Габриэль для меня – всё. С первого дня нашей встречи и до сих пор. Что бы он ни сделал, что бы ни произошло, я буду его любить. Как бы он меня ни расстроил, в каком бы грязном или неопрятном виде ни предстал передо мной, как бы эгоистично или бездумно ни поступил, я буду его любить. Я принимаю Габриэля таким, какой он есть. До тех пор пока смерть не разлучит нас.



21 июля

Сегодня Габриэль пришел ко мне в мастерскую и позировал для картины.

– Только давай сразу договоримся: целыми днями я сидеть у тебя не смогу, – предупредил он. – Сколько сеансов понадобится?

– Уж точно не один. Надо сделать все как следует.

– Ищешь предлог проводить больше времени вдвоем? Тогда предлагаю перейти сразу к делу, то есть в спальню, – подшучивал Габриэль.

– Может быть, позже. – Я хихикнула. – Только если ты будешь вести себя хорошо и перестанешь вертеться.

Я расположила мужа напротив вентилятора. Пряди волос надо лбом Габриэля слегка развевались.

– Как мне лучше встать? – спросил он, принимая утрированно героическую позу.

– Просто стой, как тебе удобно. Не нужно никого изображать.

– Вероятно, мне следует изобразить на лице мучения?

– Не думаю, что на лике Христа отражались мучения. Я вижу его другим. Не надо никаких гримас. Просто стой там и не шевелись.

– Как скажешь, начальник.

Габриэль вытерпел минут двадцать. А затем пожаловался, что устал.

– Тогда садись, – предложила я. – Но не разговаривай. Я сейчас прорабатываю лицо.

Он послушно сел на стул и не раскрывал рта, пока я делала эскиз. С каким удовольствием я рисовала лицо Габриэля! У него очень красивые черты: сильная челюсть, высокие скулы, аристократический нос. Сидя на стуле в мастерской с выставленным освещением, он напоминал греческую статую. Изваяние одного из легендарных героев.

И все же работа не ладилась. Я не могла понять, в чем дело, – возможно, не стоило так усердствовать. Никак не получалось верно передать ни разрез глаз, ни их оттенок. Первое, что я заметила, глядя Габриэлю в глаза, – это их блеск; словно в радужке прятался крохотный бриллиантик. Но почему-то я никак не могла поймать этот блеск сейчас. Наверное, у меня не хватает мастерства, а может, во взгляде Габриэля есть нечто особенное, что невозможно «запечатать» в картину. Как я ни билась, глаза Габриэля по-прежнему оставались пустыми, безжизненными. Я начинала злиться.

– Черт возьми! Не получается, – раздраженно пробормотала я.

– Сделаем перерыв?

– Видимо, да.

– Предлагаю секс!

– Я «за»! – ответила я со смешком.

Габриэль подскочил, порывисто обнял меня и прижался губами к моему рту. Мы занялись любовью прямо там, на полу мастерской. И все же я ни на секунду не могла отвлечься от мертвых глаз на неоконченном портрете. Эти глаза преследовали меня, испепеляли. Пришлось отвернуть мольберт в сторону, но я все равно ощущала на себе пристальный взгляд…





2


После встречи с Алисией я отправился к профессору с отчетом. Диомидис оказался у себя в кабинете: рассортировывал нотные листы с партитурами.

– Как прошла беседа? – не поднимая головы, подал голос профессор.

– Честно говоря, мы не беседовали, – признался я.

Диомидис перестал рыться в нотах и непонимающе уставился на меня.

– Перед тем как приступить к работе с Алисией, необходимо для начала вернуть ей способность мыслить и чувствовать, – помедлив, произнес я.

– Согласен. Так в чем же дело?

– Невозможно добиться устойчивого контакта с человеком, который находится под воздействием тяжелой седации. Алисия словно глубоко под водой.

– Я бы так не сказал, – нахмурился профессор. – Не скажу точно, на какой она дозировке…

– Я уточнил у Юрия. Шестнадцать миллиграмм «Рисперидона». Лошадиная доза!

– Да, немало… – Диомидис приподнял бровь. – Это и в самом деле немало. Думаю, можно уменьшить дозировку. Кристиан возглавляет команду, которая занимается Алисией. Вам стоит переговорить об этом с ним.


– Полагаю, было бы лучше, если б распоряжение исходило от вас.

– Вы ведь знакомы с Кристианом еще по Бродмуру, верно?

