– Время истекло, Салли Мо, – прервал меня Дилан.
За соседний столик уселась та знаменитость из «порше». При нем были те же три девицы и картина, которую он положил на столик, – Микки Маус в кофейнике. На ней все еще висел ценник: пять тысяч евро. При виде ценника мамина челюсть едва не исчезла в декольте. Хорошо, что картина ей не досталась, а не то сидеть нам полгода без крошки во рту. Конечно, когда перед тобой на кухне висит такое, кусок в горло не полезет, но все же.
– Шампанского, куколки мои? – спросил этот типчик.
Чем меня бесят знаменитости – так это тем, что ты знаешь: они знамениты, но почему именно? Ну да, их показывают по телику. Но почему показывают? Потому что они знамениты, понятное дело. Я имею в виду: ты не знаешь, что они умеют делать. Петь, танцевать или, может, ставить спортивные рекорды? И узнать это невозможно, потому что увидеть знаменитостей можно только в программах, в которых они делают то, чего не умеют: танцуют на льду и безо льда или выживают на необитаемом острове. Может, они ничего не умеют и как раз поэтому подходят для таких передач?
Дедушка Давид однажды рассказывал, что в молодости тоже стоял на таких вот ярмарках и продавал свои картины. Дело было вскоре после войны, Второй мировой. Он написал несколько маленьких картин, тридцать на сорок сантиметров, и продавал их по тридцать гульденов. «Сущие гроши – за такие-то сокровища», – говорил он. И вот однажды проходит мимо какой-то богатей, показывает на одну из дедушкиных работ и говорит: «Такая фитюлька и за такие деньги?» – «Ах да, вижу, – отвечает дедушка Давид, – спасибо, что обратили мое внимание, я забыл один ноль». И превращает тридцать в триста. «Вот это номер! – удивляется богатей. – Такая дорогая?» И тут же покупает. За триста. Он еще прошелся с ней по всей ярмарке, прямо с ценником, чтобы все видели, чтó он купил. И за сколько. «Вот оно как устроено», – сказал дедушка Давид. Половину из тех трехсот гульденов он потратил в тот же вечер, потому что мимо проходила девушка, продававшая кофе, и спросила, не желает ли дедушка Давид чашечку. А дедушка (он все еще стоял и удивленно рассматривал сотенные банкноты у себя в руке) перевел взгляд с денег на кофе, с кофе на деньги, а с денег на девушку и ответил: «Да, а сегодня еще и с печеньем». Она рассмеялась. «И мы впорхнули друг к другу в объятия, – вспоминал дедушка Давид. – Ветер дул подходящий – с двух сторон сразу». Девушка была на семь лет старше него – ну и подумаешь. Они сели в поезд, отправились к морю и поужинали в самом шикарном из тамошних ресторанов. Ели устриц и пили шампанское. «Если у тебя есть деньги, Салли Мо, их надо немедленно тратить, – говорил дедушка Давид. – На что-нибудь прекрасное, чего никогда не забудешь. Иначе они все равно кончатся, а ты, хоть убей, не вспомнишь, что с ними сделал». Остаток ночи они просидели на вершине дюны, глядя на волны и звезды. Дедушка Давид и бабушка Йорина.
Мимо террасы прошел темнокожий мужчина.
– Эй, мумба-юмба, – крикнул типчик из телика, – у тебя кокосовых орехов не найдется?
На террасе все замерли. Как по волшебству. Как в «Спящей красавице». В сотнях глаз вокруг меня застыло возмущенное изумление. Иногда люди оказываются лучше, чем о них думаешь. Знаменитость с девицами завизжали от хохота, как пожарная машина, полицейский патруль и карета скорой помощи – нет, две кареты – в одном гараже. И от удовольствия захлопали друг друга по коленкам.
И тут произошло кое-что замечательное: один из официантов вышел на террасу с чашкой кофе. Подошел к нашему столику. Кофе никто не заказывал. Он притворился, что споткнулся. То есть он по правде споткнулся, но нарочно. Я заметила, как он одной ногой поддел пятку другой, оступился, и горячий кофе полетел с его подноса и попал прямо в промежность мужика из телика. Тот взвыл от боли и вскочил. Если бы я это засняла, вышло бы вирусное видео. Слова он выдал такие, которые даже в нашей семье не произносят вслух.
Официант сказал:
– Ой, простите-простите, минуточку, вы сядьте, я все исправлю, сядьте, пожалуйста!
Типчик сел, а официант взял бутылку кокосовой воды с одного из столиков и вылил типчику на промежность.
– Пожалуйста, – сказал он, – кокосовые орехи.
Раздались оглушительные аплодисменты. У меня мурашки по коже побежали от счастья.
– Как по-твоему, Дилан, что такое расизм? – спросила я.
Не задумываясь ни на секунду, Дилан ответил:
– Это когда ты в своих действиях, словах и мыслях учитываешь цвет кожи другого человека.
