Пока эта чертова болезнь не свалила ее, Кьяра Карилло трудилась на трех работах и любила нас с братьями за двоих, возмещая тем самым отсутствие второго родителя. А бездельник-отец бросил нас ради какой-то шлюхи, живущей на другом конце штата. Мама никогда не позволяла нам голодать, всегда следила, чтобы мы держались верного пути, и оберегала от неприятностей, когда все остальные дети из трейлерного парка стали примыкать к банде Холмчих.
А потом, семь лет назад, все изменилось. Причина: БАС[11]. Болезнь Лу Герига. Недуг, поражающий двигательные нейроны. Проклятое заболевание, что постепенно ослабляло ее мышцы. Неизлечимая болезнь, день за днем, час за часом, минуту за минутой крадущая ее свободу.
Когда я взял на руки хрупкое мамино тело, тихий стон сорвался с ее губ. Я старался не обращать внимания на мокрые от пота, грязные простыни, на которых она пролежала бог знает сколько времени.
Я отнес маму в душевую, посадил на сиденье унитаза и начал снимать с нее грязную ночную рубашку. На руку упали капли воды, и, подняв взгляд, я заметил катящиеся по маминым щекам слезы. Она даже не могла смотреть мне в глаза.
Грудь пронзило болью.
Откашлявшись, чтобы убрать из горла застрявший комок чувств, я проверил температуру воды. Потом, молча подняв маму на руки, встал вместе с ней под душ. Одежда промокла насквозь, но мне было наплевать.
Вода хорошо скрывала ее смущение. Мама цеплялась мне за плечи, словно робкий, перепуганный ребенок.
Я вымыл ей тело и волосы, завернул в единственное чистое полотенце, а после переодел в халат и усадил на потертый диван.
– Мама, нужно сменить постельное белье, чтобы сегодня тебе хорошо спалось. Я сейчас вернусь, хорошо? – проговорил я.
Она закрыла глаза и слегка кивнула. Даже простой душ измотал ее.
«Будь проклята эта чертова болезнь».
Найдя последний чистый, пусть и выцветший, комплект белья, я постелил его на кровать, а под него подложил наматрасник, чтобы уберечь матрас от любых случайностей вроде недержания. Но изо всех сил постарался это скрыть. Маме бы это не понравилось. Мочевой пузырь у нее работал исправно. Она лишь не могла добраться до туалета без посторонней помощи.
Выйдя в гостиную, я прислонился к дверному косяку. И попытался подавить овладевшее мной опустошение. Мама, самый лучший человек из всех, кого я знал, казалась сломленной, ее миниатюрная фигурка осела, мышцы слабели с каждым днем. Она была такой уже семь лет. С БАС в лучшем случае можно прожить десять. Внутри у меня все сжалось. Учитывая положение дел, не уверен, что она продержится даже двенадцать месяцев.
С маминых губ сорвался болезненный стон, и она зажмурилась. Почти подбежав, я подхватил ее на руки и отнес обратно в постель. Когда она легла на свежее, чистое белье, то лишь довольно вздохнула. Я снова сел рядом с ней.
– Мама, принести что-нибудь еще? – спросил я и затаил дыхание, когда она вновь потянулась к моей руке.
– Нет, grazie, mio caro[12], – тихо проговорила она, глаза ее снова наполнились слезами.
– Черт возьми, мама, пожалуйста, не плачь. Я не смогу этого вынести, – произнес я и сам ощутил, как натянуто прозвучал голос.
– Они… забрали… его, Остин, – сумела выговорить мама, и я нахмурился.
– Кто, мама? Кто кого забрал?
Ее нижняя губа задрожала. Она попыталась сжать мне руку, но не смогла.
– Леви… они… забрали… его. Нужно… его… спасти. – На последнем слове голос мамы дрогнул, и я ощутил, как по спине пробежал холодок.
Я опустил голову.
– Знаю, мама. Узнал только сегодня.
Она посмотрела на меня, как на Супермена. Словно бы я точно знал, как его вызволить. Во взгляде больших карих глаз читалась мольба, настойчивая просьба его спасти.
