— Нет! — он ударяет ладонями по кровати, свирепо глядя на меня. — Прекрати, Уна! Это ты не выполнила свой долг. Не надо было работать вместе с Неро Верди, не говоря уже о том, чтобы спать с ним. В том, что с тобой происходит, виновата ты сама, — его светлые брови сходятся на переносице.

Я с трудом сдерживаю слезы. Он был моей последней надеждой. Моей единственной надеждой. Кажется, для меня все потеряно. Сестра под замком. Из ребенка сделают солдата. Брат меня ненавидит. И Неро… Я принесла его в жертву, надеясь, что Саша сделает это для меня. Неро всегда говорил, что Николаю не удалось сломить мой дух, но сейчас, когда тело мое освобождается от ребенка, я понимаю, что скоро стану еще более одинокой, чем была когда-то.

Разве лучше любить и потерять, чем вообще никогда не любить? Думаю, было бы лучше, если бы я никогда не встречалась с Неро, никогда не находила Анну, потому что душевная боль намного сильнее физической.

— Понятно, — я отвожу от него взгляд и пристально смотрю в потолок. Саша не уходит, но я не обращаю на него внимания, даже когда в течение нескольких следующих часов боль стократно усиливается. Когда же она становится совсем нестерпимой, дверь открывается. Входит мужчина в белом халате, и с ним две женщины в медицинских костюмах. Следом появляется Николай и медленно направляется в мою сторону. Отвязав лодыжки, они сгибают мои ноги в коленях и раздвигают их. Мне слишком больно, чтобы обращать внимание на то, что они делают и с какой целью таращатся мне между ног.

Николай гладит меня по волосам, на его губах играет легкая улыбка.

— Знаешь, говорят, что роды – это самая сильная боль, которую только может испытать человек.

Очередная схватка, и я бьюсь в конвульсиях, пытаясь вырваться из ремней и борясь с желанием закричать.

— Помнишь, чему я тебя учил, голубка?

Я не отвечаю.

— Я учил тебя, что боль только в твоей голове. Поэтому обезболивающих не будет, — он гладит меня по щеке и нежно целует в лоб. — Ты подаришь миру этого ребенка, и пусть он поможет тебе вспомнить о том, что ты – Уна Иванова. Ребенка у тебя заберут, а вместе с ним и эту болезнь – слабость, которой ты позволила себе заразиться. Боль станет для тебя наказанием и очищением.

Я не могу до конца осознать смысл его слов, потому что новая волна мучительной боли почти ослепляет меня. Он прав – боли, сильнее этой, я не испытывала никогда. Огнестрельные ранения, ножевые раны, ожоги, удушье – в моей жизни было многое, но это… Такое ощущение, что тело мое медленно разрывают надвое.

— Тужься! Тужься! Тужься! — твердит мне одна из медсестер.

И я подчиняюсь. Тужусь. Ногти вонзаются в ладони, и с моих губ срывается крик. Николай улыбается, а потом разворачивается и уходит. Я без сил падаю на кровать и закрываю глаза. Жаль, что здесь нет Неро.

Теплые пальцы переплетаются с моими и сжимают их. Я открываю глаза. Саша.

— Ты сможешь, Уна, — говорит он. — Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю.

Лично я в этом уже сомневаюсь.

Кажется, это длится вечно, пока сменяющие друг друга ощущения не сливаются в одно – боль. Я не чувствую ничего, кроме боли. Она настолько сильная, что, кажется, возрастает даже от биения сердца. Новая схватка сильнее прежних, и от нее в глазах темнеет.

— Тужься!

Я собираю остатки сил и тужусь, как могу. А потом… боль стихает, тело расслабляется, и я падаю спиной на кровать. Мне хочется просто закрыть глаза и умереть, но вдруг раздается звук, от которого сердце начинает колотиться в груди. Крик. Высокий, негромкий и такой неуместный в этом бетонном аду. Врач кладет это крошечное существо мне на грудь, и я смотрю на него. Розовая кожица испачкана кровью, но он идеален. В одно мгновение мой мир поворачивается на сто восемьдесят градусов. Все, что я считаю важным, вдруг перестает иметь значение. Остается только он – мой ребенок. Я пытаюсь прикоснуться к нему, но руки до сих пор привязаны к кровати. И вот сейчас, когда ребенок со мной, прямо на моей груди, до меня доходит весь ужас нашей с ним ситуации.

