Сегодня Иннокентий Савельевич снова устроил что-то вроде собрания, после того как двери ресторана закрылись за последним гостем. Никакие милицейские облавы за день не сотрясали заведение, не нарушали спокойного хода работы. Не последовало и других неприятностей. Вероятно, эти вечерние или, лучше сказать, ночные собрания были неотъемлемой частью воспитательной работы, проводимой администратором со своими подчиненными.

На столе, подле которого сидел Разгуляев, лежал сверток, стояла закупоренная бутылка «Столичной».

— Ты работаешь у нас уже неделю, — устало проговорил он. — Возьми. — Администратор подвинул к официанту сначала сверток, а затем и бутылку. — И это вот. — Разгуляев выудил из кармана сотню и положил ее рядом со свертком. — Завтра у тебя выходной. Можешь навестить Тимофея, выспаться, прогуляться. В общем, свободен до послезавтра.

Васильков попрощался с начальством и решил сразу отправиться в Межевой проезд. Он умылся, прихватил гостинцы, попросил сторожа Михаила Михайловича отпереть служебную дверь и спустился по ступеням в тихую московскую ночь.

По Тимофею Александр совершенно не соскучился. Так же как не стосковался по кислому запаху подвала, ежевечерним пьянкам и бесконечным нетрезвым разговорам. Ему позарез хотелось убедиться в том, что за ним более не следят, а завтра улизнуть из-под опеки дворника Тимофея и связаться, наконец, с товарищами из МУРа.

Он топал привычным маршрутом, неся в кармане пиджака бутылку водки, а под мышкой — тугой сверток с неплохой провизией. Ночь была теплой, безветренной. Улицы, пустынные в поздний час, освещались так же плохо, как и прежде. Вокруг ни автомобилей, ни прохожих.

Первый раз Васильков оглянулся, перейдя Мещанскую улицу и нырнув в узкую Трифоновскую. Расчет был прост. Если сейчас за ним снова топает тот самый приблатненный товарищ, то он обязательно попадет в желтые пятна от горевших на перекрестке фонарей.

Тот и попал. Да не один, а с таким же молодым подвижным корешком. Вдвоем они быстро перебежали проезжую часть и засуетились, поняли, что потеряли из виду объект слежки.

«Сучье отродье! — подумал Александр и со злости плюнул на асфальт. — Жаль, что сейчас не военное время. Пристрелить бы вас без суда и следствия, чтоб время и силы нормальных граждан не тратить».

Он и вправду был взбешен. Сказывались и усталость, накопившаяся от работы в ресторане, и активность проклятой банды, и напрасные потуги сыщиков по поводу внедрения и прочих мероприятий, пока малополезных. В придачу рушились планы, выстроенные на следующий день. Если два приблатненных шакала и завтра будут его пасти, то связаться со Старцевым не получится. Александр даже не станет рисковать и отрываться от хвоста, хотя при желании сделал бы это с легкостью. Ведь настоящий Аверьянов не догадался бы о слежке, значит, и вел бы себя спокойно, естественно, непринужденно.

Он зубами прихватил из пачки папиросу, чиркнул спичкой по коробку, прикурил. После этого Александр нарочно подождал, пока спичка полностью догорела, швырнул ее в сторону и потопал дальше.

— Деревья стоят, родимые, склонив головы, извиняются передо мной. А я понимаю, нет их вины в том, что старость силы отнимает, что руки мои инструмент не держат. Я их извиняю за осыпающиеся листья.

Выпив водки и закусив провизией из ресторана, Тимофей опять принялся философствовать. Пожалуй, на этот раз он по-настоящему был рад неожиданному визиту племянника, обходился без притворства, без неловкой маскировки своих пороков.

— А знаешь, племяш, это ведь во время войны, когда всем вокруг стало боязно и плохо, меня за человека начали принимать, — сокрушался дядька. — Вот почему наша жизнь так устроена? Когда все вокруг налажено, так дворник хуже собаки. Даже сосед, проходя мимо, не здоровается. Кого-то пугает мой пыльный фартук, кого-то — метла, иных — щетина или косматые волосы. А я знай себе убираю вверенный участок, осенью от листьев, зимой от снега и льда, весной от грязи и половодья. Чтоб люди не опаздывали на работу, а детишки — в школу.

В свертке, подаренном Разгуляевым, оказались не объедки, а отличная провизия, взятая, видимо, прямо с ресторанной кухни. Два куска жареной свинины, тонко нарезанный осетровый балык, овощи, зелень и свежий белый хлеб. Закуска что надо.

— Во время войны, когда немец стоял у ворот, люди добрее были. Сблизились, сроднились. Сообща-то и помирать проще, верно? А теперь все по новой. Как раньше. Все выражают ко мне отвращение, брезгуют, тепла в глазах не приметишь. Только уличные собаки и жмутся. Да вот ты не забываешь. И на том спасибо. А еще Кешка Разгуляев. Тоже свой человек.