Это была одна из самых красивых песен той самой птички, что время от времени пролетает у него в голове. Я чмокнула его в щеку.
– А что, если, – сказала я, – я вижу на ярмарке мужчину и думаю: наконец-то тут прибавилось цвета, давно пора, острову это только на пользу?
– Тогда ты – добрая расистка, – ответил Дилан.
– А что ты скажешь об изобретателе коричневого пластыря?
И тут Дилан чмокнул меня. Прямо в губы.
Все это выдумка, от первого до последнего слова.
Я насочиняла все, что написано выше. С того момента, как за соседний столик сел мужик из телика, и до поцелуя Дилана. Оказывается, это веселое занятие. А по правде «порше» еще раз проехал мимо и по улице прошел темнокожий мужчина. По-моему, писатели именно так и поступают. У них на глазах что-то случается – что-то незначительное, и они пытаются представить, как еще могли повернуться события. И записывают. Если получается хорошо, незначительное превращается в значительное. Говорят, главное для литератора – уметь вычеркивать. Но у некоторых писателей я бы хотела прочесть все, что они вычеркнули. Кстати, история дедушки Давида – не выдумка. Он действительно однажды продал картину ценой в тридцать гульденов за триста и в тот же день познакомился с бабушкой Йориной. И с тех пор они шестьдесят лет порхали вместе. Пока бабушка не умерла, а дедушка Давид не приземлился в кресло у окна.
Ярмарка потихоньку пустела. Продавцы паковали товар и разбирали прилавки. Стулья можно было больше не охранять. Художник Брандан подсел за наш столик и заказал нам всем напитки. Человек слова.
– Вы пишете только Микки Мауса в кофейниках, – спросил Дилан, – или в свободное время пробуете себя и в других жанрах?
Надо было видеть лицо Брандана! Он раскусил, что его раскусили. Что Дилан его узнал.
– Да, – ответил он, – в свободное время я иногда пишу и другие вещи – пейзажи, маринистику.
– Интересно, – сказал Дилан. Он и вправду это сказал.
Я устала. Вот что бывает от целого дня ничегонеделания. Мысли мелькают у меня в голове одна за другой, как падающие звезды: ты их видишь, но рассмотреть не успеваешь. Надо с этим что-то делать. Конечно, плохой, но хорошо написанный рассказ лучше хорошего, но плохо написанного. Я бы хотела, чтобы то, что я сегодня навыдумывала, вошло в книгу. Для тренировки. Для следующей книги. В книгах пишут об обычных людях в необычных ситуациях, или о необычных людях в обычных ситуациях, или о необычных людях в необычных ситуациях (хотя через такие, как правило, не продерешься). А вот об обычных людях в обычных ситуациях – никогда. Об этом пишут только в дневниках.
Трудность заключается вот в чем. То часами ничего не случается, и приходится что-нибудь выдумывать. То случается что-то столь забавное, что это сразу хочется записать. Сейчас почти полвторого ночи, и из маминой палатки только что раздался вопль:
– Он лысый! Он коротышка!
Идет дождь. Шелестит листьями, шуршит по брезенту палатки. Словно это умершие с тобой разговаривают. Их слов не разобрать, но здорово, что они рядом. Дедушка Давид любил грозу. Молнии, бури, ломающиеся деревья, сорванные крыши, падающие метеориты – он приходил в восторг, когда природа оказывалась сильнее человека. Он видел в этом возвышенное, хотя так и не называл. Смерть для него была бурей, уносящей с собой то, что слишком ослабло и больше не может стоять на ногах. Заждавшись своей собственной бури, дедушка нашел для себя аэродинамическую трубу. В переносном смысле. Дедушка терпеть не мог приятную погоду, летнюю жару, восточный ветер. Он спускался в подвал и сидел там, пока ветер не начинал снова дуть как положено – с юго-запада.
У входа в мамину палатку стоит пара ковбойских сапог. Полных воды. На передней стойке висит черный парик. Грустный, как хороший анекдот. Как же классно мне было с Диланом на художественной ярмарке! Заставить его увидеть, что он мне не просто брат, а я ему – не просто сестра, пока не удалось. Но то, что между нами есть, у меня не отнимет никто. Надеюсь. Думаю. Уверена.
Ни одного «бреда»
13 июля, понедельник, 8:49
Я уже писала: настоящее, глубочайшее счастье можно испытать, только когда рядом никого нет. Вот самое прекрасное, что мне доводилось об этом читать: «Главное, чему нужно научить ребенка, – это любви к одиночеству, потому что лишь в одиночестве можно найти покой, необходимый для глубочайшего счастья». Но я не одна. Неподалеку стоят ковбойские сапоги, воды в них доверху – хоть форель разводи. Под дождем мокнет парик. Грустный, как хороший анекдот. Это я уже писала, но не грех и повторить.
