/ Денис Шабалов, Дмитрий Манасыпов. – Пенза, 2021. – 400 с.
Тираж: 600 экз.
© Шабалов Д.В., 2021
Денис Шабалов и Дмитрий Манасыпов
ЧЕЛОВЕК из ПРЕИСПОДНЕЙ. Крысы Гексагона
Денис Шабалов
Июнь 2021.
В душах людей наливаются и зреют гроздья гнева –
тяжелые гроздья, и дозревать им теперь уже недолго.
Джон Стейнбек, роман «Гроздья гнева»
Пролог. 40 дней до
Комната была небольшой – бетонный отсек пять на пять, уставленный медицинским оборудованием, с огромным вытяжным шкафом прямо по центру. Впрочем, назвать медицинским оборудованием эту кашу из самоделок и фабричного не поворачивался язык; из действительно медицинского тут было разве что гинекологическое кресло, кушетка и толстая стопа серых простыней на самодельном столике. Остальное – дикая смесь, собранная из обрезков труб, панцирных кроватей, кусков обшивки, кое-как покрашенных железных рам, листового металла или даже вовсе вещей малопонятного назначения.
Сейчас в комнате находились двое – они сидели на кушетке бок о бок, смотрели на мерцающий экран планшетника и тихо переговаривались. Первый – крупных габаритов седой мужик в черном комбинезоне, переплетенном мощной искусственной мускулатурой; второй – в белом халате, очевидно выдававшем его принадлежность к медперсоналу. Говорил больше он, а первый только задавал вопросы и внимательно слушал.
– Это ваши обычные развлечения? – спросил седой, кивнув на экран.
Белый пожал плечами и безмятежно пыхнул трубочкой, зажатой в уголке рта.
– Шалят, безбожнички. А что еще им делать? Выходной раз в декаду, все остальное время – беспросветная пахота. Еда – помои, жизнь – говно. Вот и отрываются как в последний раз. И понятно, что боями и ставками дело не ограничивается.
– Блек-джек и шлюхи? – криво усмехнулся седой.
– А также стекломой, дурь и прочее сопутствующее.
– Вот жизнь…
Белый пожал плечами.
– Здесь всегда так. Другой не знают.
Седой замолчал, уперевшись жестким взглядом в экран планшетника, который держал в руке. Происходило там то, что обычно происходит, когда вместе собираются две-три сотни мужиков с высокоградусными напитками и женщинами облегченного поведения – в кругу, огороженном колючей проволокой, шла драка. Бились двое: жилистый пацан – тощий, но с четко прорисованной, сухой мускулатурой, на вид годков двадцати-двадцати пяти – и здоровенный звероподобный амбал, волосатостью своей сильно смахивающий на гориллу. И амбал побеждал.
– Выдержит он? – озабоченно спросил седой. Волосатый на экране попытался сработать финтом – но тощий в последний момент отдернул руку, отделавшись легким порезом. – Не ошиблись мы?..
– Выдержит. Драться умеет, Ефим хорошо с ним поработал.
– Волосатый – машина для убийства…
– Эта обезьяна – Керч, – безмятежно покивал белый. – Профессиональный боец. Они там целыми днями только и знают, что тренируются и держат режим. И понятно, что простому человеку выстоять против такого невозможно.
Седой, что-то злобно пробурчав, кивнул – и продолжал смотреть на экран. И на его кривящемся лице отчетливо читалась боль и надежда.
А тощему, кажется, понемногу наступал конец. Уже не так быстры были его движения, уже не так увертливо уходил он от ударов, уже и лицо и тело его расцвечено было наливающимися синевой синяками, алыми блямбами и росчерками рассечений… Но пока еще он сопротивлялся, огрызался, показывая зубы, – и седой надеялся, что пацан выстоит. Если бы драка шла на кулаках – тощему давно уже пришел бы конец, волосатый попер бы вперед и задавил его массой, своими кулаками-отбойниками. Но сегодня организаторы выдали эксклюзив – большие, сабельной остроты, ножи; и горилла не без оснований опасалась ответки.
