— Когда они вернутся?
Монео пожал плечами, затем сказал:
— Зачем этот неуместный гнев, Данкан?
— Каково оно, испытание твоей…
— Я не знаю. А почему ты так взбудоражен?
— Меня мутит от этого места! Рыбословши! — он отвернулся и сплюнул.
Монео поглядел по коридору — туда, откуда пришел Айдахо, соображая, каким же путем он следовал. Зная Данканов, он легко догадался, чем именно вызван приступ нынешней ярости.
— Данкан, — сказал Монео, — для незрелых женщин абсолютно нормально, точно так же, как и для незрелых мужчин, испытывать чувство физического притяжения к особям собственного пола. Большинство проходит через это в своем развитии.
— Этому следует положить конец!
— Но ведь это — то, что обусловлено наследственностью!
— Положить конец! И это не…
— О, поспокойней. Стараясь подавить такие инстинкты, только усиливаешь их.
Айдахо грозно на него взглянул.
— Рассказывай мне теперь, будто не знаешь, что сейчас происходит с твоей собственной дочерью!
— Сиона держит испытание, я тебе сказал.
— И что это должно означать?
Монео поднес руку к глазам и вздохнул. Он опустил руку, удивляясь, почему он мирится с этим глупым, опасным, ДОПОТОПНЫМ человеком.
— Это значит, что она может там умереть.
Айдахо был так ошарашен, что гнев его несколько улегся.
— Как можешь ты позволить…
— Позволить? По-твоему, у меня есть выбор?
— У каждого человека есть выбор!
По губам Монео скользнула горькая улыбка.
— Отчего и почему ты настолько глупее других Данканов?
— Другие Данканы! — проговорил Айдахо. — Как они умерли, Монео?
— Точно так же, как умираем все мы. Выпали из своего времени.
— Ты лжешь, — Айдахо проговорил это сквозь стиснутые зубы, костяшки его пальцев побелели на рукояти ножа.
Говоря все так же мягко и спокойно, Монео продолжи:
— Поосторожней. Есть пределы даже тому, что я стерплю, особенно учитывая нынешний момент.
— Здесь все прогнило! — сказал Айдахо. Он указал свободной рукой на коридор позади себя. — Есть то, чего я никогда не приму! Монео невидящим взглядом поглядел на пустой коридор.
— Ты должен созреть, Данкан. Должен.
Рука Айдахо еще напряженней стиснула нож.
— Что это значит?
— Сейчас время, когда Он очень чувствителен. Все, что хоть как-то выбивает его из колеи, ВСЕ, ЧТО УГОДНО… должно быть предотвращено.
Айдахо еле сдерживался на грани того, чтобы применить силу, его гнев обуздывался только чем-то загадочным в поведении Монео, хотя были сказаны такие слова, которые он не мог проигнорировать.
— К черту! Никакой я не незрелый ребенок, которого ты можешь…
— Данкан! — это был самый громкий крик, который Айдахо когда-либо слышал от сдержанного и мягкого в обращении Монео. Удивление остановило руку Айдахо, а Монео продолжил:
— Если тебя одолевает зрелость твоей плоти, в то время, как что-то препятствует твоему созреванию, твое поведение становится просто отвратительным. Не заостряйся.
— Ты… обвиняешь… меня… в…
— Нет! — Монео указал рукой вдаль по коридору. — О, я знаю, что ты там видел, но это…
— Две женщины, страстно целующиеся! По-твоему, это не…
— Это неважно… Юность очень по-разному выплескивает избыток своих сил.
Айдахо, на грани того, чтоб взорваться от гнева, покачнулся на каблуках.
— Я рад узнать тебя, Монео.
— Ну, что ж, я узнавал тебя НЕСКОЛЬКО РАЗ.
Монео наблюдал за эффектом этих слов, словно веревкой опутывавших Айдахо. Гхолы постоянно не могли избежать зачарованности ТЕМИ ДРУГИМИ, которые были их предшественниками.
Айдахо спросил хриплым шепотом:
— Что ты узнал?
— Ты преподал мне ценные уроки, — сказал Монео. — Все мы стараемся развиваться, но если что-то нас сдерживает, то можем направить наши силы на боль — ища ее или причиняя. Незрелая юность особенно уязвима.
Айдахо ближе наклонился к Монео.