– Очень поверхностно.

Диомидис задумался. Затем взял из вазочки на письменном столе миндальный орешек в сахаре и жестом предложил мне угоститься. Я отрицательно мотнул головой. Пристально глядя на меня, профессор закинул миндалинку в рот и с хрустом разгрыз.

– Скажите-ка, Тео, все ли гладко между вами с Кристианом? – наконец произнес он.

– Странный вопрос. Что навело вас на эту мысль?

– Я ощущаю между вами некоторую враждебность.

– Только не с моей стороны.

– А с его?

– Тут лучше спросить Кристиана. У меня с ним проблем нет.

– Хммм… Возможно, мне кажется, но я определенно улавливаю напряжение. Тут надо осторожнее. Ведь любые конфликты или конкуренция мешают рабочему процессу. Вам обоим следует работать вместе, а не друг против друга.

– Знаю.

– Итак, вопрос о медикаментах для Алисии нужно также обсудить с Кристианом. Вы хотите, чтобы к ней вернулась способность ощущать. Понимаю. Только помните: увеличивая чувствительность, мы увеличиваем риски.

– И кто же рискует?

– Алисия, естественно! Имейте в виду, – Диомидис направил на меня указательный палец, – в первое время она неоднократно пыталась покончить с собой. А седативные препараты приводят ее в стабильное состояние. Благодаря им Алисия до сих пор жива. Если мы снизим дозу, высока вероятность того, что на бедняжку снова нахлынут чувства, с которыми она не сможет справиться. Готовы ли вы так рисковать?

Слова профессора произвели на меня сильное впечатление. Однако я не собирался поворачивать назад.

– Придется пойти на риск, профессор, – решительно сказал я. – Иначе нам до Алисии не достучаться.

– В таком случае я поговорю с Кристианом, – пожал плечами Диомидис.

– Большое спасибо.

– Посмотрим, что он скажет. Психиатры терпеть не могут, когда им указывают, как нужно лечить пациентов. Безусловно, я могу принудить Кристиана подчиниться, но я не сторонник подобных мер. Я аккуратно прозондирую почву, а потом сообщу вам его мнение.

– Если можно, не упоминайте в разговоре мое имя, – попросил я.

– Понимаю. Что ж, договорились, – и профессор кивнул с загадочной улыбкой.

Он извлек из ящика письменного стола небольшую коробочку и аккуратно сдвинул крышку. Внутри лежали сигары. Диомидис предложил мне взять одну. Я снова отказался.

– Вы не курите? – В голосе профессора послышалось удивление. – Странно… Глядя на вас, я решил, что вы курильщик.

– Нет-нет. Я не курю. Так, балуюсь изредка. Но пытаюсь бросить.

– Молодец! Правильно. – Диомидис распахнул окно. – Знаете анекдот, почему психотерапевт не должен курить? Потому что иначе он хреновый спец! – Профессор ухмыльнулся и сунул сигару в рот. – Мы тут все немного того. Одно время в кабинетах появились таблички с забавной надписью: «Не нужно быть психом, чтобы работать здесь, но это помогает». Помните такие?

Диомидис рассмеялся. Я с завистью смотрел, как он поджег кончик сигары и раскурил ее. Комната наполнилась дымом.





3


После обеда я метался по коридорам в поисках выхода. Отчаянно тянуло закурить. Но не успел я выбраться на улицу, как у пожарного выхода меня заметила Индира. И решила, что я заблудился.

– Не волнуйтесь, Тео, – успокаивающе проговорила она, беря меня за руку, – я месяцами плутала, пока не разобралась в этом лабиринте. Иногда кажется, что здесь вообще нет выхода. До сих пор путаюсь, куда идти, хотя работаю в Гроуве уже десять лет.

Не дожидаясь ответа, прежде чем я смог что-либо возразить, Индира поволокла меня пить чай в «аквариум».

– Сейчас поставлю чайник. Ну и погодка! Черт-те что… Пошел бы уж наконец снег, и дело с концом! – болтала она. – Кстати, снег очень символичен, не находите? Например, «начать с чистого листа». Замечали, как часто пациенты говорят про снег? Обратите внимание. Любопытный момент.

Неожиданно Индира выудила из сумки большой кусок торта, аккуратно обернутый в пищевую пленку, и вручила мне:

– Держите. Ореховый торт. Вчера испекла специально для вас, Тео.

– Ох, большое спасибо! Я…