– Аксель… слишком далеко… зашел. Леви… ты… вам обоим нужно… бежать.
Мама вдруг вскрикнула, и спина ее напряглась от пронзившей тело боли. С трудом сглотнув, я крепко сжал ей руку. Мы ждали, когда стихнет мучительный приступ.
Мама тяжело дышала. Но наконец немного успокоилась и смогла проговорить:
– Остин… я так… горжусь… тобой. Обе…обещай мне… ты спасешь… Леви…
Поднеся ее руку к своим губам, я поцеловал пальцы и кивнул.
– Te lo guiro, Mamma. Клянусь тебе. Я найду способ его спасти.
Мама сомкнула веки. Заметив, что она борется со сном, я встал, поцеловал ее в лоб и прошептал:
– Buona notte, e dormi bene, mia cara.
«Спокойной ночи и добрых снов, милый». Эти слова мама шептала мне каждую ночь перед сном с тех пор, как я родился. Они уносили прочь мои страхи, ограждали от всего плохого в мире.
Когда у мамы обнаружили болезнь Лу Герига, она стала слишком бояться. И тогда уже я шептал их ей. И она улыбалась. Ведь мама всегда говорила, что песочного человека[13] нужно встречать с улыбкой.
Подойдя к старому бабушкиному проигрывателю 1930-х годов, который мама привезла с собой из Италии, я достал с книжной полки в дальнем конце комнаты потертую виниловую пластинку с ее любимой песней. Я поставил иглу на нужное место. Из динамика послышался треск начавшего вращаться винила, а несколько секунд спустя комнату наполнили звуки «Аве Мария» в исполнении Андреа Бочелли[14].
На миг я просто замер. Это была песня из детства. Та, что заглушала звуки пуль, когда мы лежали в постели, отчаянно пытаясь уснуть. Под эту мелодию на Рождество мама брала нас за руки и кружила, вызывая смех, пытаясь заставить забыть, что нет ни подарков, ни фаршированной индейки. Но музыка навевала и болезненные мысли, напоминая о том, кем могла бы стать мама. Ведь она когда-то пела в опере, сопрано.
Мама родилась во Флоренции. Родители отца были с Сицилии, но в пятидесятых годах переехали в Америку, в штат Алабама. Папа поехал в гости к бабушке с дедушкой. У мамы начались гастроли с оперной группой. Один из концертов проходил в театре Вероны. Отец же путешествовал по Италии и в тот вечер увидел ее на сцене. Лука Карилло с первого взгляда влюбился в Кьяру Стради: темно-карие глаза, длинные темные волосы… Она была прекрасна. Прошло несколько недель, и она тоже полюбила его. Мама бросила пение, оставила семью. И отец вернулся в Штаты, привезя с собой жену-иностранку. Своим же поступком мама снискала немилость родных, и больше они с ней не общались.
Но девятнадцатилетняя Кьяра Стради не знала, что у Луки Карилло в двадцать шесть уже наметились проблемы с алкоголем. И что он спал со всеми подряд. Она и не подозревала, что много лет спустя проснется в нищете, в трейлере в худшей части города, а муж ее попросту сбежит, уклоняясь от ответственности. Мечты разлетятся вдребезги, и рядом не будет семьи, которая смогла бы помочь. А на руках у нее окажутся три растущих мальчика, которых нужно кормить и одевать.
Эта песня поднимала ей настроение.
И сохраняла стойкую католическую веру.
Придавала сил.
Я молил Господа, чтобы и сейчас песня смогла помочь.
Я вновь подошел ближе и увидел, что мама мирно спит. И чуть не потерял самообладание, когда ее верхняя губа даже во сне изогнулась в довольной улыбке.
Подоткнув вокруг спящего тела выцветшее стеганое одеяло, я склонил голову, молитвенно сложил руки, закрыл глаза и безмолвно произнес: «Dio ti benedica, Mamma».
«Да благословит тебя Бог, мама».
