Наконец мой красный змей у меня в руках. Бреду домой, чуть живой от усталости. За воротами меня поджидает Али, протягивает руку сквозь кованые прутья и говорит:
– Поздравляю.
Отвечаю на рукопожатие, вхожу во двор, вручаю ему змея и шпулю.
– Ташакор, Али-джан.
– Я все время молился за тебя.
– Молись, молись. Мы ведь еще не закончили.
Выбегаю обратно на улицу, даже не спросив Али, как там Баба. С отцом увидимся позже. В голове у меня уже все распланировано: торжественная встреча, герой появляется со змеем в окровавленных руках, все уважительно кланяются ему, Рустем и Сохраб в молчании глядят друг на друга. И вот старый воин подходит к юному богатырю и заключает в объятия, тем самым признавая его заслуги. Освобождение от груза прошлого. Возрождение.
А что потом? Ну, потом… все будет хорошо.
Улицы Вазир-Акбар-Хана пересекаются под прямым углом, у каждой свой номер. Если посмотреть с птичьего полета, настоящая сетка. Район новый, и то и дело рядом с огороженным трехметровой стеной жилым комплексом оказывается стройплощадка или пустой участок. В поисках Хасана бегаю по улицам туда-сюда. Зрители воздушного боя расходятся: собирают шезлонги, укладывают посуду и остатки еды. С крыш ко мне летят поздравления.
На четвертой улице к югу меня окликает Омар, сын инженера. Раньше мы учились с ним в одном классе. Он добрый и хороший человек и как-то даже подарил мне перьевую авторучку со сменным картриджем. Его отец – приятель Бабы. На лужайке перед своим домом Омар с братом играют в футбол – отрабатывают приемы владения мячом.
– Говорят, ты выиграл, Амир. Поздравляю.
– Спасибо. Ты Хасана не видел?
– Твоего хазарейца? Киваю в ответ. Омар пасует брату.
– Я слышал, он хорош в погоне за змеями. Брат отпасовывает мяч обратно. Омар принимает мяч на голову.
– Никогда не мог понять, как у него получается. Как он еще что-то видит своими узенькими глазками?
Брат, хохотнув, просит мяч. Омар не дает.
– Так ты его видел?
Омар показывает большим пальцем через плечо в направлении на юго-запад.
– Недавно видел, как он несся к базару.
– Спасибо. – Я срываюсь с места.
К базару я прибегаю уже в сумерках. С минарета мечети Хаджи Якуба муэдзин выкликает «азан», призывая правоверных развернуть коврики, повернуться на запад и склонить в молитве головы. Хасан никогда не пропускает ни одной из пяти молитв, которые полагается произносить в течение дня. Даже когда мы заняты игрой, он всегда извиняется, умывается из колодца во дворе, исчезает в своей хижине и через несколько минут появляется вновь с улыбкой на губах. А я его жду в том месте, где мы расстались, порой на дереве. Похоже, сегодня он пропустит вечернюю молитву. Все из-за меня.
Базар быстро пустеет, на сегодня торговля закончена. Прохожу по рядам, где за одним прилавком продают битых фазанов, а за соседним – калькуляторы. Пробираюсь сквозь редеющую толпу: нищие калеки в лохмотьях, рыночные торговцы, тоже укутанные в тряпье, чтобы не так холодно было, продавцы одежды и мясники. Лавки закрываются. Хасана нигде нет.
Пожилой торговец сушеными фруктами в зеленовато-голубой чалме грузит на мула корзины с кедровыми орешками и изюмом. Спрашиваю его про Хасана.
Прежде чем заговорить, старик долго смотрит на меня.
– Кажется, я его видел.
– Куда он направился?
Торговец меряет меня взглядом с головы до ног.
– А на что мальчику вроде тебя какой-то хазареец? Да еще на ночь глядя!
Он не сводит восхищенных глаз с моей кожаной куртки и джинсов – ковбойских штанов, как мы их тогда называли. Если афганец носит что-то американское (и вещи новые), это верный признак достатка.
– Я должен разыскать его, ага.
– А он тебе кто?
Запасаюсь терпением, хоть и не понимаю, куда он клонит.
– Он сын нашего слуги. Старик приподнимает седую бровь:
– Да неужто? Заботливый же у хазарейца хозяин! Его отец должен стоять перед тобой на коленях и ресницами смахивать пыль с обуви!
– Так вы мне скажете, наконец?
Он хлопает мула по крупу, направляя животное в нужную сторону.
– Вроде бы похожий мальчишка пробегал вон там. В руках у него был синий воздушный змей.
– Правда?
Меня распирает радость. «Для тебя хоть тысячу раз подряд!» – вспоминается мне. Да, на Хасана всегда можно положиться. Вот ведь молодец!
– Только те, другие мальчишки, его, наверное, уже догнали, – продолжает торговец, взгромождая на мула еще одну корзину.
– Какие мальчишки?
– Которые за ним гнались. Одеты хорошо, вроде тебя. – Старик смотрит на небо и вздыхает. – Беги, а то я пропущу свой намаз.
Ракетой срываюсь с места.
Рыскаю по базару. Хасана ни следа. Может быть, старика подвели глаза? Хотя змей-то и вправду синий.
Подумать только, змей у Хасана, он мой!
Заглядываю в каждую лавчонку, под каждый прилавок. Никого.
Скоро совсем стемнеет. А что, если я так и не найду Хасана?
И тут до меня доносятся приглушенные голоса.
Впереди узкий грязный проулок, ведущий в сторону от базара. Ноги мои вязнут в грязи, изо рта вылетают клубы белого пара. Вдоль дороги тянется канава, полная снега, весной тут понесется настоящий поток. С другой стороны выстроилась вереница заснеженных кипарисов, за ними прячутся простенькие глинобитные дома, разделенные неширокими проходами.
Голоса слышатся снова, на этот раз громче. Это в проходе между домами. Подбираюсь поближе и, затаив дыхание, выглядываю из-за угла.
Хасан стоит у глухой стены тупика в угрожающей позе: кулаки сжаты, ноги расставлены. За спиной у него к куче камней и металлолома прислонен синий змей. Вот он, ключ к сердцу Бабы.
Дорогу Хасану загораживают трое парней, тех самых, с пустыря у подножия холма, которые не стали с нами связываться, стоило Хасану показать свою рогатку. С одной стороны – Вали, с другой – Камаль, а посередине – Асеф.
По телу у меня пробегает ледяная дрожь.
Спокойный и довольный, Асеф вертит в руках кастет. Двое других нервно переминаются с ноги на ногу, будто перед ними загнанный дикий зверь, с которым один Асеф в состоянии совладать.
– Где же твоя рогатка, хазара? – ехидно осведомляется Асеф, поигрывая кастетом. – Что ты там тогда сказал? Что меня наградят прозвищем «Одноглазый Асеф», так? Все верно. И очень умно. Легко быть умным с оружием наготове.
Осторожно выдыхаю, не в силах двинуться. Не свожу глаз с мальчика, с которым вырос, чье лицо с заячьей губой было моим первым воспоминанием.
– Но тебе повезло, хазара, – продолжает Асеф. Он стоит ко мне спиной, но я будто вижу его ухмылку. – Пожалуй, я тебя прошу. Такое у меня сегодня настроение. Что скажете, парни?
– Какое великодушие, – подхватывает Камаль. – Если учесть, как дурно он с нами обошелся. – Камаль старается подражать интонациям Асефа, но голос у него дрожит. И не Хасана он боится, нет. Он понятия не имеет, что у Асефа на уме, вот что страшно.
Асеф с достоинством поводит рукой:
– Бахшида. Прощен. Да будет так. – Тон его меняется, становится мрачным. – Разумеется, все в этом мире имеет свою стоимость. За милосердие надо платить, пусть цена и небольшая.
– Справедливо, – откликается Камаль.
– За все надо платить, – присоединяется Вали.
– Счастливчик ты, хазара. – Асеф делает шаг к Хасану. – Отдай мне синего змея, и мы квиты. Недорого беру. Честная сделка, правда, парни?
– Больше чем честная, – подтверждает Камаль.
Даже мне виден страх в глазах Хасана. Но мой слуга молча качает головой.
– Верный хазареец. Верный, как пес, – говорит Асеф.
Камаль издает гадкий смешок.
– Но прежде чем ты пожертвуешь собой ради него, подумай, разве он собой пожертвует ради тебя? Ты задумывался, почему он не приглашает тебя поиграть, когда у него гости? Почему он играет с тобой, только когда один? Я тебе скажу. Ты для него вроде домашнего зверька. Со зверьком можно поиграть, когда скучно, ему можно надавать тумаков, когда плохое настроение. Человеком он тебя не считает, не будь дурнем, не обманывай себя.
– Амир-ага и я – друзья, – весь красный, выдавливает из себя Хасан.
– Друзья? – хохочет Асеф. – Презренный осел! В один прекрасный день ты поймешь, какой он тебе друг. Но довольно об этом. Давай сюда змея!
Хасан нагибается и поднимает с земли камень.
Асеф отшатывается.
– Это твоя последняя возможность, хазара. В ответ Хасан замахивается.
– Как хочешь. – Асеф снимает с себя зимнюю куртку, аккуратно сворачивает и кладет у стены.
Я кричу. Только про себя. Вся моя жизнь сложилась бы иначе, если бы я тогда взаправду закричал. Но я не проронил ни звука. Скорчился у стены и смотрел. И больше ничего.
– Поздравляю.
Отвечаю на рукопожатие, вхожу во двор, вручаю ему змея и шпулю.
– Ташакор, Али-джан.
– Я все время молился за тебя.
– Молись, молись. Мы ведь еще не закончили.
Выбегаю обратно на улицу, даже не спросив Али, как там Баба. С отцом увидимся позже. В голове у меня уже все распланировано: торжественная встреча, герой появляется со змеем в окровавленных руках, все уважительно кланяются ему, Рустем и Сохраб в молчании глядят друг на друга. И вот старый воин подходит к юному богатырю и заключает в объятия, тем самым признавая его заслуги. Освобождение от груза прошлого. Возрождение.
А что потом? Ну, потом… все будет хорошо.
Улицы Вазир-Акбар-Хана пересекаются под прямым углом, у каждой свой номер. Если посмотреть с птичьего полета, настоящая сетка. Район новый, и то и дело рядом с огороженным трехметровой стеной жилым комплексом оказывается стройплощадка или пустой участок. В поисках Хасана бегаю по улицам туда-сюда. Зрители воздушного боя расходятся: собирают шезлонги, укладывают посуду и остатки еды. С крыш ко мне летят поздравления.
На четвертой улице к югу меня окликает Омар, сын инженера. Раньше мы учились с ним в одном классе. Он добрый и хороший человек и как-то даже подарил мне перьевую авторучку со сменным картриджем. Его отец – приятель Бабы. На лужайке перед своим домом Омар с братом играют в футбол – отрабатывают приемы владения мячом.
– Говорят, ты выиграл, Амир. Поздравляю.
– Спасибо. Ты Хасана не видел?
– Твоего хазарейца? Киваю в ответ. Омар пасует брату.
– Я слышал, он хорош в погоне за змеями. Брат отпасовывает мяч обратно. Омар принимает мяч на голову.
– Никогда не мог понять, как у него получается. Как он еще что-то видит своими узенькими глазками?
Брат, хохотнув, просит мяч. Омар не дает.
– Так ты его видел?
Омар показывает большим пальцем через плечо в направлении на юго-запад.
– Недавно видел, как он несся к базару.
– Спасибо. – Я срываюсь с места.
К базару я прибегаю уже в сумерках. С минарета мечети Хаджи Якуба муэдзин выкликает «азан», призывая правоверных развернуть коврики, повернуться на запад и склонить в молитве головы. Хасан никогда не пропускает ни одной из пяти молитв, которые полагается произносить в течение дня. Даже когда мы заняты игрой, он всегда извиняется, умывается из колодца во дворе, исчезает в своей хижине и через несколько минут появляется вновь с улыбкой на губах. А я его жду в том месте, где мы расстались, порой на дереве. Похоже, сегодня он пропустит вечернюю молитву. Все из-за меня.
Базар быстро пустеет, на сегодня торговля закончена. Прохожу по рядам, где за одним прилавком продают битых фазанов, а за соседним – калькуляторы. Пробираюсь сквозь редеющую толпу: нищие калеки в лохмотьях, рыночные торговцы, тоже укутанные в тряпье, чтобы не так холодно было, продавцы одежды и мясники. Лавки закрываются. Хасана нигде нет.
Пожилой торговец сушеными фруктами в зеленовато-голубой чалме грузит на мула корзины с кедровыми орешками и изюмом. Спрашиваю его про Хасана.
Прежде чем заговорить, старик долго смотрит на меня.
– Кажется, я его видел.
– Куда он направился?
Торговец меряет меня взглядом с головы до ног.
– А на что мальчику вроде тебя какой-то хазареец? Да еще на ночь глядя!
Он не сводит восхищенных глаз с моей кожаной куртки и джинсов – ковбойских штанов, как мы их тогда называли. Если афганец носит что-то американское (и вещи новые), это верный признак достатка.
– Я должен разыскать его, ага.
– А он тебе кто?
Запасаюсь терпением, хоть и не понимаю, куда он клонит.
– Он сын нашего слуги. Старик приподнимает седую бровь:
– Да неужто? Заботливый же у хазарейца хозяин! Его отец должен стоять перед тобой на коленях и ресницами смахивать пыль с обуви!
– Так вы мне скажете, наконец?
Он хлопает мула по крупу, направляя животное в нужную сторону.
– Вроде бы похожий мальчишка пробегал вон там. В руках у него был синий воздушный змей.
– Правда?
Меня распирает радость. «Для тебя хоть тысячу раз подряд!» – вспоминается мне. Да, на Хасана всегда можно положиться. Вот ведь молодец!
– Только те, другие мальчишки, его, наверное, уже догнали, – продолжает торговец, взгромождая на мула еще одну корзину.
– Какие мальчишки?
– Которые за ним гнались. Одеты хорошо, вроде тебя. – Старик смотрит на небо и вздыхает. – Беги, а то я пропущу свой намаз.
Ракетой срываюсь с места.
Рыскаю по базару. Хасана ни следа. Может быть, старика подвели глаза? Хотя змей-то и вправду синий.
Подумать только, змей у Хасана, он мой!
Заглядываю в каждую лавчонку, под каждый прилавок. Никого.
Скоро совсем стемнеет. А что, если я так и не найду Хасана?
И тут до меня доносятся приглушенные голоса.
Впереди узкий грязный проулок, ведущий в сторону от базара. Ноги мои вязнут в грязи, изо рта вылетают клубы белого пара. Вдоль дороги тянется канава, полная снега, весной тут понесется настоящий поток. С другой стороны выстроилась вереница заснеженных кипарисов, за ними прячутся простенькие глинобитные дома, разделенные неширокими проходами.
Голоса слышатся снова, на этот раз громче. Это в проходе между домами. Подбираюсь поближе и, затаив дыхание, выглядываю из-за угла.
Хасан стоит у глухой стены тупика в угрожающей позе: кулаки сжаты, ноги расставлены. За спиной у него к куче камней и металлолома прислонен синий змей. Вот он, ключ к сердцу Бабы.
Дорогу Хасану загораживают трое парней, тех самых, с пустыря у подножия холма, которые не стали с нами связываться, стоило Хасану показать свою рогатку. С одной стороны – Вали, с другой – Камаль, а посередине – Асеф.
По телу у меня пробегает ледяная дрожь.
Спокойный и довольный, Асеф вертит в руках кастет. Двое других нервно переминаются с ноги на ногу, будто перед ними загнанный дикий зверь, с которым один Асеф в состоянии совладать.
– Где же твоя рогатка, хазара? – ехидно осведомляется Асеф, поигрывая кастетом. – Что ты там тогда сказал? Что меня наградят прозвищем «Одноглазый Асеф», так? Все верно. И очень умно. Легко быть умным с оружием наготове.
Осторожно выдыхаю, не в силах двинуться. Не свожу глаз с мальчика, с которым вырос, чье лицо с заячьей губой было моим первым воспоминанием.
– Но тебе повезло, хазара, – продолжает Асеф. Он стоит ко мне спиной, но я будто вижу его ухмылку. – Пожалуй, я тебя прошу. Такое у меня сегодня настроение. Что скажете, парни?
– Какое великодушие, – подхватывает Камаль. – Если учесть, как дурно он с нами обошелся. – Камаль старается подражать интонациям Асефа, но голос у него дрожит. И не Хасана он боится, нет. Он понятия не имеет, что у Асефа на уме, вот что страшно.
Асеф с достоинством поводит рукой:
– Бахшида. Прощен. Да будет так. – Тон его меняется, становится мрачным. – Разумеется, все в этом мире имеет свою стоимость. За милосердие надо платить, пусть цена и небольшая.
– Справедливо, – откликается Камаль.
– За все надо платить, – присоединяется Вали.
– Счастливчик ты, хазара. – Асеф делает шаг к Хасану. – Отдай мне синего змея, и мы квиты. Недорого беру. Честная сделка, правда, парни?
– Больше чем честная, – подтверждает Камаль.
Даже мне виден страх в глазах Хасана. Но мой слуга молча качает головой.
– Верный хазареец. Верный, как пес, – говорит Асеф.
Камаль издает гадкий смешок.
– Но прежде чем ты пожертвуешь собой ради него, подумай, разве он собой пожертвует ради тебя? Ты задумывался, почему он не приглашает тебя поиграть, когда у него гости? Почему он играет с тобой, только когда один? Я тебе скажу. Ты для него вроде домашнего зверька. Со зверьком можно поиграть, когда скучно, ему можно надавать тумаков, когда плохое настроение. Человеком он тебя не считает, не будь дурнем, не обманывай себя.
– Амир-ага и я – друзья, – весь красный, выдавливает из себя Хасан.
– Друзья? – хохочет Асеф. – Презренный осел! В один прекрасный день ты поймешь, какой он тебе друг. Но довольно об этом. Давай сюда змея!
Хасан нагибается и поднимает с земли камень.
Асеф отшатывается.
– Это твоя последняя возможность, хазара. В ответ Хасан замахивается.
– Как хочешь. – Асеф снимает с себя зимнюю куртку, аккуратно сворачивает и кладет у стены.
Я кричу. Только про себя. Вся моя жизнь сложилась бы иначе, если бы я тогда взаправду закричал. Но я не проронил ни звука. Скорчился у стены и смотрел. И больше ничего.