А может быть, маскируются вообще все и всегда? Банкиры в строгих костюмах, футболисты в татуировках, художники с косматыми шевелюрами. По-моему, по вечерам они стягивают с головы шевелюры, сбрасывают костюмы и смывают татуировки. Если ты что-то умеешь, демонстрируй это своей работой, а не внешностью. Взгляните на фотографии писателей. Толковых писателей. Все выглядят прилично. Не выряжаются как клоуны – им незачем. Косматые художники – бездари, футболисты с татуировками – мазилы, банкиры в дорогих костюмах – грабители.
13 июля, 13:02
Дилан выбрался из своей палатки, и дождь кончился. Дилан подмигнул мне. Как человек, которому приснился приятный сон.
– Ты что в такую рань, Дилан?
– Сегодня моя очередь готовить завтрак, Салли Мо, – ответил он. – Круассан хочешь?
– Хочу. Купи побольше, у нас гости. – Я указала на сапоги и парик. – Видишь скальп?
Дилан усмехнулся. Ему-то легко ухмыляться – не его мама лежит в палатке в обнимку с лысым гномом.
– Я в курсе, Салли Мо, – сказал он. – Скажи-ка, а ты случайно не перешла в лагерь тех, кто завтракает корнем одуванчика в крапивном соусе?
– Что хуже, Дилан, – ответила я вопросом на вопрос, – одна жизнь, полная всего самого вкусного и приятного, или полторы жизни с сырой морковкой на завтрак, обед и ужин?
– Это не игра «что хуже», Салли Мо, это игра «что лучше», а в такие мы не играем.
– Дедушка Давид говорил: «Здоровье – недуг нашего времени».
Дилан опять усмехнулся и отправился в магазин при кемпинге. Через четверть часа он вернулся с двумя полными сумками. Из одной торчала местная газета.
– Газетку прикупил, Дилан?
– Нужно быть в курсе того, что творится в мире.
– И обо всем этом пишут в островной газетенке?
Дилан забросил газету к себе в палатку и поставил на огонь воду для чая, кофе и яиц. Я взяла газету с его спальника.
– Эй, – крикнул Дилан, – положи обратно, она моя!
– А ты отними! – Я спрятала газету за спиной.
Я была не прочь подурачиться и в шутку подраться. Занятие это безобидное, но, если подойти к нему с умом, можно немного пообниматься. Однако Дилан пожал плечами и занялся завтраком.
На первой полосе были напечатаны две нечеткие фотографии. На одной – собака на пляже с куском мяса в зубах – Брат Монах. На второй – девочка прижимает к груди сумку с продуктами и пугливо озирается. Лицо закрыто волосами. Но вполне узнаваемо для тех, кто с ней знаком. Заголовок гласил: «ВОРЫ ВСЕ ЕЩЕ НА СВОБОДЕ».
– Эй, Дилан, ты видел? – спросила я. – На острове воруют. Даже тут.
– Я еще не смотрел, – ответил он.
Я прочитала вслух: «В последние несколько дней на острове опять хозяйничали воры. Ограблению подверглись пляжные кафе и оба супермаркета. Наиболее примечательным из преступников является большой пес, который возникает из ниоткуда, хватает добычу с тарелок или вылавливает из кастрюль и столь же быстро буквально растворяется в воздухе. Этого дьявола видели уже раз десять и даже заставали с поличным, однако задержать его пока не удалось. Вторым преступником является молодая белая девушка с темными волосами средней длины».
Я покосилась на Дилана. Он покраснел, но, возможно, оттого, что склонился над дымящейся кастрюлькой с яйцами.
«Всех, кто располагает сведениями о личности или местонахождении девушки и собаки, просят обратиться…»
Слева и справа вжикнули молнии палаток.
– О боже, нет! – раздался голос живописца Брандана.
Он вылил воду из сапог и принялся отжимать парик.
Вслед за ним из палатки с сияющей улыбкой появилась моя мама:
– А у меня сегодня урок живописи!
Жаль, что по людям не видно, занимались ли они этим. Из штанов у них не идет пар, из глаз не брызжет фейерверк, из ушей не гремят фанфары. Когда футбольная команда забивает гол, твой смартфон пищит, и можно посмотреть, какой счет и кто отличился. Для автомобилей тоже существует нечто подобное. Сфотографируй машину и узнаешь, сколько у нее километров на счетчике, какие у нее дефекты и за сколько можно купить такую же подержанную. Вот такое приложение не помешало бы сделать и для людей. Дзинь! Ага, он прямо сейчас этим занимается! С кем? Дзинь! Только этого не хватало!
Из леса вышел Бейтел. Я не слышала, как он уходил, но он всегда просыпается еще раньше меня. Донни не подавал признаков жизни.
– Я еще вчера вас узнал, – признался Дилан Брандану.