Когда тощий упал, седой глухо зарычал и до скрипа сжал зубы. Пацан лежал в центре арены – а волосатый, приветственно потряхивая руками, прошелся кругом почета, принимая аплодисменты публики. Толпа вопила и бесновалась, динамик планшетника выдавал разноголосый рев, вдруг сформировавшийся в одно-единственное слово: у-бей, у-бей, у-бей… Толпа хотела крови.
Седой привстал. Сел. И снова привстал, глядя, как волосатый вальяжно поворачивается к тощему. Он не спешил – нож улетел в сторону, противник повержен и уже никуда не денется. И он даже позволил тощему подняться – это его бой, и сейчас он, кажется, решал, убить с первого удара или помучить на потеху публике. Один из черных – судья, сидящий за столом, – сделал ручкой и что-то прокричал. Обезьян кивнул. Пришла пора убивать.
Он не спеша подошел к пацану, картинно разминая руки. Пацан, покачиваясь, стоял, опустив голову, – и держался правой рукой за пряжку ремня. Расслаблен – и готов к смерти. Да ему, кажется, ничего больше и не оставалось. Волосатый примерился, неспешно отводя руку с тесаком назад… и этот короткий миг пацан использовал как нужно.
Спустя секунды волосатый уже лежал на полу в луже крови, хлещущей с обрубков, – а толпа бесновалась с новой силой. Растерянные судьи переглядывались, явно не зная, что предпринять – но там, среди них, уже работал человек, который и был должен подсказать выход. Наставить на путь истинный. Первая часть операции прошла успешно – и, длинно выдохнув, седой перевел дух.
– Твой выход? – спросил белый.
Седой отключил планшетник и поднялся.
– Да. И твой. Поторопимся?
Белый отмахнулся – и, выколотив трубочку, снова принялся набивать ее бурой смесью.
– Некуда и незачем. Без меня все равно не начнут. Время есть, пусть пацан в себя придет, оклемается.
– Девчонку подстраховать бы надо.
– Сделаем. Подкину ей хирургический нож. Она, правда, лучше с палками управляется – но это мне уже не пронести.
Седой, постояв, пожал плечами и снова уселся на место.
– Ты говорил, что заглянешь в архивы…
Белый пыхнул, выпуская к потолку белый дымок, покивал.
– И я это сделал. Да, я поднял архивы и смог найти все что нужно. Не скажу, что столкнулся с невероятным… но то, что произошло удивительное – несомненно. Тут просто все сошлось в одну точку, туда, куда в итоге и должно было сойтись.
– Нашел? – седой, подавшись вперед, буквально вцепился взглядом в его лицо. – Как?! Как все получилось?!..
Глава 1. Лис. 59 дней до
Жить в Гексагоне непросто. Жить в Гексагоне – заклятому врагу не пожелаешь. Да и не жизнь это, а полуголодное существование в грязи и дерьме. Но мы не знаем другой. И уж лучше так, чем пойти на компост – огромные компостные чаны Химии, чья белизна никогда не выцветет, ждут нас всех. И хотелось бы оказаться в таком как можно позже…
Компост медленно варится, помешиваемый номерами. Компост булькает. Компост – однородная жижа: объедки, дерьмо, останки бедолаг, ушедших из жизни… Компост нужен для сои – заботливо взращиваемая, она растет на нем в Оранжерейной; соя нужна для белка – ее бобы перемалывают на Фабрике, превращая желтые шарики в однородный сухой порошок; белок нужен для нас. А мы нужны для работы… и компоста. Сраный круговорот белковых соединений в замкнутом пространстве.
Жизнь в Гексагоне подчинена простому распорядку.
Подъем – визг сирены и вибрация ультразвука. Ты можешь пытаться привыкнуть; можешь пытаться вставать раньше, чтоб раздирающая мозг сирена и мелко дрожащие от вибрации зубы не застали тебя врасплох; можешь укрыться с головой тощим одеяльцем или засунуть голову под плоский валик-подушку… но побудку не угадаешь. На секунду, пять, на полминуты раньше или позже – она обманет тебя. И скрипящим гвоздем по стеклу взрежет твой мозг.
– Да драл я вас в гланды, сучьи трупоеды!..
А вот это зря. В Гексагоне даже у стен есть уши. Разные уши. Электронные, с системой аудио- и видеослежения, лазерные, читающие вибрации, уши с ногами – стукачи… и контроллеры, торчащие здесь и там неподвижными стальными тушами. Они тоже следят за нами. Да и не только следят… А еще есть капо. И когда нас корчит, продирая до печенок, – капо лишь ухмыляются…
Капо, нацепив наушники, прохаживаются в коридорах между камерами. Поигрывают резиновыми палками. Наушники защищают их уши от сирены, а ультразвуковые трансляторы есть только в камерах – они направлены с потолка вниз и капо не вредят. Капо всегда сытые, одеты с иголочки, щеголяют в черных комбезах зомбарей. Капо лоснятся от удавшейся жизни и любят, когда крысы начинают шустрить уже по подъему. Капо такие же крысы, как и мы – только предавшие себя и нас, номеров. Надсмотрщики, выпестованные и отсортированные машинами и поставленные над крысиным стадом. На каждый отряд их несколько: пять-семь помельче, бригадиры – и главкапо, старший отряда. Есть еще Главглавы, старшие над каждым из восьми модулей, – но их мы видим очень редко. Док – он у нас умница, начитанный интеллектуал-эрудит – говорит, что само название «капо» пришло из какой-то давней войны. И Док говорит, что сравниться с ней ничто не могло. Но что значит это слово – не знает и он.
А еще капо любят, когда крыса залупнется, пытаясь показать зубы. Потому что крысу можно пнуть. И капо любят пинать. Оскалившаяся крыса знает, чем это закончится – но так сложно порой сдержать то, что идет из самой твоей глубины…
– Камеры открыть! Отряд – на выход, бегом марш! Шустрее, пидоры! Шустрее жопами шевелим!
«Камеры открыть» преследует нас всю жизнь. Так начинается наш день. Замки электрические – и где-то там, где отслеживаются в реальном времени трансляции с камер, дается разрешение и подается импульс на замок. Звонкий щелчок – и дверь отскакивает в сторону.
– Отря-я-яд… стуй! На месте-е-е, бегу-у-ум… арш! Раз-два, раз-два, раз-два!.. Выше колени! Выше! Выше, бля, колени, ссанина!..
Про ссанину нихрена не фигура речи. После забытья, считающегося у нас сном, в сортир хочется люто. Сортиры в конце каждого коридора. Но сортир только для утра, ночью не положено. Захотел ночью – поссать или, может, кишку подавить – терпи. И сейчас, заставляя нас прыгать на месте, капо выжидают того, кто не сможет сдержаться.
– Полуприсед, крысы! Руки вперед! Раз – встали… Два – сели… Раз-два, раз-два, раз-два!..
Кто-то из нас занимается собой, кто-то – нет, кто-то просто слаб или болен. Но все выполняют приказы капо-два. Бледнея до синевы, хрустя суставами, заходясь кашлем и задыхаясь в отдышке. Мимо трусит соседняя камера, третий отряд – бегут на утренний отлив. Нам же остается лишь провожать их взглядами и завидовать, мечтая о мощной звонкой струе в очко и надеясь на завершение пытки.
– Ты гля, как они любят физо!.. А?.. Продолжаем, петушары! Прыгаем бабочку! Присели – прыгнули! Присели – прыгнули! Руки над головой, аллё!.. Тебе говорю, эс-два-полста-семь! Присели – прыгнули!..
Повинуясь окрику капо, я поднимаю руки над головой. Почему «бабочка»? Странное название для упражнения… Бабочка – это что-то такое эфемерное, с крылышками; я не видел их вживую – зато пару раз видел в кино. Но называть «бабочкой» упражнение, во время которого тебе невыносимо хочется ссать и ты терпишь из последних сил, лишь бы не расплескать наружу… Как говорит наш Док – есть в этом некая тонкая ирония.
– Раз-два! Раз-два! Раз… Оп-па! Готово… А у нас тут чемпион, крысы! Настоящий чемпион по зассыву!
Тираж: 600 экз.
© Шабалов Д.В., 2021
Денис Шабалов и Дмитрий Манасыпов
ЧЕЛОВЕК из ПРЕИСПОДНЕЙ. Крысы Гексагона
Денис Шабалов
Июнь 2021.
В душах людей наливаются и зреют гроздья гнева –
тяжелые гроздья, и дозревать им теперь уже недолго.
Джон Стейнбек, роман «Гроздья гнева»
Пролог. 40 дней до
Комната была небольшой – бетонный отсек пять на пять, уставленный медицинским оборудованием, с огромным вытяжным шкафом прямо по центру. Впрочем, назвать медицинским оборудованием эту кашу из самоделок и фабричного не поворачивался язык; из действительно медицинского тут было разве что гинекологическое кресло, кушетка и толстая стопа серых простыней на самодельном столике. Остальное – дикая смесь, собранная из обрезков труб, панцирных кроватей, кусков обшивки, кое-как покрашенных железных рам, листового металла или даже вовсе вещей малопонятного назначения.
Сейчас в комнате находились двое – они сидели на кушетке бок о бок, смотрели на мерцающий экран планшетника и тихо переговаривались. Первый – крупных габаритов седой мужик в черном комбинезоне, переплетенном мощной искусственной мускулатурой; второй – в белом халате, очевидно выдававшем его принадлежность к медперсоналу. Говорил больше он, а первый только задавал вопросы и внимательно слушал.
– Это ваши обычные развлечения? – спросил седой, кивнув на экран.
Белый пожал плечами и безмятежно пыхнул трубочкой, зажатой в уголке рта.
– Шалят, безбожнички. А что еще им делать? Выходной раз в декаду, все остальное время – беспросветная пахота. Еда – помои, жизнь – говно. Вот и отрываются как в последний раз. И понятно, что боями и ставками дело не ограничивается.
– Блек-джек и шлюхи? – криво усмехнулся седой.
– А также стекломой, дурь и прочее сопутствующее.
– Вот жизнь…
Белый пожал плечами.
– Здесь всегда так. Другой не знают.
Седой замолчал, уперевшись жестким взглядом в экран планшетника, который держал в руке. Происходило там то, что обычно происходит, когда вместе собираются две-три сотни мужиков с высокоградусными напитками и женщинами облегченного поведения – в кругу, огороженном колючей проволокой, шла драка. Бились двое: жилистый пацан – тощий, но с четко прорисованной, сухой мускулатурой, на вид годков двадцати-двадцати пяти – и здоровенный звероподобный амбал, волосатостью своей сильно смахивающий на гориллу. И амбал побеждал.
– Выдержит он? – озабоченно спросил седой. Волосатый на экране попытался сработать финтом – но тощий в последний момент отдернул руку, отделавшись легким порезом. – Не ошиблись мы?..
– Выдержит. Драться умеет, Ефим хорошо с ним поработал.
– Волосатый – машина для убийства…
– Эта обезьяна – Керч, – безмятежно покивал белый. – Профессиональный боец. Они там целыми днями только и знают, что тренируются и держат режим. И понятно, что простому человеку выстоять против такого невозможно.
Седой, что-то злобно пробурчав, кивнул – и продолжал смотреть на экран. И на его кривящемся лице отчетливо читалась боль и надежда.
А тощему, кажется, понемногу наступал конец. Уже не так быстры были его движения, уже не так увертливо уходил он от ударов, уже и лицо и тело его расцвечено было наливающимися синевой синяками, алыми блямбами и росчерками рассечений… Но пока еще он сопротивлялся, огрызался, показывая зубы, – и седой надеялся, что пацан выстоит. Если бы драка шла на кулаках – тощему давно уже пришел бы конец, волосатый попер бы вперед и задавил его массой, своими кулаками-отбойниками. Но сегодня организаторы выдали эксклюзив – большие, сабельной остроты, ножи; и горилла не без оснований опасалась ответки.