Слезы хлынули из моих глаз. Больше всего на свете я хочу обнять его.

— Саша, пожалуйста, — шепчу я.

Слышится его прерывистый вздох, а потом он отпускает мою руку и, бросив быстрый взгляд на дверь, расстегивает кожаный ремень на моем запястье. Я нерешительно кладу ладонь на спинку малыша, прижимаю его к себе и целую в головку. Он негромко плачет, и я притягиваю его ближе к своей шее.

— Спасибо, — шепчу я Саше.

Дверь открывается, я ждала этого. Николай стоит у стены и довольно улыбается.

— Он само совершенство, голубка.

Широко раскрытой ладонью я прижимаю к себе крошечное тельце с единственным желанием – чтобы он навсегда остался со мной. Но… эта битва изначально проиграна. Знаю, что единственный способ спасти его – это отпустить. Но сердце мое не готово смириться с этим. А внутренний голос под влиянием чего-то, того, что я не чувствовала никогда в жизни, кричит мне крепче держать ребенка и ни за что не отдавать.

Медсестра забирает моего малыша, и я снова начинаю плакать. У меня даже нет внутренних сил остановить ее. Ребенка заворачивают в пеленку и передают Николаю, который умиленно смотрит на младенца, словно новоиспеченный молодой отец. Но отец этого ребенка не Николай. Это ребенок Неро. И мой.

— Спасибо, голубка, — произносит Николай и выходит за дверь, забрав с собой моего сына.

Боль от ощущения разрывающегося сердца – то, чего раньше я никогда не испытывала – захватывает меня целиком, и я слышу душераздирающий звук, эхом отразившийся от бетонных стен. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять: этот звук – мой крик. Крик моего разбитого сердца. Крик матери, потерявшей ребенка.



***



Я погружаюсь в темную воду, ища покой в ее объятиях. На долю секунды просто приоткрываю рот и делаю вдох. Боль в груди… она не проходит, и подсознательно мне хочется просто избавиться от нее. Но я не могу. И не хочу, потому что она напоминает мне о том, что мой ребенок – это реальность. И главная причина, ради которой я должна выжить любой ценой.

В легких ощущается жжение, пальцы начинают дергаться – обычная реакция нервной системы, когда тело сигнализирует о том, что ему плохо.

Боль – она лишь в нашем сознании. Страх – не более чем бессмысленная эмоция. Поэтому я загоняю их обратно и поглубже, как меня и учили. Рука, сзади сдавливающая шею, заставляет меня выпрямиться, и я делаю глубокий вдох.

Напротив стоит Николай, его руки скрещены на груди, хмурый взгляд обращен ко мне. Подойдя ближе, он всматривается, подмечая каждую мелочь, оценивая малейшую реакцию. Подойдя почти вплотную, он заглядывает мне в глаза. Я выдерживаю его взгляд, не опускаю глаз и не проявляю никаких эмоций. Его губы кривятся в ухмылке.

— Ты думаешь, что успешно скрываешь это, голубка?


— Скрываю что?

Склонив голову набок, он проводит тыльной стороной ладони по моей щеке.

— Огонь в твоих глазах. Гнев. Ненависть, которую ты сейчас испытываешь по отношению ко мне. Со временем ты все поймешь. Я так поступаю, потому что люблю тебя. Я снова сделаю тебя сильной, и все станет как прежде.

Я стискиваю зубы и киваю.

— Но сначала я должен напомнить тебе, кто ты. Ты – мое творение, голубка, и я буду ломать тебя снова и снова, пока ты не вспомнишь об этом, пока не забудешь обо всем остальном.

Я вздрагиваю всем телом, кожа от страха покрывается мурашками. Мне отлично известно: он сделает именно то, о чем говорит. Но я также понимаю, что сил на это у меня не хватит. Я думала, что сумею справиться, но, снова оказавшись здесь, вспомнила, почему стала его творением. Потому что так было проще. Если добровольно расстаться с сердцем, то не сможешь почувствовать, как оно разрывается на части.

— А теперь отведите ее на шестой уровень, — приказывает Николай недовольным тоном.

Меня выводят. Шестой уровень – зона электрошоковой терапии. С момента родов прошло всего два дня, и мое еще не восстановившееся тело готово сдаться, но я должна справиться. Чем быстрее он все это закончит, тем лучше. Я просто надеюсь на то, что не сломаюсь окончательно, потому что, даже если мне вернут прежнюю силу и способность контролировать эмоции, методы Николая приводят разум и тело в такое состояние, из которого выхода нет.





