— Я направил большие силы гвардейцев, чтобы защитить это место, — сказал Айдахо. — Они размещены по всему…

— Я знал, что ты так и сделаешь, — сказал Лито. — Теперь внимательно слушай, пока я буду давать тебе приказания, куда направить остальные силы.

И, пока Преподобные Матери благоговейно наблюдали, Лито изложил Айдахо точные места для засад и нарядов, детально указал необходимую численность каждого отряда и даже назвал кое-кого из конкретных людей, которые должны быть в него включены, указал время и необходимое оружие, как именно развернуть силы в каждом месте. Обширная память Айдахо четко вобрала в себя и отложила каждое наставление. Он был слишком увлечен запоминанием того, что ему надо исполнить, чтобы задавать об этом вопросы, пока Лито не умолк, но затем на лице Айдахо отразился озадаченный испуг.

Лито словно открылась самая глубь сознания Айдахо, позволяя без помех читать все мысли своего военачальника.

«Я — доверенный солдат первоначального Лито», — думал Айдахо. «Тот Лито, отец этого, спас меня, приютил в своем доме как сына. Но, хотя тот Лито до сих пор в некотором роде существует в этом… Это все равно не он.»

— Владыка, почему Ты нуждаешься во мне? — спросил Айдахо.

— За твои силу и верность.

Айдахо покачал головой.

— Но…

— Ты повинуешься, — сказал Лито и отметил, как эти слова были впитаны Преподобными Матерями. «Правду, только правду, потому что они Видящие правду.»

— Потому что за мной долг перед Атридесами, — сказал Айдахо.

— Именно туда мы и вкладываем свое доверие, — сказал Лито. Да, и вот что, Данкан.

— Владыка? — голос Айдахо показывал, что он обрел почву, на которую мог опереться.

— Оставь в каждой точке по меньшей мере по одной Выживальщице, — сказал Лито. — Иначе наши усилия пойдут прахом.

Айдахо лишь раз коротко кивнул и удалился, широко шагая через зал, тем же путем, которым пришел. И Лито подумал, что лишь необыкновенно чувствительный глаз способен заметить, что уходит сейчас совсем другой Айдахо, намного отличающийся от вошедшего.

— Это из-за порки посла, — сказала Антеак.

— Именно, — согласился Лито. — Отчитайтесь об этом со всей тщательностью вашей начальнице, восхитительной Преподобной Матери Сайксе. Сообщите ей за меня, что я предпочитаю компанию хищников компании добычи, — он взглянул на Монео, и тот сразу стал весь внимание. — Монео, с волками в моем лесу покончено. Они должны быть заменены человечьими волками. Пригляди за этим.





~ ~ ~




Пророческий транс не похож ни на какой другой визионерский опыт. Это не отступление от обнаженности внешних восприятий (каковым являются многие состояния транса), а погружение во множественность новых движений. Вещи движутся. Это прагматизм из прагматизмов посреди Вечности, самосознание, востребуемое для достижения в итоге неразрывного понимания, что космос движется сам по себе, что он изменяется, что меняются его законы, что ничто не остается устойчивым и абсолютным в таком всеобщем движении, что механические объяснения чего-либо срабатывают лишь внутри малых ограничений, и что, как только эти стены рушатся, рушатся и рассыпаются прежние объяснения, сносимые прочь новыми движениями. То, что видишь в таком трансе — отрезвляет и часто потрясает. Оно требует от тебя наивысших усилий, чтобы остаться единым целым, но даже при этом возвращаешься из этого состояния полностью изменившимся.

Украденные дневники





В ночь Дня Аудиенций, пока другие спали, сражались, мечтали и умирали, Лито отгородился от мира, в приемном зале, чтобы передохнуть. Никого вокруг, лишь несколько доверенных Рыбословш в карауле у входа.

Он не спал. Его ум метался между необходимостью и разочарованием.

«Хви! Хви!»

Теперь, он понимал, почему Хви Нори была послана к нему. Как же хорошо он понимал!

«Моя самая тайная из всех тайн вышла наружу.»

Они разгадали его тайну. Свидетельством тому была Хви.

Мысли его отчаянно метались. Нельзя ли обратить вспять эту ужасную метаморфозу? Возможно ли вернуться к человеческому состоянию?

«Невозможно.»

И даже, будь это возможно, обратный процесс занял бы столько же времени, сколько понадобилось ему, чтобы достичь нынешнего состояния. Чем будет Хви через три с лишним тысячи лет? Сухим прахом и костями в гробнице.

