Вся ситуация казалась мне совершенно невыносимой, однако я постарался выйти из нее с достоинством. Я обнял Джейд за талию и на мгновение прижал к себе.

– Может, я сам все куплю? – спросил я. – Я все равно сделаю это лучше.

– Давай. Отличная мысль, – ответила Джейд.

Ее голос прозвучал неуверенно, формально. Сьюзен глядела куда-то в конец прохода, в данную минуту сосредоточив все свое внимание на какой-то точке вдалеке. Она не желала смотреть на меня. Я вовлек Джейд в разговор о покупках: Анемон больше любит арахисовое масло с кусочками орехов или без них? А как называются те вкусные хлопья для завтрака, которые позавчера подавал Оливер? В итоге Сьюзен покатила свою тележку дальше, объявив, что сначала покончит с покупками, после чего встретится с Джейд перед магазином.

– Ну вот, это Сьюзен Генри, – сказала Джейд.

– Все в порядке. Это должно было случиться. Рано или поздно вы бы встретились.

– Она так нервничает. Непохоже на нее. Сьюзен всегда абсолютно уверена в себе. Просто страшно видеть ее в подобном состоянии.

– Люди меняются, – заявил я, стараясь не придавать значения происходящему, однако понимая, что негодую гораздо сильнее, чем хотелось бы.

– Ты не расстроишься, если я выпью с ней кофе?

– Если все ограничится только кофе. – Мне показалось, что я произнес эти слова беззаботным тоном. Я глупо ухмыльнулся.

– Ты говорил, что никогда не будешь лезть мне в душу, – напомнила Джейд.

– И не буду. Ты поедешь с ней, да?

Нам пришлось подвинуть тележку. Мы стояли перед полками с растительным маслом. Молодая мамаша с розовыми бигуди в волосах и спящим младенцем в переноске за спиной положила гигантскую бутылку масла «Вессон ойл» в свою уже перегруженную тележку. Фоновая музыка сменилась голосом менеджера в радиотрансляционной сети, он рассказывал, какие товары продаются со скидкой: куриные грудки, губки для мытья посуды, кофе «Фолджерс», моющее средство «Даз»…

– Встретимся дома, – сказал я, берясь за ручку тележки.

Джейд кивнула. Она уже собиралась уйти и сделала вид, будто между нами не происходит ничего особенно сложного или странного. Она по-прежнему испытывала горячее желание время от времени притворяться, что каждый из нас, как и все вокруг, сам по себе. Однако она одернула себя и сказала:

– Я недолго.

– Знаешь, что я думаю? Вот что: если мир рухнет прямо сейчас, я счастлив, что провел с тобой столько времени. Я не скромничаю и не прикидываюсь, я действительно очень хочу, чтобы ты делала то, что сама хочешь, что кажется тебе правильным. Потому что, когда ты в полной мере становишься сама собой, из этого всего получается только хорошее.

Я постарался оказаться в глубине магазина, когда Джейд со Сьюзен вышли из него. Джейд отдала мне ключи от «сааба» Колин Маккей, и когда я вспомнил, что придется ехать домой самому, во мне затрепетало дурное предчувствие. Водить я умел, только прав у меня не было. Вдруг кто-нибудь нечаянно ударит меня сзади. На сцене появляется полиция. Нет прав? Затем звонок в отделение. Обнаруживается, что я нарушил условия освобождения. Я брошен в тюрьму. Отправлен обратно в Иллинойс. Без возможности хотя бы позвонить Джейд.

К тому времени как я вернулся, почти все собрались на кухне выгружать покупки. Была суббота, довольно рано и очень тепло. Анемон отправила в рот ложку арахисового масла. Нина Штернберг приготовила омлет из двенадцати яиц. Кухня была золотистой от солнечного света и довольно тихой, особенно если учесть, что нас здесь собралось шесть человек. Оказалось, все заметили, что я вернулся без Джейд. Я был удивлен: не думал, что подобные вещи замечают.

– Мы с Джейд встретили в «Прайс чоппере» Сьюзен Генри, – произнес я, ни к кому не обращаясь.

Я стоял на металлическом стуле, ставил на верхнюю полку шкафа банки с печеной фасолью и куриным бульоном.

– Можно, я скажу пару слов о мисс Генри? – спросила Нина Штернберг. – Мисс Свободный Дух заняла у меня в марте четырнадцать долларов и теперь, если видит меня в кампусе, прячется за деревьями.

– Правда? – поинтересовалась Анемон, и голос ее прозвучал так, будто из-за съеденного арахисового масла у нее сделалась волчья пасть. – Она и мне должна. Десятку.

– Сьюзен не церемонится с чужими вещами, – вставила Колин. – Я давала ей свою машину, и она вернула ее с пустым баком.

Дожидаясь Джейд, я чувствовал себя слабым и одиноким, а потому был признателен Колин Маккей, когда она сказала, что делает сэндвичи и приглашает меня перекусить с ней и Оливером Джонсом на переднем крыльце. Она поставила старый плетеный стол, застелила его старой льняной скатертью, украсила букетом ирисов в пивной бутылке. Она сделала сэндвичи с сыром и огурцом, и я выразил восхишение по поводу того, как изящно она сервировала стол. Никогда раньше не ел сэндвичей с огурцом. Я сидел на маленьком шатком стуле, а Оливер с Колин устроились на плетеном двухместном диванчике.

Колин была приземистая, коренастая, с сильными ногами пловчихи и с темно-карими глазами, всегда немного покрасневшими, как будто она только что вышла из хлорированной воды бассейна. Колин носила комбинезоны и клетчатые рубашки, хотя время от времени появлялась в платье, таком строгом, что даже человеку постороннему было ясно: выбирала его не она. Оливер переехал в «Гертруду» тремя годами раньше, когда был влюблен в студентку Стоутона по имени Сара Ричардс. В ту пору ему уже было лет двадцать пять и он давно не учился – бросил Эксетер еще на первом курсе и больше никуда не поступал, хотя довольно часто обращался в учебные заведения вроде Стэнфорда или Гарварда за разрешением на дипломную работу по ориенталистике и ждал одобрения и стипендии, пока не пришел к выводу, что его «не-ученье», как он это называл, еще не завершено. Сара Ричардс погибла в результате несчастного случая с лыжным подъемником, не успели они с Оливером прожить и полгода, и он задержался в «Гертруде» по причине скорби и лености, свойственной только Оливеру Джонсу. Он заводил интрижки почти со всеми женщинами, появлявшимися в доме, хотя ни одна связь не бывала долгой. Обычно роман начинался во время празднования одной из многочисленных дат, отмеченных в персональном календаре Оливера: день рождения Малера, дата открытия Урана. (Здесь Оливер разыгрывал один из своих шуточных номеров: астроном-гомосексуалист открывает планету и называет ее в честь задницы своего любовника. «Знаешь, мелкий паршивец, что там висит в небесах? Твой анус».) Ночь, когда Оливер с Джейд отправились в постель вместе, пришлась на годовщину смерти Сары. Той морозной февральской ночью все окна в доме сделались матово-белыми, словно надгробные камни. Оливер с Джейд пробыли любовниками неделю, а потом как-то ночью Оливер встал в темноте, жалуясь на зубную боль. Он спустился на первый этаж, чтобы выпить теплого молока, и больше уже не вернулся в ее постель…

Мы сидели на крыльце втроем, ели сэндвичи и пили чай со льдом, как в какие-нибудь двадцатые годы, вдыхали запах цветов и наслаждались легким ветерком, наблюдая, как сойки упрямо кружат над одним и тем же местом, издавая сиплые крики. Небо было глубокого мягкого цвета, ровного, словно внутренняя поверхность ракушки, если не считать одинокой заплатки волнистого белого облака. Я старался не думать о Джейд и Сьюзен и о том, чем они занимаются. Я страдал, но то была ерундовая боль – стоило лишь вспомнить, насколько тяжелым, насколько бесконечно пугающим и безграничным было мое горе раньше. А сейчас я сижу на тенистом крыльце в Вермонте, ем вкусные сэндвичи. Голубое небо. Голубые крылья соек. Хитрые голубые глаза Оливера косятся на Колин, которая спрашивает, любит ли он ходить на каяке.

– Дэвид? – окликнула меня Колин. – Ты еще с нами? – Она изобразила, будто стучит в дверь. – Есть кто дома?

Она наклонилась и положила маленькую, немного пухлую ладошку мне на колено.

– Если ты переживаешь из-за Сьюзен Генри, честное слово, не стоит.

– Вечно найдется какая-нибудь Сьюзен Генри, чтобы переживать, – протянул Оливер. – В точности как переживают из-за гриппа или, скажем, из-за вышедшей из строя рулевой колонки.

– Она вовсе не показалась опасной, – сказал я. – На самом деле она показалась мне милой.

– Милой? – повторил Оливер, пожимая плечами, будто я выбрал весьма сомнительное слово.

– Миловидной. И такой же уязвимой, как и все остальные.

– Это не имеет значения. – Колин поглядела на свою руку на моем колене и улыбнулась, будто приятно удивившись, что обнаружила ее там. – Для Джейд важен только ты.

– Знаю, – ответил я.

– Иногда я прямо изумляюсь, – произнесла Колин. Теперь она посмотрела на Оливера, и я ощутил, как на нем сосредоточилось все ее внимание. – У мужчин талант не замечать того, что чувствуют к ним женщины. У мужчин. Нет, я неправильно сказала. У людей.


В этот момент к дому подъехал оранжевый «фольксваген» с поднятым черным верхом. На пассажирском месте сидела Джейд, я узнал ее волосы над белым воротничком блузки. Я не видел, что происходит в салоне машины, однако был уверен, что Сьюзен сидит, развернувшись лицом к Джейд, они разговаривают и этот разговор не из легких. Маленький мотор урчал, и один раз Сьюзен, должно быть случайно, нажала на газ, потому что машина на мгновение взревела, словно мощная газонокосилка, поперхнувшаяся высокой травой.

– Ну вот. Все закончилось довольно быстро, – заметила Колин.

Она собралась было унести тарелки, однако передумала и положила руки на подлокотник плетеного диванчика. Скрестила ноги и принялась всматриваться в машину, словно мать, которая дожидается возвращения детей, не явившихся к назначенному часу.

– Разве это машина Сьюзен? – размышлял вслух Оливер. – На вид новая. И номера Джерси. Интересно…

На меня накатила волна смущения. Просто невероятно, что они вдвоем могут быть так близко. День стоял теплый, но окна в машине были закрыты. Я видел на стекле остатки плохо оторванного стикера и перевернутое отражение дерева. Вся ревность, какую я старался не замечать с той минуты, когда вышел из магазина, обрушилась на меня, будто чемоданы с багажной полки в слишком резко затормозившем поезде. Горло стиснуло, пальцы порозовели и стали холодными. Я таращился на машину, пока не заслезились глаза. Оливер продолжал рассуждать о том, что машина не может принадлежать Сьюзен, должно быть, она взяла ее у кого-то, вот только у кого? Я не обращал внимания на его болтовню, однако был рад, что он не молчит.

Наконец дверь со стороны Джейд распахнулась, и спустя несколько долгих мгновений она вышла из машины. На блузке были заметны темные разводы пота в тех местах, где она соприкасалась с жаркой обивкой салона. Коричневый матерчатый пояс был перекручен сзади, и у меня промелькнула неприличная мысль: а так ли было утром? Джейд захлопнула дверь. Сьюзен отъехала, не с ревом мотора, как я ожидал, а совершенно спокойно, чуть помедлив, прежде чем выехать на середину улицы, хотя других машин не было. Я наблюдал, как она удаляется. На заднем сиденье лежали покупки. Хороший знак: получается, что домой к Сьюзен они не заезжали.

Джейд развернулась. Совершенно бесстрастное лицо. Фото на паспорт. Воспоминание. На ней были джинсы, сабо, сине-белая блузка с белым воротником. Солнце отражалось от печной трубы и било ей прямо в глаза. Она прищурилась, поглядев на крыльцо, и только тут заметила нас.

Колин помахала.

Джейд пошла к дому. Кусты сильно разрослись, отчего дорожка сузилась. Джейд вела рукой по темно-зеленой стене. Золотая цепочка с шеи исчезла. Рождественский подарок от Сьюзен. Я погремел кубиками льда в пустом стакане, пробуя на вкус остатки чая.

– Обедаете на крыльце? – поинтересовалась Джейд, поднимаясь по ступенькам.

– Отличный денек для такого дела, – отозвалась Колин.

Джейд кивнула. Она казалась суровой, убитой горем и задерганной, словно хирург на поле битвы.

– И для того, чтобы совать нос в мои дела, – добавила она.

– Ну что может быть интереснее дел Джейд, – почти пропел Оливер.

Джейд фальшиво улыбнулась ему, потом прошла мимо нас в дом, захлопнув за собой дверь.

Пару минут мы сидели молча. Жужжали пчелы. Гремели ледяные кубики в моем стакане.

– У нее просто талант выставлять других полным дерьмом, – покачала головой Колин и бросила взгляд Оливера, чтобы ободрить его.

– Подобным талантом наделены только жертвы, – бросил Оливер, скрещивая длинные ноги.

Я встал и лениво направился к двери, все еще сжимая в руке стакан. Взялся за маленькую цилиндрическую ручку, но дверь не открыл. Я всматривался в холодные тени в доме сквозь провисшую москитную сетку, глядел на перила красного дерева, стоячую вешалку, зеркало, люстру в виде уличного фонаря – все заштрихованное сеткой, словно на гравюре.

– Пойду узнаю, как она, – сказал я, открывая дверь.

Я услышал ее шаги на третьем лестничном пролете, ведущем в мансарду: сабо чертовски громко стучали. Я тихо двинулся за ней, перешагивая через две ступеньки. На втором этаже висел сгусток жаркого, влажного воздуха, похожий на те маленькие теплые участки воды, которые встречаются в очень холодных озерах. В ванной на втором этаже кто-то принимал душ: рев воды, этот умиротворяющий белый шум. Солнечный свет высекал бирюзовые искры из полукруглых окон на площадке. Джейд говорила, что мир, увиденный сквозь старое стекло, похож на воспоминание. Лестница здесь заканчивалась. Я прошел по коридору, тянувшемуся через весь дом, поднялся по узким крутым ступенькам мансардной лестницы, деревянным, голым, почти черным, за исключением третьей, где была прибита новая фанера цвета пшеницы.

Джейд стояла у огромного ромбовидного окна, расположенного в самой низкой части мансарды, и смотрела на наш темный двор с кленами и самодельными собачьими будками. Она подалась к стеклу, держась за оконную раму, ее пальцы почти касались потолка. Она не повернулась, когда я закрыл за собой дверь, даже не шевельнулась, и я подумал, не совершил ли ошибку, пойдя за ней. Я вышел в центр комнаты, потом остановился, чувствуя смущение и страх. Однако заставил себя пойти дальше, потому что, если бы это я прижимался лбом к стеклу, мне бы хотелось, чтобы Джейд подошла; и когда я опустил руки ей на плечи, она быстро развернулась и обняла меня с такой нежданной силой, что мой вдох распался надвое, сломавшись, словно ветка.

Мы стояли обнявшись. Я услышал, как внизу хлопнула дверь. Сойка пролетела мимо окна, еще одна, за ними еще две. Я гладил Джейд по спине, а она стояла совершенно неподвижно, обнимая меня с неослабевающей силой. Мы легли в постель и довольно долго занимались любовью. Мы не говорили о Сьюзен, мы вообще не разговаривали. Я прижимался к ней ртом, касался ее внутренней поверхностью губ и нижней частью языка, самыми нежными местами, и когда она кончила, у меня мелькнула мысль, что я только что имитировал тот способ, каким она занималась любовью со Сьюзен. Но мысль быстро исчезла. Я знал, что Джейд со мной. Любовь все-таки не слепа: изливаясь в нее, я ощущал, как сильно она меня хочет. Разве, занимаясь любовью, мы не казались друг другу воплощенным чудом? Все было не так, как раньше, когда мы только начинали в Чикаго. Мне кажется, мы стали менее счастливыми. Теперь между нами стояли смерть и четыре года разлуки, бывшие любовники, суды, больницы, неотправленные письма и десять тысяч часов страхов и сомнений, но наша любовь от этого не уменьшилась, просто мы стали менее счастливыми. А может быть, и не менее. Вполне возможно, что свет сознания высветил наше счастье под другим углом, оно уже не сверкало так сильно и теперь отбрасывало тень, и тень эта нас холодила.

Наконец мы заснули, но когда проснулись, было еще светло. Собаки, которых Джейд изучала для дипломной работы, скулили на заднем дворе. Тени листьев струились по деревянному полу, словно быстрые прохладные волны.

– Прости, если я напугала тебя, – сказала Джейд.

– Напугала. Но не сильно.

– Забавно, но когда мы сегодня ходили по магазину, я думала, что из всех наших с тобой общих дел я больше всего люблю ходить за покупками. Мне нравится делать с тобой вместе что-нибудь нормальное и повседневное и ощущать при этом, что на самом деле мы совершенно чокнутые, потому что это мы с тобой. Похоже на вселенский обман. Едем с тобой в машине, выглядим совершенно нормально, как и все остальные, сознавая, что через какой-то час вернемся сюда и будем совершенно голые вытворять черт-те что. – Она придвинулась и провела рукой по моей груди. – Мне нравится заниматься вместе с тобой самыми простыми делами.

– Мне тоже.

– А что тебе нравится больше всего? – спросила Джейд после паузы.

– Все.

– Нет. Ты же понимаешь, что я имею в виду. Что ты особенно любишь.

– Люблю смотреть, как ты одеваешься, в особенности по утрам, когда только что вышла из душа и собираешься куда-то. Мне нравится, как ты застегиваешь пуговицы на блузке перед зеркалом и смотришь при этом на свои пальцы. Потом заправляешь блузку в брюки и разглаживаешь ткань. Внимательно осматриваешь себя, прежде чем выйти из дома. А если у тебя мокрые волосы, то еще лучше. Ты разделяешь их на пряди, каждую тянешь вверх, встряхиваешь, наверное, чтобы быстрее сохли, все это по-настоящему быстрыми, профессиональными движениями, словно парикмахер. Все делаешь с такой энергией. Кажется, что ты в вечном движении.

В тот вечер мы поехали ужинать – я угощал. Я зарабатывал по девяносто долларов в неделю в магазине мужской одежды, продавая в числе прочего пресловутые брюки Редмана, которые запрещал продавать другим. Из-за этого меня мучила совесть, однако я не мог жить за счет Джейд и остальных, а работы, как и всегда, не хватало. Я пытался отговаривать покупателей от приобретения брюк Редмана, но, как бы мне ни хотелось, чтобы профсоюз победил, это было не самым большим моим огорчением. Однажды я отправил десять долларов в Объединенный профсоюз рабочих швейной и текстильной промышленности, приложив записку без подписи, в которой желал работникам Редмана всего самого лучшего и просил внести мое пожертвование в фонд помощи рабочим или в фонд забастовки. Однако, после того как я отослал деньги, меня охватила настоящая паника. Мне казалось, что этот перевод каким-то образом выведет на мой след – след исчезнувшего мальчишки-пикетчика. Почтовый штемпель расшифруют. Позвонят в полицию… Я знал, что это весьма маловероятно, практически невозможно, но все равно невыносимо терзался, когда воображение рисовало мне картины подобных бедствий. Как бы там ни было, мы с Джейд ужинали в заведении под названием «Раслер», одном из многочисленных ресторанов Стоутона с тяжелой мебелью, толстыми коврами, гамбургерами, стейками, свиными отбивными и гигантским салат-баром. Люстры свисали здесь с тележных колес, стаканы для воды были цвета темного золота, меню в форме фургона. Полагаю, это было сделано для туристов, считалось, что стоит горожанам выехать в сельскую местность, как они жаждут встречи с ковбоями. Нам с Джейд нравилось ужинать в «Раслере», потому что мы знали, что точно не встретим здесь знакомых. Мы заказывали самые дешевые блюда из меню, что давало нам право сколько угодно подходить к салат-бару и съедать столько свеклы, луковых колец и консервированного нута, сколько мы ни за что не съели бы в другое время.

– У нас хватит на десерт? – спросила Джейд, когда мы покончили с ужином.

Меня до сих пор так трогало, когда она говорила «у нас», в особенности когда делала это невзначай.

– Я буду яблочный пирог с сыром, – сказала она.

– Хорошо. И я тоже. Кофе?

– Нет. Молоко. Стакан холодного молока. Как будто мне до сих пор двенадцать.