Когда тощий упал, седой глухо зарычал и до скрипа сжал зубы. Пацан лежал в центре арены – а волосатый, приветственно потряхивая руками, прошелся кругом почета, принимая аплодисменты публики. Толпа вопила и бесновалась, динамик планшетника выдавал разноголосый рев, вдруг сформировавшийся в одно-единственное слово: у-бей, у-бей, у-бей… Толпа хотела крови.
Седой привстал. Сел. И снова привстал, глядя, как волосатый вальяжно поворачивается к тощему. Он не спешил – нож улетел в сторону, противник повержен и уже никуда не денется. И он даже позволил тощему подняться – это его бой, и сейчас он, кажется, решал, убить с первого удара или помучить на потеху публике. Один из черных – судья, сидящий за столом, – сделал ручкой и что-то прокричал. Обезьян кивнул. Пришла пора убивать.
Он не спеша подошел к пацану, картинно разминая руки. Пацан, покачиваясь, стоял, опустив голову, – и держался правой рукой за пряжку ремня. Расслаблен – и готов к смерти. Да ему, кажется, ничего больше и не оставалось. Волосатый примерился, неспешно отводя руку с тесаком назад… и этот короткий миг пацан использовал как нужно.
Спустя секунды волосатый уже лежал на полу в луже крови, хлещущей с обрубков, – а толпа бесновалась с новой силой. Растерянные судьи переглядывались, явно не зная, что предпринять – но там, среди них, уже работал человек, который и был должен подсказать выход. Наставить на путь истинный. Первая часть операции прошла успешно – и, длинно выдохнув, седой перевел дух.
– Твой выход? – спросил белый.
Седой отключил планшетник и поднялся.
– Да. И твой. Поторопимся?
Белый отмахнулся – и, выколотив трубочку, снова принялся набивать ее бурой смесью.
– Некуда и незачем. Без меня все равно не начнут. Время есть, пусть пацан в себя придет, оклемается.
– Девчонку подстраховать бы надо.
– Сделаем. Подкину ей хирургический нож. Она, правда, лучше с палками управляется – но это мне уже не пронести.
Седой, постояв, пожал плечами и снова уселся на место.
– Ты говорил, что заглянешь в архивы…
Белый пыхнул, выпуская к потолку белый дымок, покивал.
– И я это сделал. Да, я поднял архивы и смог найти все что нужно. Не скажу, что столкнулся с невероятным… но то, что произошло удивительное – несомненно. Тут просто все сошлось в одну точку, туда, куда в итоге и должно было сойтись.
– Нашел? – седой, подавшись вперед, буквально вцепился взглядом в его лицо. – Как?! Как все получилось?!..
Глава 1. Лис. 59 дней до
Жить в Гексагоне непросто. Жить в Гексагоне – заклятому врагу не пожелаешь. Да и не жизнь это, а полуголодное существование в грязи и дерьме. Но мы не знаем другой. И уж лучше так, чем пойти на компост – огромные компостные чаны Химии, чья белизна никогда не выцветет, ждут нас всех. И хотелось бы оказаться в таком как можно позже…
Компост медленно варится, помешиваемый номерами. Компост булькает. Компост – однородная жижа: объедки, дерьмо, останки бедолаг, ушедших из жизни… Компост нужен для сои – заботливо взращиваемая, она растет на нем в Оранжерейной; соя нужна для белка – ее бобы перемалывают на Фабрике, превращая желтые шарики в однородный сухой порошок; белок нужен для нас. А мы нужны для работы… и компоста. Сраный круговорот белковых соединений в замкнутом пространстве.
Жизнь в Гексагоне подчинена простому распорядку.
Подъем – визг сирены и вибрация ультразвука. Ты можешь пытаться привыкнуть; можешь пытаться вставать раньше, чтоб раздирающая мозг сирена и мелко дрожащие от вибрации зубы не застали тебя врасплох; можешь укрыться с головой тощим одеяльцем или засунуть голову под плоский валик-подушку… но побудку не угадаешь. На секунду, пять, на полминуты раньше или позже – она обманет тебя. И скрипящим гвоздем по стеклу взрежет твой мозг.
– Да драл я вас в гланды, сучьи трупоеды!..
А вот это зря. В Гексагоне даже у стен есть уши. Разные уши. Электронные, с системой аудио- и видеослежения, лазерные, читающие вибрации, уши с ногами – стукачи… и контроллеры, торчащие здесь и там неподвижными стальными тушами. Они тоже следят за нами. Да и не только следят… А еще есть капо. И когда нас корчит, продирая до печенок, – капо лишь ухмыляются…
Капо, нацепив наушники, прохаживаются в коридорах между камерами. Поигрывают резиновыми палками. Наушники защищают их уши от сирены, а ультразвуковые трансляторы есть только в камерах – они направлены с потолка вниз и капо не вредят. Капо всегда сытые, одеты с иголочки, щеголяют в черных комбезах зомбарей. Капо лоснятся от удавшейся жизни и любят, когда крысы начинают шустрить уже по подъему. Капо такие же крысы, как и мы – только предавшие себя и нас, номеров. Надсмотрщики, выпестованные и отсортированные машинами и поставленные над крысиным стадом. На каждый отряд их несколько: пять-семь помельче, бригадиры – и главкапо, старший отряда. Есть еще Главглавы, старшие над каждым из восьми модулей, – но их мы видим очень редко. Док – он у нас умница, начитанный интеллектуал-эрудит – говорит, что само название «капо» пришло из какой-то давней войны. И Док говорит, что сравниться с ней ничто не могло. Но что значит это слово – не знает и он.
А еще капо любят, когда крыса залупнется, пытаясь показать зубы. Потому что крысу можно пнуть. И капо любят пинать. Оскалившаяся крыса знает, чем это закончится – но так сложно порой сдержать то, что идет из самой твоей глубины…
– Камеры открыть! Отряд – на выход, бегом марш! Шустрее, пидоры! Шустрее жопами шевелим!
«Камеры открыть» преследует нас всю жизнь. Так начинается наш день. Замки электрические – и где-то там, где отслеживаются в реальном времени трансляции с камер, дается разрешение и подается импульс на замок. Звонкий щелчок – и дверь отскакивает в сторону.
– Отря-я-яд… стуй! На месте-е-е, бегу-у-ум… арш! Раз-два, раз-два, раз-два!.. Выше колени! Выше! Выше, бля, колени, ссанина!..
Про ссанину нихрена не фигура речи. После забытья, считающегося у нас сном, в сортир хочется люто. Сортиры в конце каждого коридора. Но сортир только для утра, ночью не положено. Захотел ночью – поссать или, может, кишку подавить – терпи. И сейчас, заставляя нас прыгать на месте, капо выжидают того, кто не сможет сдержаться.
– Полуприсед, крысы! Руки вперед! Раз – встали… Два – сели… Раз-два, раз-два, раз-два!..
Кто-то из нас занимается собой, кто-то – нет, кто-то просто слаб или болен. Но все выполняют приказы капо-два. Бледнея до синевы, хрустя суставами, заходясь кашлем и задыхаясь в отдышке. Мимо трусит соседняя камера, третий отряд – бегут на утренний отлив. Нам же остается лишь провожать их взглядами и завидовать, мечтая о мощной звонкой струе в очко и надеясь на завершение пытки.
– Ты гля, как они любят физо!.. А?.. Продолжаем, петушары! Прыгаем бабочку! Присели – прыгнули! Присели – прыгнули! Руки над головой, аллё!.. Тебе говорю, эс-два-полста-семь! Присели – прыгнули!..
Повинуясь окрику капо, я поднимаю руки над головой. Почему «бабочка»? Странное название для упражнения… Бабочка – это что-то такое эфемерное, с крылышками; я не видел их вживую – зато пару раз видел в кино. Но называть «бабочкой» упражнение, во время которого тебе невыносимо хочется ссать и ты терпишь из последних сил, лишь бы не расплескать наружу… Как говорит наш Док – есть в этом некая тонкая ирония.
– Раз-два! Раз-два! Раз… Оп-па! Готово… А у нас тут чемпион, крысы! Настоящий чемпион по зассыву!
Перейти к странице: