В прошлом году мы с Кэти переехали в Суррей – туда, где я вырос. Отец умер, оставив дом мне. По условиям завещания, мама могла жить в нем сколько угодно, но она предпочла передать дом нам с Кэти, а сама переселилась в интернат для престарелых. Мы с женой решили, что преимущества большого коттеджа и сада компенсируют минусы, связанные с некоторой удаленностью от Лондона. Я считал, что переезд пойдет на пользу нашим отношениям. Было решено кардинально переделать интерьер и избавиться от старья.
Вот уже скоро год, как мы переехали, а воз и ныне там. Ремонт не завершен: отделочные работы застыли на полпути, картины и сферическое зеркало, купленное на рынке Портобелло[26], так и стоят, прислоненные к некрашеной стене. И со времен моего детства в комнатах почти ничего не изменилось. Но я не переживаю. Как ни странно, мне здесь довольно уютно.
Я зашел в прихожую и поскорее скинул пальто – натоплено, как в тропической оранжерее. Повернул ручку термостата в коридоре. Кэти любит, когда жарко, а я предпочитаю прохладу, поэтому мы вечно спорим насчет регулировки отопления. Громко работал телевизор. Неизменный звуковой фон нашей жизни: жена пристрастилась проводить время за просмотром различных передач. Кэти лежала на диване в гостиной с огромным пакетом креветочных чипсов, выуживала их жирными красными пальцами и запихивала в рот. Не понимаю, как можно питаться такой дрянью! Неудивительно, что жена прибавила в весе. Последние два года Кэти почти не давали ролей. Она сидит без работы и почти впала в депрессию. Лечащий врач предлагал выписать антидепрессанты, но я категорически не согласился. Вместо таблеток я уговаривал Кэти сходить на прием к психотерапевту и излить ему душу. И даже был готов подобрать кого-то сам. К сожалению, Кэти не расположена к беседам.
Иногда я ловлю на себе ее странный взгляд. Интересно, о чем она думает? Неужели хочет набраться смелости и рассказать об интрижке с Габриэлем? И все же она не произносит ни звука. Просто сидит и молчит, совсем как Алисия когда-то. Я бы очень хотел помочь Кэти, но увы – не могу до нее достучаться. Вот так ирония… Я проделал все это, чтобы быть с Кэти, но она все равно ускользает.
Я присел на подлокотник дивана.
– Моя пациентка отравилась таблетками и впала в кому.
Никакой реакции.
– Такое впечатление, будто кто-то из персонала заставил ее принять слишком большую дозу лекарства. Один из моих коллег!
Молчание.
– Кэти, ты слушаешь?
– Мне нечего сказать, – бросила она, пожав плечами.
– Может, проявишь хоть немного сочувствия?
– Кому я должна посочувствовать? Тебе?
– Пациентке. Я некоторое время с ней работал. По индивидуальной схеме лечения. Ее зовут Алисия Беренсон.
Я внимательно посмотрел на Кэти. Она тупо пялилась в телевизор.
– Это очень известная женщина. Теперь, конечно, о ней забыли. Но несколько лет назад об Алисии знали все. Она убила своего мужа… Помнишь ту историю?
– Не-а. – Кэти мотнула головой и переключила канал.
Вот так мы и продолжаем лицемерить и прикидываться. Последнее время мне вообще приходилось много притворяться – не только перед окружающими, но и перед самим собой. Именно поэтому я сейчас и пишу эти строки. В отчаянной попытке обойти чудовищное эго и добраться до истинного себя. Если это еще возможно.
Страшно захотелось выпить. Я отправился на кухню, вытащил из морозилки бутылку водки, налил полную рюмку и сразу же опрокинул в рот. Ледяная жидкость обожгла горло. Я налил еще. Любопытно, что сказала бы Рут, признайся я ей во всем, как тогда, поздним вечером шесть лет назад? К сожалению, я уже не тот искренний открытый человек, каким она меня знала. На моей совести изрядно прибавилось грехов. Рут столько раз спасала меня, окружала заботой и теплом, никогда не кривила душой… Как я могу прийти к ней и, взглянув в старческие, но все еще внимательные глаза, сознаться в том, что превратился в жестокое, мстительное существо! Рут так старалась мне помочь, и вот чем я отплатил за этот кропотливый труд… Я ее подвел! Я уничтожил целых три жизни! Я напрочь лишен нравственных норм, способен на любые, самые отвратительные поступки, которые совершаю без сожаления. Меня заботит лишь собственная выгода.
Услышав мою исповедь, Рут наверняка испытала бы отвращение и даже испуг. Потом в ее глазах отразились бы грусть, разочарование и недовольство собой: она подумала бы, что не справилась, и более того, скомпрометировала самую суть психотерапевтического подхода – лечения беседой! А ведь Рут – уникальный, самый одаренный специалист из всех, кого я знаю. Она потратила годы жизни на работу со мной – очень сильно травмированным юношей, который мечтал стать лучше, исцелиться. И что в итоге? Несмотря на сотни часов работы – я говорил, а Рут слушала и анализировала, – ей не удалось спасти мою душу…
Резкий звонок в дверь вывел меня из задумчивости. После переезда в Суррей гости появлялись у нас нечасто. Даже не припомню, когда последний раз к нам заглядывали друзья.
– Кэти, ты кого-то ждешь? – крикнул я жене. Ответа не последовало. Наверное, орущий телевизор заглушил мой голос.
Я открыл дверь и с удивлением увидел на пороге старшего инспектора Аллена. Его щеки раскраснелись от холода, шею в несколько слоев укутывал шарф.
– Добрый вечер, мистер Фабер, – поздоровался Аллен.
– Инспектор? Чем обязан? – удивился я.
– У меня были дела неподалеку, и я решил зайти. Выяснилось несколько любопытных деталей, насчет которых я бы хотел поговорить. Вам сейчас удобно?
– Честно говоря, я планировал готовить ужин…
– Это не займет много времени, – улыбнулся Аллен, явно не собираясь уходить.
Я покорно отступил в сторону, позволяя инспектору войти. Тот обрадовался теплу и сразу же снял пальто и перчатки.
– Черт, ну и холодрыга! – потирая ладони, сказал он. – Бьюсь об заклад, скоро пойдет снег.
Он снял и протер запотевшие очки.
– У нас, пожалуй, слишком натоплено, – извиняющимся тоном проговорил я.
– По мне, чем жарче, тем лучше, – рассмеялся Аллен.
– Вы прямо как моя жена, – улыбнулся я.
И тут, будто по заказу, в прихожей появилась Кэти.
– Что происходит? – удивленно спросила она, переводя взгляд с инспектора на меня и обратно.
– Кэти, это старший инспектор Аллен. Он ведет расследование по поводу инцидента с моей пациенткой. Помнишь, я тебе рассказывал?
– Добрый вечер, миссис Фабер, – проговорил Аллен.
– Инспектор хочет со мной поговорить. Ты пока иди наверх и прими ванну. Я позову, когда ужин будет готов… После вас, – сказал я, взмахом руки приглашая гостя на кухню.
Аллен кинул внимательный взгляд на Кэти и только потом двинулся с места. Я – за ним. Кэти еще некоторое время смотрела нам вслед, а затем нехотя побрела на второй этаж.
– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – осведомился я.
– Спасибо, от чая не откажусь.
Я заметил, что Аллен смотрит на бутылку водки, которая осталась на разделочном столе.
– А как насчет более крепких напитков?
– Нет, спасибо. Чашка чая сейчас в самый раз.
– Как вам заварить?
– Я люблю потемнее. Молока поменьше, капните для цвета. Сахара не нужно. Пытаюсь ограничить сладкое.
Я слушал его, а в голове вертелся вопрос: что понадобилось Аллену в моем доме? Опасен ли он для меня? Простота и добродушие инспектора невольно заставляли расслабиться. И вообще, я за собой вроде бы все подчистил.
– Итак, инспектор, – начал я, включив чайник, – о чем вы хотели поговорить?
– В основном о мистере Мартене.
– О Жан-Феликсе? – удивился я.
– Да. Он приехал в Гроув, чтобы забрать художественные материалы Алисии, и мы слово за слово разговорились. Любопытный человек этот мистер Мартен. Хочет устроить у себя в галерее персональную выставку картин Алисии Беренсон. Говорит, пришло время по-новому взглянуть на нее как на художника. Учитывая растущую шумиху в прессе и на телевидении, думаю, он прав. А вы, возможно, захотите написать об Алисии книгу. – Аллен уважительно посмотрел на меня. – Уверен, публика заинтересуется.
– Признаться, я об этом еще не думал… Скажите, инспектор, а какое отношение выставка в галерее Жан-Феликса имеет ко мне?
– Видите ли, мистер Мартен очень обрадовался, увидев новую картину Алисии. И его совсем не огорчило, что Элиф попыталась ее испортить. По словам мистера Мартена, это придает работе особую ценность. Не припомню, как именно он выразился. Я не силен в художественных терминах. А вы?
– Я тоже, – отозвался я, прикидывая, сколько еще Аллен собирается тянуть, прежде чем перейти непосредственно к делу, и почему я начинаю чувствовать растущее беспокойство.
– В общем, мистеру Мартену картина очень понравилась. Он взял ее в руки, чтобы разглядеть поближе, – и вот тут-то нас ждал сюрприз!
– Сюрприз?
– Именно. – Инспектор вытащил из кармана пиджака небольшой, до боли знакомый предмет. Дневник Алисии.
Оглашая кухню пронзительным свистом, закипел чайник. Я выключил его и стал готовить чай.
– Надо же, нашелся, – будничным тоном бросил я, заметив, что мои руки слегка дрожат.
– Он был воткнут с тыльной части картины в левом верхнем углу. Туго сидел, еле вытащили.
Так вот куда Алисия спрятала свой дневник – за столь ненавистной мне картиной! В единственном месте, где я не смотрел…
Аллен с довольным видом погладил затертый кожаный переплет и открыл дневник.
– Невероятно! Сплошная путаница, везде какие-то стрелочки, – произнес он, просматривая страницы.
– Отражение душевной болезни. – Я кивнул.
Инспектор перевернул еще несколько листков ближе к концу дневника и начал зачитывать вслух:
– «…Его пугает сам звук моего голоса… не произнес ни слова, лишь воткнул мне в вену иглу».
Я почувствовал, как внутри нарастает паника. Значит, в дневнике появилась новая запись! А я и не знал! Серьезная улика, от которой я старался себя обезопасить, попала не в те руки!.. Больше всего на свете мне хотелось вырвать у инспектора злосчастный дневник и разорвать на мелкие кусочки. Но я не шевельнулся. Ловушка захлопнулась.
– Д-думаю, лу-лучше, если… – От дикого страха я начал заикаться.
– Вы что-то хотите сказать? – Аллен тут же уловил мое состояние.
– Н-нет, ничего.
Я замолчал, понимая, что любые слова лишь усугубят мое положение. Путь назад был отрезан, но что самое удивительное – я вдруг успокоился.
– А ведь вы не случайно зашли сегодня ко мне, инспектор, – проговорил я, вручая Аллену чашку с чаем.
– Вы совершенно правы. Я подумал, что лучше не выдавать истинную цель моего визита прямо с порога. Честно говоря, теперь вся история выглядит совсем иначе.