Он услышал, как Сеттерхольм зашаркал по льду, а затем побежал. Клавэйн спокойно обернулся и ничуть не удивился, когда увидел перед собой ученого, замахнувшегося ледорубом.

Клавэйн со вздохом мысленно потянулся к сети машин, все еще дрейфующих в мозгу Сеттерхольма, и приказал им подвергнуть своего носителя молниеносной безболезненной казни путем разрушения нейронов. Час назад он не смог бы проделать такой трюк, но только что Галиана переслала инструкцию в его сознание, и дело оказалось плевым. На мгновение он ощутил, каково это – быть богом.

Сеттерхольм выронил ледоруб, споткнулся и упал прямо на одно из лезвий. Оно проткнуло визор, но к тому моменту ученый и так уже был мертв.

– Мои слова были правдой, – сказал Клавэйн. – Я и в самом деле мог убить их. Не хотелось бы так думать, но не стану и утверждать, что это не мое. Нет, я не виню вас нисколько.

Носком сапога он принялся сбивать лед со стены над трупом. Было бы слишком хлопотно забирать Сеттерхольма отсюда, а скрытые внутри машины стерилизуют тело и не позволят ни одной клетке загрязнить собой ледник. И, как сказал самому себе Клавэйн считаные дни назад, бывают и худшие места для смерти. Или, по крайне мере, худшие места для оставленных умирать.

Когда над Сеттерхольмом вырос сугроб посреди пещеры, Клавэйн обратился к мертвецу в последний раз:

– Но ничего не поправишь, я остался убийцей. – Он ударил ногой в стену, и еще один пласт льда осыпался на труп. – И кто-то должен был заплатить за это.





Ночной монолог[6]




Если вы и в самом деле родились на Фанде, то должны знать бытующую в нашем мире старую пословицу: «Позор – это маска, которая становится лицом».

Это означает, что, если вы долго носите маску, она прирастает к коже и становится неотделимой от вас, в каком-то смысле даже удобной.

Хотите знать, чем я занималась до вашего звонка? Стояла у окна и наблюдала, как Город Бездны погружается в сумерки. На фоне силуэтов далеких домов смутно проступало мое отражение – лицо, высеченное из жестоких световых бликов и безжалостно втягивающих свет теней. Когда-то давно отец поднял меня к ночному небу над заливом Бернхейма и стал показывать системы, планеты и малые колонии, связанные между собой космическими кораблями, и заявил, что я очень красивая девочка и что в темных озерах моих глаз отражаются миллионы звезд. А я ответила, что мне все это безразлично и я хочу стать капитаном космического корабля.

Он рассмеялся и крепче прижал меня к себе. Не знаю, поверил отец или нет, но, думаю, он испугался, решив, что я могла сказать это совершенно искренне.



А теперь появляетесь вы.

Вы узнаете меня, чего не смог бы сделать он, но узнаете только потому, что видели меня взрослой. Мы с вами ни разу не разговаривали, и наша единственная встреча ограничилась простой улыбкой, простым дружелюбным взглядом в тот момент, когда я приглашала пассажиров на мой корабль, все девятнадцать тысяч, что текли непрерывным потоком через посадочный люк… Или двадцать тысяч, если считать сочленителей.

Как бы я ни старалась, не могу вспомнить тогдашний ваш облик.

Но вы утверждаете, что были среди них, и я согласна уделить вам время. Вы утверждаете, что были среди тех немногих тысяч, кто пробудился от сна на корабле, и, возможно – мне ведь не свериться со списком пассажиров «Равноденствия», – среди еще меньшего числа людей, кто не получил необратимых повреждений из-за того, что наш рейс затянулся. Но вы утверждаете, что это все равно было тяжело. Когда вас возвратили из криосна, вы едва осознавали себя как личность, не говоря уже о сохранности воспоминаний.

Как так вышло, что со мной все хорошо, а с другими нет? Отчасти мне повезло. Но когда было решено, что я должна выжить, на корабле приняли все меры, чтобы уберечь меня от побочных эффектов долгого сна. Сервиторы не раз вмешивались, чтобы исправить неполадки и увеличить мои шансы. Не раз меня частично оживляли, чтобы отдать в распоряжение хирургического автомата, который устранял начинающееся обморожение. Сама я ничего не помню, но, очевидно, он с задачей справился. Такую заботу нельзя было распространить на всех пассажиров. Остальным приходилось полагаться лишь на удачу, и не единожды.

Подойдите на минуту к окну. Это мое любимое время суток. Теперь мой дом здесь, в Городе Бездны. Я никогда больше не увижу Фанд, и мне редко доводится покидать свое жилище. Но Йеллоустон – не такое уж плохое место, если привыкнуть к ядовитому небу и беззвездным ночам.

Видите, как загораются огни? Миллион окон, миллион других жизней. Огни горят большую часть суток, и они по-прежнему напоминают мне искры на фоне завесы, вспыхивающие одна за другой. Помню, как я стояла там с Магадиз и доктором Грелле, наконец сообразив, что же они мне показывали… и что это означало. Прекрасные крохотные синапсические вспышки, словно мысли, искрящиеся в галактической тьме разума.

Но вы же ничего этого не видели.



Давайте я расскажу вам, как все началось. Вы еще услышите другие мнения, другие версии, но вот так все происходило для меня.

Когда это случилось, мне не нужно было объяснять, что что-то пошло не так. Я еще только открыла глаза, ощупью отыскивая путь к сознанию, а все признаки больших неприятностей уже были тут как тут. Красные стены, красный свет, слабо пульсирующий сигнал тревоги и воздух, слишком холодный для ощущения комфорта. «Равноденствие» должен был прогреться до прибытия на Йеллоустон, чтобы мы могли запустить алгоритм массового пробуждения. Такой холод был возможен лишь в одном случае: если бы меня вывели из криосна, когда корабль летел на полной скорости.

– Раума, – прозвучал чей-то голос. – Капитан Бернсдоттир. Вы меня понимаете?

Это мой первый помощник склонился над приоткрытой криокапсулой. Его лицо расплывалось перед моими глазами – бледное широкое пятно.

– Струма… – Язык и губы отказывались подчиняться, во рту пересохло. – Что случилось? Где мы сейчас?

– На полпути, и дела у нас неважные.

– Начинай с самого плохого.

– Мы остановились. Двигатели повреждены, управление потеряно. Дрейфуем со скоростью несколько километров в секунду по местной системе координат.

– Нет, – категоричным тоном, словно объясняя ребенку, проговорила я. – Это невозможно. Корабли просто так не останавливаются.

Струма наклонился и помог мне выбраться из капсулы. При каждом движении кости и мышцы посылали новую вспышку боли в мозг. Пробуждение от криосна никогда не бывает приятным, но быстрое пробуждение сопровождается целым списком проблем.

– Возможно, если это преднамеренное действие. Это диверсия, капитан.

– Что?


– Пауки… сочленители, – поправил он себя, – проснулись в середине рейса, выбрались из своего отсека и захватили управление кораблем. Они развернули нас кругом и сбросили скорость настолько, что теперь мы едва ползем.

Он помог мне добраться до кресла и стола, а потом протянул чашку студенистой розоватой каши, предназначенной для восстановления метаболического баланса.

– Как… – У меня было слишком много вопросов, и они мешали друг другу вырваться из головы, но бравый капитан сразу перескочил к главному, а потом уже вернулся к мелочам. – Состояние корабля. Докладывай.

– Аварийное. Нет контроля ни над маршевыми, ни над маневровыми двигателями. Связь потеряна.

Он проглотил слюну так, словно собирался сказать что-то еще.

Я зачерпнула ложкой отвратительно пахнущую розовую массу.

– Скажи мне, что мы можем исправить повреждения и лететь дальше.

– Все это можно починить… со временем. Мы сейчас разрабатываем график ремонта.

– Мы?

– Шесть старших офицеров, включая меня. Корабль разбудил нас первыми. Это обычная практика: будить капитана только в экстренной ситуации. Еще шестерых пассажиров разморозили согласно все той же аварийной инструкции.

Лицо Струмы перестало расплываться перед моими глазами. Первый помощник побывал со мной уже в двух рейсах, но все еще казался мне слишком молодым и нетерпеливым. Резкие мальчишеские черты лица, открытая улыбка, круто изогнутые брови, короткие темные волосы, аккуратно причесанные даже в кризисной ситуации.

– А что… – Я нахмурилась, пытаясь отогнать неприятные новости, которые он успел мне сообщить. – Что с этими сочленителями? Раз ты говоришь со мной, значит их попытка не удалась.

– Да, не удалась. Они хорошо изучили корабль, но не знали всех тонкостей системы безопасности. Мы проснулись вовремя и не позволили им захватить корабль, а потом изолировали их. – У него заиграли желваки. – Но схватка получилась жестокой. Они брали быстротой и хитростью, а еще, разумеется, численным перевесом сто к одному. Но у нас было оружие, и к тому же большая часть охранных систем оказалась настолько примитивной, что оставалась на нашей стороне.

– Где они сейчас?

– Оставшиеся в живых задержаны. Еще примерно восемьсот человек по-прежнему заморожены. В группе захвата было около двухсот – точных цифр у нас нет. Но мы их изрядно проредили. По моим прикидкам, человек шестьдесят еще тепленькие, но мы заперли их прочными переборками и электростатическими щитами.

– А почему же тогда корабль так растерзан?

– Это от отчаяния. Они были готовы сражаться насмерть. Вот тогда и были причинены основные повреждения. Обычные меры не могли сдержать мятежников. И нам пришлось применить тяжелые эксимерные лазеры, которые пробили дыру в корпусе и изувечили все, что оказалось на их пути, включая двигатели и системы навигации.

– У нас были эксимеры?

– Согласно инструкции, капитан. Просто раньше они нам не требовались.

– Не могу поверить. Сто лет мирного сотрудничества. Успешная совместная работа, взаимовыгодный обмен научными и техническими сведениями. Почему же пауки отказались от всего этого? И именно на моем корабле?

– Я покажу вам почему, – пообещал Струма.

Поддерживая мое неустойчивое тело, он подвел меня к обзорному иллюминатору и открыл противорадиационные заслонки. Затем выключил аварийные красные огни, чтобы моим глазам проще было приспособиться к виду снаружи.

Я посмотрела на звезды. Они медленно проплывали слева направо, но не потому, что весь корабль двигался, а потому, что на нем теперь работала центробежная гравитация и наша часть «Равноденствия» вращалась. Звезды были разбросаны по скоплениям и созвездиям, некоторые изменились почти до неузнаваемости, а другие – более далекие – не слишком отличались от тех, что я помнила с детства.

– Это просто звезды, – сказала я, ничуть не удивленная. – Не понимаю…

– Подождите.

И тут я увидела черную стену. Она имела четкие границы, за которыми не было вообще никаких звезд. Чем дальше мы поворачивались, тем больше черноты появлялось в поле зрения. Отсутствовали не только близкие звезды. Весь Млечный Путь – скрученный хребет, состоящий из десятков миллионов звезд, отделенных от нас тысячами световых лет, – изгибался дугой через обычную часть неба, а затем внезапно обрывался, как будто я смотрела на линию горизонта над черным бессолнечным морем.

На какое-то время я просто уставилась в темноту, не в состоянии осознать, что я вижу. Меня готовили к разным непредвиденным обстоятельствам – почти ко всему, что могло случиться в межзвездном перелете. Но только не к этому.

Половина неба исчезла.

– Что за чертовщина?

Струма долго смотрел на меня, не прерывая молчания, а потом буркнул:

– Хороший вопрос.



Вас не было среди тех шести представителей пассажиров. Иначе вышло бы слишком ловко, слишком неправдоподобно, учитывая обстоятельства. И я бы вспомнила ваше лицо, как только вы вошли в дверь.

Я встретилась с ними в одной из кают массовой реабилитации. Она походила на такие же каюты для экипажа, только была намного больше и богаче обставлена. В конце нашего перелета пассажиры должны были оттаивать здесь группами по несколько сотен, готовясь к высадке в новой звездной системе, в самом начале нового этапа своей жизни.

Все шестеро прошли через тот же процесс привыкания, который я сама пережила несколькими часами раньше. Дискомфорт, растерянность и изрядная доля негодования из-за того, что рейс прошел не так гладко, как обещали рекламные проспекты.

– Вот что нам известно, – начала я, обращаясь к этим шестерым, собравшимся вокруг шестиугольного стола с восстановительными блюдами и напитками, – через некоторое время после нашего отлета с Фанда сочленители попытались захватить корабль. Насколько нам удалось выяснить, сто или двести из них вышли из криосна, захватили систему управления двигателем и остановили корабль. Мы сейчас находимся вблизи объекта или феномена неизвестного происхождения. Это черная сфера размером приблизительно со звезду, и мы всего в пятидесяти тысячах километров от ее поверхности.

Я предупреждающе подняла руку, не дав посыпаться закономерным вопросам:

– Нет, это не черная дыра. Черная дыра такого размера обладала бы массой целой галактики, и мы никак не могли проглядеть нечто подобное в непосредственной близости от нас. Кроме того, она нас не притягивает. Просто находится рядом, не оказывая никакого гравитационного воздействия, которое могли бы зафиксировать наши приборы. Мы также отметили, что звезды возле самого ее края не подвержены ни аберрации, ни красному смещению… Что?