Глава 26

Неро



Твою мать, как же холодно!

Мы с Джио сидим в машине, припаркованной на обочине грунтовой дороги, наполовину скрытой в лесу. И, хотя снаружи метель, а изо рта идет пар, двигатель заводить нельзя.

Сделка, которую я заключил с Сашей, была, мягко говоря, сомнительной. Он поможет мне. Поможет Уне. Но я должен прекратить убийства, затаиться и ждать, пока он сам не свяжется со мной. Короче, я согласился, а он вернулся в Россию с реальным пулевым ранением плеча.

Мне было очень нелегко. Несколько недель от него не было ни слуху, ни духу. Просто сидеть, ждать, ничего не предпринимая – это своего рода мучительная пытка.

Пришедшее от Саши послание было предельно простым. Координаты, время, дата и указание не высовываться, пока не настанет нужный момент. Вот и все.

Понятия не имею, чего мы ждем, и когда настанет этот нужный момент, но все должно произойти через десять минут. Естественно, координаты места назначения указывали на край света – где-то в районе Смоленска, почти на границе с Белоруссией.

Мои нервы на пределе. Нам пришлось ехать в Россию, и остается надеяться, что причина этому – каким-то образом удавшийся побег Уны. Десять минут ожидания истекают, и я уже начинаю психовать, когда из-за поворота показывается свет фар. Мы торчим здесь почти час, и за это время я не видел на дороге ни одной машины. Автомобиль проезжает чуть вперед и останавливается на обочине. Звук двигателя смолкает.

Джио смотрит на меня.

— Саша мог бы дать немного больше информации.

Я молчу, не сводя глаз с автомобиля. Никто не выходит, просто сидят внутри. Несколько минут спустя показываются еще одни фары. Грузовик. Он сбавляет скорость, проезжает мимо стоящего автомобиля и останавливается на обочине. Двери первой машины открываются, и из нее выходят два человека, вооруженные автоматами.

— Думаю, это то, чего мы ждем, — говорит Джио.

Я беру лежащий на приборной панели пистолет.

— Работаем четко и быстро. Они нас не ждут.

Он кивает, берет пистолет, и мы тихо выходим из машины. Рыхлый снег делает наши шаги совершенно бесшумными. От ледяного холода немеют пальцы. Мы идем вдоль лесополосы, пока не оказываемся прямо через дорогу от грузовика. Из него тоже выходят двое, и вся группа из четырех человек направляется к кузову. С грохотом поднимается дверь, а потом я слышу это… тихий плач, доносящийся из глубины багажника. Плач младенца.

Я быстро перебегаю через дорогу и, не дав никому опомниться, убиваю двоих, одного за другим, после чего оказываюсь под прицелами автоматов. Но бегущий следом Джио расправляется с остальными. Подойдя к грузовику, я заглядываю внутрь. Темно, но мне удается разглядеть ящики с оружием, патронами и коробки с продовольствием. А в самом углу… источник того самого плача. Запрыгнув внутрь, я достаю телефон и включаю фонарик. Черная спортивная сумка спрятана среди ящиков со взрывчаткой, но мне сейчас не до оружия. Я расстегиваю сумку, а там… завернутый в несколько одеял, лежит младенец. Мой ребенок. Из-за одеяла выглядывает клочок бумаги, развернув который я читаю написанные неровным почерком слова: Я не могу помочь Уне, но с ней все будет в порядке. Позаботься о ее сыне. Он – источник ее счастья.

Сглотнув ком в горле, я прижимаю к груди своего ребенка. Мой сын. Я в неоплатном долгу перед Сашей.

Я спрыгиваю с грузовика и встречаюсь взглядом с Джио. Легкая улыбка появляется на его губах, когда он видит в моих руках кричащий сверток.

— Она сделала это, — произносит Джио.

Я киваю. Да, сделала. И теперь мне остается только надеяться, что она не принесла в жертву себя. Держа в объятиях своего сына, я понимаю, что никогда не любил Уну сильнее, чем сейчас. Она нужна мне. Я нужен ей. Я буду оберегать нашего сына ценой собственной жизни, пока Уна не вернется домой. Она обещала мне.

— Взорви грузовик, — говорю я и, перешагнув через трупы, направляюсь к нашей машине.





Глава 27

Уна