Собрав в маминой комнате грязное белье, я вышел из трейлера и направился в прачечную. Столкнувшись по пути с несколькими членами банды, я опустил голову, стараясь не обращать внимания на мерзкие взгляды, что они бросали в мою сторону. Когда-то Джио отпустил меня без последствий, и лишь это мешало им сейчас надрать мне задницу. А еще все они чертовски боялись Акселя. Что с ними сделает брат, если они посмеют тронуть хоть волос с моей головы?
Влетев в двери прачечной, я даже не обратил внимания на накачавшегося наркомана, который лежал в отключке на красных пластиковых стульях. И, загрузив стиральную машину, поставил ее на быструю стирку. Прислонившись спиной к расцвеченной граффити стене, я попытался сдержать ярость.
Как Аксель мог оставить маму в таком состоянии? Пока он со своей «семьей» зарабатывал деньги, продавая дурь, мама лежала в луже собственной мочи, воняя недельным потом.
И Леви! Где этот маленький засранец шлялся почти в полночь? Одно можно сказать наверняка. В школу он не собирался. А значит, плохие оценки… и никакого футбола. Ведь при таком раскладе его шансы получить стипендию в университете Алабамы, чтобы играть за «Тайд», равнялись нулю.
Я так сильно сжал кулаки, что ногти впились в ладони. Я почти был уверен, что пошла кровь. Эта гребаная банда стала проклятием всей моей жизни. Сначала Аксель, потом я, теперь Леви.
Это работа Джио.
Только он во всем виноват.
Он заприметил братьев Карилло, еще когда мы были детьми. Все высокие и сильные от природы, устрашающие. Идеально подходящие для жизни Холмчих. И для личной охраны Джио. И мы все попались, как чертовы наивные овцы, следующие за волком на бойню.
И пропало все, за что так упорно боролась мама. Она умрет, глядя, как ее сыновья падают прямо в пропасть.
– Мать твою, Карилло. Если с футболом ничего не выйдет, ты всегда сможешь пойти в чертовы горничные, – произнес кто-то справа.
Стиснув зубы, я поднял голову и увидел в дверях ухмыляющегося Джио. И тут же взорвался, словно открытое пламя в газовом баллончике. Я повалил Джио на пол, прижав к липкой плитке, и начал бить кулаками по лицу.
– Ублюдок! – снова и снова кричал я.
Джио поднял руки, чтобы защититься от ударов.
Кто-то схватил меня сзади и оттащил прочь. Вырвавшись, я повернулся к помешавшему мне подонку, и столкнулся лицом к лицу с Акселем.
И глаза застлала красная пелена.
Я толкнул его руками в грудь. Аксель изумленно уставился на меня и повалился спиной прямо на пластиковые стулья. Спящий наркоман, слишком одурманенный той дрянью, которую вколол себе в вену, едва ли даже осознал, что на него кто-то упал.
Аксель вскочил на ноги. Я увидел, как он сжал кулак, и улыбнулся.
«Давай, ублюдок», – подумал я.
Мне это было нужно. Между нами прошло слишком много времени. Хватит с меня его тупых выходок.
– Я прощу тебе этот удар, малыш, но попытайся еще раз, и я в долгу не останусь, – предупредил Аксель.
Кулак, прилетевший справа, ослепил меня, и я ударился спиной о сушилку. Обретя равновесие, я потер подбородок и, обернувшись, увидел, что Аксель удерживает Джио.
– Ты только что подписал себе смертный приговор, братан, – бросил Джио, и изо рта его на пол брызнула кровь.
Подняв руку, я щелкнул четырьмя пальцами под подбородком и прошипел, язвительно и монотонно:
– Vaffanculo.
Джио выпучил глаза, ведь я попросту послал его по-итальянски. И он практически отшвырнул Акселя назад, чтобы добраться до меня.
– Черт, Джио. Успокойся, мать твою! – крикнул Аксель, выталкивая Джио за дверь.
Я же принялся расхаживать взад-вперед, словно чертов бык, которого дразнят красным флагом. Я хотел, чтобы этот ублюдок сдох. Я был просто в бешенстве. Злился на Акселя, на Леви, на Джио; черт, даже на самого Господа Бога!
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Аксель. Я уже собирался вновь наброситься на него, но следом вбежал Леви. На лице подростка застыло выражение ужаса. Сейчас я даже не сочувствовал маленькому засранцу.
– Ост… – начал он, но я, вытянув руку, указал в сторону выхода и приказал:
– Домой. СЕЙЧАС ЖЕ!
А потом, семь лет назад, все изменилось. Причина: БАС[11]. Болезнь Лу Герига. Недуг, поражающий двигательные нейроны. Проклятое заболевание, что постепенно ослабляло ее мышцы. Неизлечимая болезнь, день за днем, час за часом, минуту за минутой крадущая ее свободу.
Когда я взял на руки хрупкое мамино тело, тихий стон сорвался с ее губ. Я старался не обращать внимания на мокрые от пота, грязные простыни, на которых она пролежала бог знает сколько времени.
Я отнес маму в душевую, посадил на сиденье унитаза и начал снимать с нее грязную ночную рубашку. На руку упали капли воды, и, подняв взгляд, я заметил катящиеся по маминым щекам слезы. Она даже не могла смотреть мне в глаза.
Грудь пронзило болью.
Откашлявшись, чтобы убрать из горла застрявший комок чувств, я проверил температуру воды. Потом, молча подняв маму на руки, встал вместе с ней под душ. Одежда промокла насквозь, но мне было наплевать.
Вода хорошо скрывала ее смущение. Мама цеплялась мне за плечи, словно робкий, перепуганный ребенок.
Я вымыл ей тело и волосы, завернул в единственное чистое полотенце, а после переодел в халат и усадил на потертый диван.
– Мама, нужно сменить постельное белье, чтобы сегодня тебе хорошо спалось. Я сейчас вернусь, хорошо? – проговорил я.
Она закрыла глаза и слегка кивнула. Даже простой душ измотал ее.
«Будь проклята эта чертова болезнь».
Найдя последний чистый, пусть и выцветший, комплект белья, я постелил его на кровать, а под него подложил наматрасник, чтобы уберечь матрас от любых случайностей вроде недержания. Но изо всех сил постарался это скрыть. Маме бы это не понравилось. Мочевой пузырь у нее работал исправно. Она лишь не могла добраться до туалета без посторонней помощи.
Выйдя в гостиную, я прислонился к дверному косяку. И попытался подавить овладевшее мной опустошение. Мама, самый лучший человек из всех, кого я знал, казалась сломленной, ее миниатюрная фигурка осела, мышцы слабели с каждым днем. Она была такой уже семь лет. С БАС в лучшем случае можно прожить десять. Внутри у меня все сжалось. Учитывая положение дел, не уверен, что она продержится даже двенадцать месяцев.
С маминых губ сорвался болезненный стон, и она зажмурилась. Почти подбежав, я подхватил ее на руки и отнес обратно в постель. Когда она легла на свежее, чистое белье, то лишь довольно вздохнула. Я снова сел рядом с ней.
– Мама, принести что-нибудь еще? – спросил я и затаил дыхание, когда она вновь потянулась к моей руке.
– Нет, grazie, mio caro[12], – тихо проговорила она, глаза ее снова наполнились слезами.
– Черт возьми, мама, пожалуйста, не плачь. Я не смогу этого вынести, – произнес я и сам ощутил, как натянуто прозвучал голос.
– Они… забрали… его, Остин, – сумела выговорить мама, и я нахмурился.
– Кто, мама? Кто кого забрал?
Ее нижняя губа задрожала. Она попыталась сжать мне руку, но не смогла.
– Леви… они… забрали… его. Нужно… его… спасти. – На последнем слове голос мамы дрогнул, и я ощутил, как по спине пробежал холодок.
Я опустил голову.
– Знаю, мама. Узнал только сегодня.
Она посмотрела на меня, как на Супермена. Словно бы я точно знал, как его вызволить. Во взгляде больших карих глаз читалась мольба, настойчивая просьба его спасти.
– Аксель… слишком далеко… зашел. Леви… ты… вам обоим нужно… бежать.
Мама вдруг вскрикнула, и спина ее напряглась от пронзившей тело боли. С трудом сглотнув, я крепко сжал ей руку. Мы ждали, когда стихнет мучительный приступ.
Мама тяжело дышала. Но наконец немного успокоилась и смогла проговорить:
– Остин… я так… горжусь… тобой. Обе…обещай мне… ты спасешь… Леви…
Поднеся ее руку к своим губам, я поцеловал пальцы и кивнул.
– Te lo guiro, Mamma. Клянусь тебе. Я найду способ его спасти.
Мама сомкнула веки. Заметив, что она борется со сном, я встал, поцеловал ее в лоб и прошептал:
– Buona notte, e dormi bene, mia cara.
«Спокойной ночи и добрых снов, милый». Эти слова мама шептала мне каждую ночь перед сном с тех пор, как я родился. Они уносили прочь мои страхи, ограждали от всего плохого в мире.
Когда у мамы обнаружили болезнь Лу Герига, она стала слишком бояться. И тогда уже я шептал их ей. И она улыбалась. Ведь мама всегда говорила, что песочного человека[13] нужно встречать с улыбкой.
Подойдя к старому бабушкиному проигрывателю 1930-х годов, который мама привезла с собой из Италии, я достал с книжной полки в дальнем конце комнаты потертую виниловую пластинку с ее любимой песней. Я поставил иглу на нужное место. Из динамика послышался треск начавшего вращаться винила, а несколько секунд спустя комнату наполнили звуки «Аве Мария» в исполнении Андреа Бочелли[14].
На миг я просто замер. Это была песня из детства. Та, что заглушала звуки пуль, когда мы лежали в постели, отчаянно пытаясь уснуть. Под эту мелодию на Рождество мама брала нас за руки и кружила, вызывая смех, пытаясь заставить забыть, что нет ни подарков, ни фаршированной индейки. Но музыка навевала и болезненные мысли, напоминая о том, кем могла бы стать мама. Ведь она когда-то пела в опере, сопрано.
Мама родилась во Флоренции. Родители отца были с Сицилии, но в пятидесятых годах переехали в Америку, в штат Алабама. Папа поехал в гости к бабушке с дедушкой. У мамы начались гастроли с оперной группой. Один из концертов проходил в театре Вероны. Отец же путешествовал по Италии и в тот вечер увидел ее на сцене. Лука Карилло с первого взгляда влюбился в Кьяру Стради: темно-карие глаза, длинные темные волосы… Она была прекрасна. Прошло несколько недель, и она тоже полюбила его. Мама бросила пение, оставила семью. И отец вернулся в Штаты, привезя с собой жену-иностранку. Своим же поступком мама снискала немилость родных, и больше они с ней не общались.
Но девятнадцатилетняя Кьяра Стради не знала, что у Луки Карилло в двадцать шесть уже наметились проблемы с алкоголем. И что он спал со всеми подряд. Она и не подозревала, что много лет спустя проснется в нищете, в трейлере в худшей части города, а муж ее попросту сбежит, уклоняясь от ответственности. Мечты разлетятся вдребезги, и рядом не будет семьи, которая смогла бы помочь. А на руках у нее окажутся три растущих мальчика, которых нужно кормить и одевать.
Эта песня поднимала ей настроение.
И сохраняла стойкую католическую веру.
Придавала сил.
Я молил Господа, чтобы и сейчас песня смогла помочь.
Я вновь подошел ближе и увидел, что мама мирно спит. И чуть не потерял самообладание, когда ее верхняя губа даже во сне изогнулась в довольной улыбке.
Подоткнув вокруг спящего тела выцветшее стеганое одеяло, я склонил голову, молитвенно сложил руки, закрыл глаза и безмолвно произнес: «Dio ti benedica, Mamma».
«Да благословит тебя Бог, мама».
Собрав в маминой комнате грязное белье, я вышел из трейлера и направился в прачечную. Столкнувшись по пути с несколькими членами банды, я опустил голову, стараясь не обращать внимания на мерзкие взгляды, что они бросали в мою сторону. Когда-то Джио отпустил меня без последствий, и лишь это мешало им сейчас надрать мне задницу. А еще все они чертовски боялись Акселя. Что с ними сделает брат, если они посмеют тронуть хоть волос с моей головы?
Влетев в двери прачечной, я даже не обратил внимания на накачавшегося наркомана, который лежал в отключке на красных пластиковых стульях. И, загрузив стиральную машину, поставил ее на быструю стирку. Прислонившись спиной к расцвеченной граффити стене, я попытался сдержать ярость.
Как Аксель мог оставить маму в таком состоянии? Пока он со своей «семьей» зарабатывал деньги, продавая дурь, мама лежала в луже собственной мочи, воняя недельным потом.
И Леви! Где этот маленький засранец шлялся почти в полночь? Одно можно сказать наверняка. В школу он не собирался. А значит, плохие оценки… и никакого футбола. Ведь при таком раскладе его шансы получить стипендию в университете Алабамы, чтобы играть за «Тайд», равнялись нулю.
Я так сильно сжал кулаки, что ногти впились в ладони. Я почти был уверен, что пошла кровь. Эта гребаная банда стала проклятием всей моей жизни. Сначала Аксель, потом я, теперь Леви.
Это работа Джио.
Только он во всем виноват.
Он заприметил братьев Карилло, еще когда мы были детьми. Все высокие и сильные от природы, устрашающие. Идеально подходящие для жизни Холмчих. И для личной охраны Джио. И мы все попались, как чертовы наивные овцы, следующие за волком на бойню.
И пропало все, за что так упорно боролась мама. Она умрет, глядя, как ее сыновья падают прямо в пропасть.
– Мать твою, Карилло. Если с футболом ничего не выйдет, ты всегда сможешь пойти в чертовы горничные, – произнес кто-то справа.
Стиснув зубы, я поднял голову и увидел в дверях ухмыляющегося Джио. И тут же взорвался, словно открытое пламя в газовом баллончике. Я повалил Джио на пол, прижав к липкой плитке, и начал бить кулаками по лицу.
– Ублюдок! – снова и снова кричал я.
Джио поднял руки, чтобы защититься от ударов.
Кто-то схватил меня сзади и оттащил прочь. Вырвавшись, я повернулся к помешавшему мне подонку, и столкнулся лицом к лицу с Акселем.
И глаза застлала красная пелена.
Я толкнул его руками в грудь. Аксель изумленно уставился на меня и повалился спиной прямо на пластиковые стулья. Спящий наркоман, слишком одурманенный той дрянью, которую вколол себе в вену, едва ли даже осознал, что на него кто-то упал.
Аксель вскочил на ноги. Я увидел, как он сжал кулак, и улыбнулся.
«Давай, ублюдок», – подумал я.
Мне это было нужно. Между нами прошло слишком много времени. Хватит с меня его тупых выходок.
– Я прощу тебе этот удар, малыш, но попытайся еще раз, и я в долгу не останусь, – предупредил Аксель.
Кулак, прилетевший справа, ослепил меня, и я ударился спиной о сушилку. Обретя равновесие, я потер подбородок и, обернувшись, увидел, что Аксель удерживает Джио.
– Ты только что подписал себе смертный приговор, братан, – бросил Джио, и изо рта его на пол брызнула кровь.
Подняв руку, я щелкнул четырьмя пальцами под подбородком и прошипел, язвительно и монотонно:
– Vaffanculo.
Джио выпучил глаза, ведь я попросту послал его по-итальянски. И он практически отшвырнул Акселя назад, чтобы добраться до меня.
– Черт, Джио. Успокойся, мать твою! – крикнул Аксель, выталкивая Джио за дверь.
Я же принялся расхаживать взад-вперед, словно чертов бык, которого дразнят красным флагом. Я хотел, чтобы этот ублюдок сдох. Я был просто в бешенстве. Злился на Акселя, на Леви, на Джио; черт, даже на самого Господа Бога!
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Аксель. Я уже собирался вновь наброситься на него, но следом вбежал Леви. На лице подростка застыло выражение ужаса. Сейчас я даже не сочувствовал маленькому засранцу.
– Ост… – начал он, но я, вытянув руку, указал в сторону выхода и приказал:
– Домой. СЕЙЧАС ЖЕ!