— Я говорю о сексе!
— Ну, конечно, о нем ты и говоришь.
— И ты обвиняешь меня в незрелом…
— Именно.
— Я перережу тебе…
— Ох, замолчи!
Монео не владел отточенными всеподчиняющими нюансами Голоса Бене Джессерит, но и в его интонациях чувствовалась долгая привычка повелевать. Что-то заставило Айдахо повиноваться этому окрику.
— Извини, — сказал Монео. — Меня выбило из колеи то, что моя единственная дочь… — Он осекся и пожал плечами.
Айдахо два раза глубоко вздохнул.
— Вы тут сумасшедшие, все вы! Ты говоришь, что, может быть, твоя дочь умирает, и все же ты…
— Дурак ты! — огрызнулся Монео. — Ты хоть как-то представляешь себе, сколь ничтожными выглядят для меня твои заботы! Твои глупые вопросы, твое эгоистичное… — он опять осекся и покачал головой.
— Я кое-что списываю на то, что у тебя есть личные проблемы, — сказал Айдахо. — Но, если ты…
— Списываешь! ТЫ, что ты мне списываешь? — Монео сделал дрожащий вздох. — Это уж слишком.
Айдахо чопорно проговорил:
— Я могу простить тебя за…
— Ты! Ты лепечешь о сексе, прощении и боли… По-твоему, ты и Хви Нори…
— Оставь ее, она тут ни при чем!
— О, да, не упоминай ее. Избавь меня от этой БОЛИ! Ты занимаешься с ней сексом и даже помыслить не желаешь о разлуке с ней. Скажи мне, дурак, можешь ли ты поглядеть правде в глаза перед самим собой?
Ошарашенный Айдахо глубоко вздохнул. Он не подозревал, что в тихом Монео тлеет такая страсть, но это нападение, этому нельзя было…
— По-твоему, я жесток? — вопросил Монео. — Заставляю тебя думать о том, что ты предпочел бы избегнуть.
— Ха!! Владыке Лито причинялась и большая жестокость — лишь ради нее самой!
— Ты защищаешь его? Ты…
— Я знаю его как никто!
— Он тебя использует!
— Ради чего?
Монео пожал плечами, затем сказал:
— Зачем этот неуместный гнев, Данкан?
— Каково оно, испытание твоей…
— Я не знаю. А почему ты так взбудоражен?
— Меня мутит от этого места! Рыбословши! — он отвернулся и сплюнул.
Монео поглядел по коридору — туда, откуда пришел Айдахо, соображая, каким же путем он следовал. Зная Данканов, он легко догадался, чем именно вызван приступ нынешней ярости.
— Данкан, — сказал Монео, — для незрелых женщин абсолютно нормально, точно так же, как и для незрелых мужчин, испытывать чувство физического притяжения к особям собственного пола. Большинство проходит через это в своем развитии.
— Этому следует положить конец!
— Но ведь это — то, что обусловлено наследственностью!
— Положить конец! И это не…
— О, поспокойней. Стараясь подавить такие инстинкты, только усиливаешь их.
Айдахо грозно на него взглянул.
— Рассказывай мне теперь, будто не знаешь, что сейчас происходит с твоей собственной дочерью!
— Сиона держит испытание, я тебе сказал.
— И что это должно означать?
Монео поднес руку к глазам и вздохнул. Он опустил руку, удивляясь, почему он мирится с этим глупым, опасным, ДОПОТОПНЫМ человеком.
— Это значит, что она может там умереть.
Айдахо был так ошарашен, что гнев его несколько улегся.
— Как можешь ты позволить…
— Позволить? По-твоему, у меня есть выбор?
— У каждого человека есть выбор!
По губам Монео скользнула горькая улыбка.
— Отчего и почему ты настолько глупее других Данканов?
— Другие Данканы! — проговорил Айдахо. — Как они умерли, Монео?
— Точно так же, как умираем все мы. Выпали из своего времени.
— Ты лжешь, — Айдахо проговорил это сквозь стиснутые зубы, костяшки его пальцев побелели на рукояти ножа.
Говоря все так же мягко и спокойно, Монео продолжи:
— Поосторожней. Есть пределы даже тому, что я стерплю, особенно учитывая нынешний момент.
