он. – Не испугался. Один против троих…
Я молчу и, нахмурившись, угрюмо соплю в сторону. Против троих… Да что там трое – я, получается, рыпнулся против самого Апельсина! Теперь мне точно хана. Но Васька… оставить ее без защиты я просто не мог.
– Это хорошо. Это правильно, – кивает Ефим. – Так оно и надо. Вот только… – он усмехается, – не с того ты начал. Бить надо сначала самого сильного. И неожиданно. Вырубил тварь с первого удара, чтоб время не терять – и крепко вырубил, надежно, так чтоб не поднялся уже – и сразу второго. А ты начал с этого хлюпика… как бишь его… Воробей, что ли… Кто так делает? Подучиться бы тебе…
– Ну, подучи, – буркаю я. Тоже мне умник. Легко говорить, когда знаешь, куда бить и как… И тут же удивленно раскрываю рот – Ефим… соглашается!..
– Подучу. Да и вообще… Возьму-ка тебя под пригляд.
– И Ваську! – я удивлен донельзя – но не теряюсь, пользуясь случаем, пытаюсь выговорить максимум преференций. – Ее тоже!