«Я мог бы вывести кого-нибудь, похожую на нее, и подготовить специально для себя…, но это уже не будет моя душистая Хви.»

А что произойдет с Золотой Тропой, если он, очертя голову, устремится к таким эгоистичным целям?

«К черту Золотую Тропу! Думали когда-нибудь обо мне эти набитые идиоты? Ни разу!»


Нет, неправда. Хви думает о нем. Она разделяет его муку.

Это были мысли сумасшествия, и он старался отогнать их, продолжая воспринимать из внешнего мира звуки неслышных шагов охранниц и воды, струящейся под полом его палат.

«На что возлагал я мои чаяния, когда сделал этот выбор?»

Как же толпа внутри него рассмеялась над этим вопросом! Разве нет у него задачи, которую он должен довести до конца?

Разве не в этом самая суть того соглашения, которая держит всю эту толпу в подчинении?

— У тебя есть задача, которую ты обязан завершить, — говорили они. — У тебя лишь одна цель.

«Единственность цели — примета фанатика, а я не фанатик!»

— Ты должен быть циничным и жестоким. Ты не можешь нарушить договор.

«Почему бы и нет?»

— Кто дал клятву? Ты. Ты выбрал свой путь.

«Чаяния!»

— Чаяния, творимые историей для одного поколения, часто разбиваются в следующем поколении. Кому это знать лучше, чем тебе?

«Да… и разбитые чаяния могут отчуждать целые нации. А я один — целая нация!»

— Вспомни свою клятву!

«Разумеется. Я — разрушительная сила, на целые столетия выпущенная на волю. Я ограничиваю чаяния… включая мои собственные. Я торможу маятник.»

— А затем отпустишь его на свободу. Никогда об этом не забывай.

«Я устал. Ох, как же я устал. Если бы только я мог уснуть… по-настоящему уснуть.»

— Фу-ты ну-ты, сколько жалости к самому себе.

«А почему бы и нет? Кто я такой? Предельно одинокий, которого вынудили посмотреть на то, кем он мог бы быть. Каждый день я гляжу на это… а теперь — Хви!»

— Твой выбор, первоначально бескорыстный, теперь наполняет тебя эгоизмом.

«Всюду вокруг опасность. Я должен носить свой эгоизм как защитный доспех.»

— Есть опасность для всякого, кто соприкасается с тобой.

Разве это не является самой твоей природой?

«Опасность, даже для Хви. Для дорогой, прелестной, дорогой Хви.»

— Для того ли ты выстроил вокруг себя высокие стены, чтобы теперь сидеть внутри них и предаваться жалости к самому себе?

«Стены были выстроены потому, что огромные силы были выпущены на волю в моей Империи.»

— На волю их выпустил ты. Пойдешь ли ты теперь с ними на компромисс?

«Это сделала Хви. Никогда прежде не были так мощны во мне эти чувства. Они, они, проклятые икшианцы!»

— До чего же интересно, что их орудием покушения на тебя стала не машина, а человеческая плоть.

«Потому что они раскрыли мою тайну.»

— Ты знаешь противоядие.

При этой мысли огромное тело Лито затрепетало во всю его длину. Он отлично знал противоядие, всегда прежде срабатывавшее: затеряться на время в своем собственном прошлом. Даже бенеджессеритки не могли совершать такие возвращения, уносясь вглубь по осям жизней-памятей — назад, назад, до самых пределов клеточного сознания или останавливаясь по пути, чтобы насладиться изысканной чувственной радостью. Однажды, после смерти особенно превосходного Данкана, он посетил великие музыкальные представления, которые хранили его жизни-памяти. Моцарт быстро ему наскучил. «Претенциозно! Но Бах… ах, Бах.»

Лито припомнил испытанную им тогда радость.

«Я сидел за органом, открыв себя затопляющим волнам музыки.»

Только три раза во всех своих жизнях-памятях он сталкивался с равным Баху. Даже Лекало не был лучше — настолько же хорош, но не лучше.

Не правильней ли всего будет выбрать на эту ночь женщин-интеллектуалок? Одной из лучших была бы бабушка Джессика, но опыт подсказывал, что кто-то столь близкий ему, как Джессика, не справиться с нынешним напряжением. Поиск нужно вести намного дальше.

Он вообразил себя описывающим такое возвращение какому-нибудь охваченному благоговейным ужасом совершенно воображаемому посетителю, потому что никто никогда не осмелится выспрашивать его о столь священном деле.