— Здесь все прогнило! — сказал Айдахо. Он указал свободной рукой на коридор позади себя. — Есть то, чего я никогда не приму! Монео невидящим взглядом поглядел на пустой коридор.
— Ты должен созреть, Данкан. Должен.
Рука Айдахо еще напряженней стиснула нож.
— Что это значит?
— Сейчас время, когда Он очень чувствителен. Все, что хоть как-то выбивает его из колеи, ВСЕ, ЧТО УГОДНО… должно быть предотвращено.
Айдахо еле сдерживался на грани того, чтобы применить силу, его гнев обуздывался только чем-то загадочным в поведении Монео, хотя были сказаны такие слова, которые он не мог проигнорировать.
— К черту! Никакой я не незрелый ребенок, которого ты можешь…
— Данкан! — это был самый громкий крик, который Айдахо когда-либо слышал от сдержанного и мягкого в обращении Монео. Удивление остановило руку Айдахо, а Монео продолжил:
— Если тебя одолевает зрелость твоей плоти, в то время, как что-то препятствует твоему созреванию, твое поведение становится просто отвратительным. Не заостряйся.
— Ты… обвиняешь… меня… в…
— Нет! — Монео указал рукой вдаль по коридору. — О, я знаю, что ты там видел, но это…
— Две женщины, страстно целующиеся! По-твоему, это не…
— Это неважно… Юность очень по-разному выплескивает избыток своих сил.
Айдахо, на грани того, чтоб взорваться от гнева, покачнулся на каблуках.
— Я рад узнать тебя, Монео.
— Ну, что ж, я узнавал тебя НЕСКОЛЬКО РАЗ.
Монео наблюдал за эффектом этих слов, словно веревкой опутывавших Айдахо. Гхолы постоянно не могли избежать зачарованности ТЕМИ ДРУГИМИ, которые были их предшественниками.
Айдахо спросил хриплым шепотом:
— Что ты узнал?
— Ты преподал мне ценные уроки, — сказал Монео. — Все мы стараемся развиваться, но если что-то нас сдерживает, то можем направить наши силы на боль — ища ее или причиняя. Незрелая юность особенно уязвима.
Айдахо ближе наклонился к Монео.
— Я говорю о сексе!
— Ну, конечно, о нем ты и говоришь.
— И ты обвиняешь меня в незрелом…
— Именно.
— Я перережу тебе…
— Ох, замолчи!
Монео не владел отточенными всеподчиняющими нюансами Голоса Бене Джессерит, но и в его интонациях чувствовалась долгая привычка повелевать. Что-то заставило Айдахо повиноваться этому окрику.
— Извини, — сказал Монео. — Меня выбило из колеи то, что моя единственная дочь… — Он осекся и пожал плечами.
Айдахо два раза глубоко вздохнул.
— Вы тут сумасшедшие, все вы! Ты говоришь, что, может быть, твоя дочь умирает, и все же ты…
— Дурак ты! — огрызнулся Монео. — Ты хоть как-то представляешь себе, сколь ничтожными выглядят для меня твои заботы! Твои глупые вопросы, твое эгоистичное… — он опять осекся и покачал головой.
— Я кое-что списываю на то, что у тебя есть личные проблемы, — сказал Айдахо. — Но, если ты…
— Списываешь! ТЫ, что ты мне списываешь? — Монео сделал дрожащий вздох. — Это уж слишком.
Айдахо чопорно проговорил:
— Я могу простить тебя за…
— Ты! Ты лепечешь о сексе, прощении и боли… По-твоему, ты и Хви Нори…
— Оставь ее, она тут ни при чем!
— О, да, не упоминай ее. Избавь меня от этой БОЛИ! Ты занимаешься с ней сексом и даже помыслить не желаешь о разлуке с ней. Скажи мне, дурак, можешь ли ты поглядеть правде в глаза перед самим собой?
Ошарашенный Айдахо глубоко вздохнул. Он не подозревал, что в тихом Монео тлеет такая страсть, но это нападение, этому нельзя было…
— По-твоему, я жесток? — вопросил Монео. — Заставляю тебя думать о том, что ты предпочел бы избегнуть.
— Ха!! Владыке Лито причинялась и большая жестокость — лишь ради нее самой!
— Ты защищаешь его? Ты…
— Я знаю его как никто!
— Он тебя использует!
— Ради чего?