Слушая жалобы на жизнь старика Тимофея, Васильков неожиданно вспомнил первое упоминание им об администраторе Разгуляеве.

«Как же он тогда сказал, отправляясь ко сну?. — Александр наморщил лоб. — «Завтра опосля уборки участка пойдем к одному моему хорошему знакомцу». Так, кажется. Я насторожился и спросил, к какому знакомцу. А он: «Да ты его тоже должен помнить. Авось приберет он тебя к рукам. Надежный человек и большую должность занимает».

Хорошая память позволила бывшему военному разведчику воспроизвести тот короткий разговор максимально точно. Из него выходило, что настоящий Александр Аверьянов до войны хотя бы раз встречался с Разгуляевым или и вовсе был неплохо знаком с ним. При подготовке операции по внедрению оперативники не смогли откопать сведений относительно этого знакомства. Вот и получилось, что Васильков едва не влип в историю. Разгуляев подзабыл внешность настоящего Аверьянова или… «Что? — Васильков разлил по кружкам остатки водки. — Или понял, что перед ним другой человек, и организовал слежку».

Да, Иннокентий Савельевич — не выпивоха Тимофей. Он в здравой памяти, умен, наблюдателен. Такого не проведешь.

Дворник опять что-то мямлил. А его племянник только сейчас вдруг осознал ту степень опасности, которой подвергался все это время. Ему стало ясно, кто и зачем посылал приблатненных пацанов, бродивших за ним по пятам вне ресторана.

Васильков допил водку и заметил, как дядька клюет носом и норовит уснуть за столом. Он уложил его на кровать, погасил свет и встал сбоку от окна.

Две трети оконного проема находились ниже уровня земли. Лишь через верхнюю часть можно было разглядеть тротуар, дорогу и дома, стоявшие на противоположной стороне улицы. Сейчас, глубокой ночью, все это тонуло в непроглядной темени. В подобных случаях бойцы фронтовой разведки полагались на слух.

Васильков медленно открыл форточку, замер и прислушался.

Ждать пришлось долго. Минут десять-двенадцать на улице было удивительно тихо. Потом слух опера уловил едва различимый шорох.

«Идут двое. Стараются не шаркать, ступают мягко и широко, — понял Александр. — Прошли. Остановились метрах в пяти от окна, пошептались и двинулись на другую сторону улицы».

Он дождался, пока все звуки стихнут, осторожно обошел в темноте стол-тумбу с остатками пиршества, нащупал пачку папирос, спички, выскользнул в коридор и, перешагивая через скрипучие ступени, поднялся к выходной двери. Старые петли громко пели, но Васильков знал, что если открывать дверь очень медленно, то этот звук пропадал.

Он наполовину распахнул створку и выглянул наружу. После прокуренного подвала ночная свежесть и запахи зелени показались ему чем-то волшебным, нереальным.

Вокруг была все та же темень, и Александру вновь пришлось полагаться на слух.

Где-то вдали иногда лаяла собака. Больше никаких звуков. Полная тишина.

Он вытянул зубами из пачки папиросу, но чиркать спичкой и освещать свое лицо не торопился. Голову будоражили разные мыли.

«А не махнуть ли по такой темени к Старцеву на квартиру? При моих навыках фронтового разведчика я сделаю это с легкостью, как уйду, так и вернусь. Ни одна собака не заметит».

Эта смелая мысль ему понравилась. Возможно, тем бы и закончилось. Васильков не стал бы возвращаться в полуподвал, отправился бы на доклад к товарищу домой. Но в какой-то момент он не увидел, а скорее почувствовал едва приметное движение слева от себя. Будто от кустов, что росли меж тротуаром и дорогой, кто-то осторожно крался в его сторону.

Не двигаясь, Александр сжал кулаки, чуть согнул в локтях руки и приготовился встретить противника.





Глава 10





Муровцы получили десяток фотографий молодого бандита с опухшей перевязанной щекой, разделились на две группы, оседлали служебные автомобили и отправились по московским зубоврачебным кабинетам. Всего им предстояло объехать семь объектов, четыре на севере столицы и три на западной окраине. Север Иван Харитонович отдал Егорову и Горшене, так как все четыре кабинета находились в относительной близости друг от друга. Сам же с Бойко отправился на запад. Там объектов было поменьше, но кучность здорово хромала.

Первая амбулатория, расположенная у депо за Ваганьковским кладбищем, оказалась закрытой. Пожилая докторша-стоматолог сама слегла в больницу с сердечным приступом. На рабочем месте в ближайшую неделю ее не ждали.

Второй объект на Погодинской работал, в очереди сидели человек семь-восемь. Убедившись в том, что блатного мальца среди них нет, Старцев с Бойко дождались, когда врач освободится, и на десять минут уединились с ней в кабинете. Молодая женщина оказалась понятливой.

Она выслушала визитеров, внимательно посмотрела на фотографию, спрятала ее в карман белого халата, кивнула и сказала:

— Если появится, осмотрю, проведу часть лечения, назначу прием на следующий день и сразу же позвоню вам.

Последний объект оказался дальше других, почти на границе города и ближнего Подмосковья. Это была зубоврачебная амбулатория в небольшой больничке, находившейся на территории поселка имени летчика Кастанаева.

— Сюда этот тип заявится только в том случае, если банда залегла на дно где-то там, — проговорил Олесь и махнул рукой на юго-запад, в сторону лесов и мелких деревень.

Одной из особенностей в характере Бойко была способность всегда и во всем сомневаться. Родилась она, скорее всего, в тот момент, когда в его ладони взорвался немецкий автоматический карандаш. До этого Олесь таким занудой не был.

Иван не стал развивать тему.

— Не исключено, — бросил он, идя по коридору и читая таблички на дверях.

В амбулатории работал пожилой мужчина в очках с толстыми линзами. В очереди на прием не было ни души.

— Да, — отозвался он на стук в дверь и удивленно уставился поверх очков на посетителей, вошедших в помещение. — На двери висит объявление. Вы умеете читать, молодые люди?

Вместо ответа Старцев показал ему развернутое удостоверение, представился и спросил:

— А что там, в вашем объявлении?

— Амбулатория закрывается.

— Закрывается? Это почему же? В Москве и так не хватает врачей.

Было видно, что пожилой врач не горит желанием углубляться в подробности.

Однако он сказал, обращаясь не к визитерам, а в пространство:

— Я единственный стоматолог в радиусе трех верст. Других просто нет! А мне говорят, что я стар. Отслужил. Вот так-то, молодые люди.

— Увольняют, что ли? — уточнил Иван Харитонович.

— Выходит, так.

— А на ваше место кого-нибудь принимают?

— Нет. — Доктор развел руками. — Вы правы. У нас сейчас и специалистов-то раз, два и обчелся. Зубных техников даже нет, не то что врачей или стоматологов! А что у вас, собственно, за интерес такой?

Они познакомились. Стоматолога звали Иваном Ильичом. Свою профессию он выбрал еще до революции и все эти годы исправно работал в Москве.

— Тип один к вам может заявиться. Сегодня или завтра, точно не скажу, не знаю, — поведал ему Старцев самую суть дела и в двух словах обрисовал ситуацию.

Иван Ильич покивал, согласился с тем, что бандитизм за последние годы совсем распоясался, снова развел руками и заявил:

— Если сегодня или завтра, то с удовольствием окажу содействие. А если ваш тип задержится с визитом, то, извините, помочь не смогу. В субботу дорабатываю и откланиваюсь.

— А если мы переговорим с вашим начальством? — предложил Бойко. — Согласитесь вы еще немного поработать?

— Не откажусь. С деньгами сейчас у всех туго.

Сыщики не стали прощаться с доктором, покинули амбулаторию и отправились искать кабинет заведующего.

Почти весь рабочий день Старцев и его коллеги потратили на переезды между стоматологическими кабинетами и на доверительные беседы с врачами. Наконец, покончив с нелегкой задачей, под вечер они вернулись в управление.

Задумку опера исполнили. Все врачи-стоматологи, работающие на севере и западе столицы, теперь были предупреждены о возможном обращении за помощью молодого приблатненного паренька лет двадцати пяти. Все они получили фотографический портрет оного, а также описание одежды, походки, особенностей речи. Всем специалистам оперативники оставили номера телефонов кабинета Старцева и дежурного по управлению.

Покуда Старцев, Егоров, Бойко и Горшеня общались с докторами, Ефим Баранец выполнял свое задание. Ему с самого утра было поручено отправиться на розыски Константина Кима. Он должен был прикинуться другом детства и школьным товарищем — Ефим родился всего на год раньше Кости, — покрутиться во дворе, наведаться домой, поспрашивать родителей, в общем, осторожно выяснить, что да как.

Ефиму удалось встретиться с Кимом. Тот вернулся с утреннего дежурства возле ресторана «Гранд» и намеревался дойти до телефонного автомата, чтобы позвонить в отдел. Молодые коллеги уединились на лавочке в тенистом сквере и спокойно переговорили.

Сообщать Косте было не о чем. Ни контактов с Васильковым, ни каких-либо известий о ходе операции у него не было. Вот он и не торопился с докладом.

Ловушка, устроенная оперативниками, сработала на следующий день.

Утром, в половине одиннадцатого, позвонил Иван Ильич, попросил к телефону Старцева и заговорщицким шепотом сообщил: