31 июля 1907 года. Полдень. Румыния, Бухарест, Королевский дворец.

Два дня назад, ровно на рассвете двадцать девятого числа, русские и болгарские армии внезапно, без объявления войны и каких-либо переговоров, а также без единого выстрела перешли румынскую границу на всем ее протяжении и двинулись вглубь территории обреченного государства. Одновременно русский Черноморский фронт блокировал Констанцу, которой в ближайшем будущем было суждено оказаться переименованной в Кюстенджи, и высадил в ее порту морской десант. Это были еще не знаменитые головорезы из корпуса морской пехоты князя-консорта (ибо из пушек по воробьям не стреляют), а просто десантные роты с броненосцев и крейсеров, но и такая демонстрация возможностей привела всех сторонних наблюдателей в трепет. А этих наблюдателей в Констанце оказалось немало, особенно на иностранных торговых судах, застрявших в главном румынском порту после того, как Черное море оказалось наглухо закрыто из-за предстоящих боевых действий.

При этом союзники по Балканскому Альянсу: русская императрица Ольга и ее брат, болгарский царь Михаил – издали совместный манифест, объявив в нем, что пошли войной не на честный и работящий румынский народ (наглая лесть), и даже не на румынского короля, который во всей этой истории ни сном, ни духом, а на наглое, жадное и подлое румынское боярство (истинная правда), составляющее политический класс нынешней Румынии. У большинства румын после радикальных перемен жизнь не ухудшится, а даже улучшится, а те, что грешили, пусть приготовятся ответить за свои дела и дела своих предков, наворотивших такого, за что им не может быть прощения.

Тут надо заметить, что румынское государство изначально создавалось в виде эдакой боярской республики, к которой в качестве украшающей надстройки прилепили германскую королевскую династию Гогенцоллернов-Зигмариненов, ибо румынские бояре напрочь отказывались воспринимать в качестве верховного главы кого-то из своей среды. Ставка на боярство как на классово близкий элемент делалась в первый период русского владычества – с 1829 по 1834 годы. Бояре были правящим классом в полуавтономных от Турции Дунайских княжествах с 1835 по 1848 годы, когда, подавляя народные восстания, в княжества снова вошли русские войска (в основном для того, чтобы то же самое не сделали турки). Во второй период русского владычества местная румынская аристократия снова была лелеема и любима, и эти же люди возглавили строительство независимой Румынии после того, как русские проиграли свою Восточную (Крымскую) войну и отступили прочь.

И вот этому боярскому раю настал быстрый и беспощадный конец. Пришельцы из будущего, хорошо осведомленные о том, что, даже сменив общественную формацию, румынское государство ничуть не изменит своей сути, настояли перед российской императрицей на самом радикальном способе решения этой проблемы – и теперь русские и болгарские армии стремительно продвигались вперед, чтобы сломать разделяющий их барьер. Времена танковых рейдов, когда темпы наступления в чистом прорыве могут составлять до ста километров сутки, еще не пришли, но даже без этого румынская армия, плохо вооруженная и не успевшая отмобилизоваться, почти не оказывала силам вторжения никакого сопротивления – не только потому, что не могла, а, скорее, оттого, что попросту не желала. Да и чего ради простые солдаты, да и младшие офицеры, будут подставлять свои головы под пули из-за боярских хотелок, когда даже сам король отстранился от дел?

Уже к утру второго дня скоротечной и почти бескровной войны, когда передовые болгарские части полукольцом охватили румынскую столицу, а русская армия практически на всем протяжении форсировала реку Серет, стало очевидно, что румынская лавочка вот-вот закроется на вечный переучет. И вот тогда вся та же публика, уже ощущавшая на своих шеях холод набрасываемых на них пеньковых петель, снова потянулась в королевский дворец за советом.

– Ваше величество, – склонив голову, сказал начальник румынского генерального штаба Григоре Грациану, – наша армия разгромлена, солдаты не хотят сражаться ни с русскими, ни с болгарами, а потому бросают оружие и сдаются им в плен.

– А наши мужики приветствуют русских солдат как своих освободителей! – расстроенно воскликнул председатель Сената Иоан Лаговари, – ибо им известно, какие дела творятся в не такой далекой от них Бессарабии.

– Да, это так, – поддержал председателя Сената министр внутренних дел Ионел Братиану, – как мы ни старались вывести эту напасть, все было бесполезно.

На самом деле в Бессарабии ничего особенно выдающегося не творилось: обычные дела для Российской империи. Переселенческая программа, беспроцентные семенные ссуды беднейшим крестьянам, скупка урожая по твердым ценам, конно-машинные станции с твердыми расценками в натуральной форме, а также прочие инициативы императрицы Ольги ужасно раздражали не только местных бессарабских помещиков, которых лишали дешевых батраков, но и их «коллег» пор ту сторону границы. Истошные вопли Пуришкевича в правой прессе были слышны до самого Парижа, и в Бухаресте обсуждались исключительно в разрезе «как хорошо, что Румыния – это не Россия». И даже крестьянское восстание в марте этого года, подавленное с помощью пулеметов, господа Лаговари и им подобные отнесли на счет «тлетворного российского влияния».

Глядя на это сборище, король только тяжело вздохнул. Вроде они и пришли к нему каяться в своих прошлых грехах, просить совета и защиты, но так ничего и не поняли в своем поведении – а значит, этот разговор был бесполезен.

– Когда четыре дня назад вы заявили мне, что мирно пропустить русские войска через нашу территорию совершенно немыслимо, то я уступил вам всю полноту власти и отдалился от дел, – сказал король. – Я не понимаю, чего вы еще хотите, господа, ведь все устроилось по вашему хотению? Вы поступили в соответствии со своей сущностью, а русская императрица – в соответствии со своей. И вот теперь выяснилось, что воевать с русской армией – это вам не расстреливать из пулеметов безоружных крестьян. А ведь Румынией занялись, только споткнувшись о ваше упрямство, в противном случае нас бы еще долго не замечали, ибо дел у русских и без того невпроворот. Вот и результат этого упрямства будет печален, и в первую очередь для вас. Поскольку монархи неприкосновенны, то меня отпустят доживать свои дни на родину предков, а вы останетесь наедине с разъяренной русской госбезопасностью. Но такова жизнь, увы.

– Ваше королевское величество, – сказал премьер-министр Димитре Стурдза, – мы считаем, что Румынии нужен мир с Российской империей и Болгарией – и его следует заключить немедленно, пока не стало совсем поздно.

– Ну так заключайте, господин Стурдза, – пожал плечами король, – ведь вы же у нас не только премьер-министр, облеченный всей полнотой власти, но и министр иностранных дел. Кто вам мешает заключить самый лучший мир – хоть с русскими, хоть с кем-либо еще?

– Мы пытались! – вплеснул руками премьер-министр, который одновременно был министром иностранных дел. – Еще позавчера в полдень, когда вторжение только началось, наш посланник[5] в Вене встретился с русским послом господином Урусовым. Он сообщил этому господину, что мы готовы признать свои ошибки и покаяться, лишь бы прекратилась эта война, после чего русские и болгарские солдаты должны вернуться на свои территории. Ответ, пришедший из Петербурга от самого господина Одинцова, был весьма обескураживающим. Нам предложили без всяких предварительных условий и без задержки сдаться на милость победителей – и тогда нас не будут убивать насмерть, потому что российская императрица дала себе слово не подписывать смертных приговоров.

– Ваше королевское величество… – проблеял министр внутренних дел Ионел Братиану, – мы знаем, что двадцать лет назад вы подписали с Бисмарком секретный австро-германо-румынский оборонительный союз. Так почему бы вам сейчас не обратиться к этим странам за военной поддержкой?

– Господин Братиану, – вздохнул король, – война, в которую вы втравили Румынию, идет уже два дня. Для выдвижения ультиматумов Берлином и Веной, а также прочих сдерживающих шагов с их стороны, времени прошло уже достаточно. И почему-то ничего не происходит. Никто никому ничего не предъявляет. И как вы думаете, почему? Я вам отвечу! Ни одна великая держава не пожертвует ради Румынии ни одним солдатом, тем более что даже для Германии это сейчас так не вовремя…

– Но, ваше королевское величество! – воскликнул военный министр Александру Авереску, – почему же Германия не сможет или не захочет прийти к нам на помощь?

Король назидательно ответил:

– А потому, что для выживания своего государства мой родственник, кайзер Вильгельм, должен сначала всеми силами напасть на Францию, разгромить ее даже быстрее, чем в прошлую франко-прусскую войну, и лишь потом разворачивать свою армию против России. И при этом он должен учитывать огромный британский флот, который еще может ударить его в спину. Иного течения событий заключенный на встрече в Бресте антигерманский Альянс не подразумевает. Даже крах Франции не сломает решимости оставшихся союзников сражаться до конца. Если Германия попытается проделать свой план в обратном порядке, то она сразу же увязнет в боях на русском фронте, при том, что французы и англичане будут неумолимо готовить наступление на Берлин с западного направления. Своей подготовкой к будущей войне в Европе русские прямо показывают, что они готовы воевать с врагом годы и, может быть, десятилетия, ибо с территорий, которые могут стать полем боя, заблаговременно убирается все ценное. Самое главное, на восток в рамках переселенческой программы вывозится само население, а взамен там строятся рубежи обороны и прокладываются пути сообщения. Русская императрица, у которой уже имеется вполне определенная репутация, будто специально расчищает площадку для будущих сражений, как если бы ожидаемая ею война с Германией должна случиться уже завтра. В таких условиях германские генералы и сами не захотят ввязываться в войну с Российской империей с перспективой получить французской палкой по затылку, и своего кайзера постараются удержать от опрометчивых шагов. А без содействия Германии и Австро-Венгрия будет сидеть тихо. Противостоять в одиночку союзу России, Сербии и Болгарии она не в силах. Надеюсь, теперь вам понятно, почему никто и не пошевелится вытаскивать ваши задницы из дерьма, в которое вы залезли с таким всплеском?

– И что же нам, ваше королевское величество, в таком случае следует делать? – с некоторым недоумением и даже обидой спросил премьер-министр Димитре Стурдза. – Мы хотим знать, есть ли у вас какой-нибудь план, чтобы выйти из этого положения…

– А почему вы задаете этот вопрос мне? – удивился король. – Ведь я же передал вашему национал-либеральному правительству всю полноту власти и умыл руки. Вот и делайте теперь хоть что-нибудь, а я посмотрю на это со стороны. Ведь я все-таки смог дать знать русской императрице, что не имею никакого отношения к вашей дурацкой затее, и в итоге меня, хе-хе, не ждет ничего страшнее легкого порицания и остатка жизни, проведенного в родовом поместье.

– Мы бы хотели, чтобы вы, ваше королевское величество, вступили в переговоры от нашего имени для скорейшего прекращения этой злосчастной войны, – сказал Ионел Братиану, – а мы, со своей стороны, обещаем, что не будем вам в этом мешать.

– Да, – подтвердил Иоан Лаговари, – клянемся, больше вы не услышите от нас дурного слова.

– А вы что скажете, господин Стурдза? – обратился король к премьер-министру. – Согласны вы со своими подельниками или и дальше намерены постоянно возражать своему королю?

– Нет, – опустил глаза долу премьер-министр, – теперь мы видим, что вы были правы, ваше королевское величество, а мы ошибались. Пропусти мы тогда русскую армию без боя – и сейчас нам не пришлось бы испытывать такое большое унижение и просить русскую императрицу о милости…

– Проще выдавить воду из камня, чем жалость из русской царицы, – сказал румынский король. – Бедным и убогим она может сострадать сколько угодно, а вот к вам, господа – таким сытым и гладким – ее сердце будет глухо. Ну да ладно, я вам помогу пострадать за правду, потому что тоже не люблю, когда из меня делают дурака. Охрана! Арестуйте этих господ и держите их под замком до тех пор, пока я не договорюсь с русской императрицей и болгарским царем о почетной капитуляции.

И тут с двух сторон залы, где король принимал членов своего правительства, открылись большие двухстворчатые двери, и внутрь вошли офицеры с автоматическими пистолетами браунинга наизготовку.

– Да, вот так-то, господа! – мелким смехом засмеялся Кароль Первый, глядя на ошеломленных и растерянных национал-либералов. – Попытаться сохранить румынскую государственность в таких условиях можно, только сдав вас всех оптом в кровавые лапы русской государственной безопасности. Иным способом эта задача не решается. Думаю, что дальше нас ждет длительный переходный период, в ходе которого ваших преемников будут перевоспитывать в ту народолюбивую веру, которую исповедует окружение русской императрицы. А может, все будет гораздо жестче, и после того, как я отрекусь, желая отдохнуть на старости лет, мой племянник будет уже не королем, а вассальным князем со всеми вытекающими из этого последствиями. Но вам это будет уже все равно, потому что вы к тому времени будете очень заняты, катая тачку на русской каторге.



2 августа 1907 года, 12:05. Германская империя, Берлин, Королевский (городской) дворец.

Присутствуют:

Кайзер Вильгельм II Гогенцоллерн;

Рейхсканцлер – Бернгард фон Бюлов;

Министр иностранных дел – Генрих фон Чиршки;

Начальник Генштаба – генерал-полковник Хельмут фон Мольтке (младший);

Статс-секретарь военно-морского ведомства адмирал Альфред фон Тирпиц.


Когда та же компания (за исключением посла в Петербурге) собиралась на совещание три месяца назад, то все ее члены (и в первую очередь кайзер) были полны надежд, что Германии удастся избежать худшего. Но теперь эти надежды рухнули в прах. С одной стороны, англо-франко-российский союз, заключенный на конференции в Бресте, четко очертил рамки будущей схватки за мировое господство. С другой стороны – без остатка рассеялись надежды на то, что когда придет час финальной схватки, русская армия окажется неуправляемой, медлительной и неуклюжей. Румынию генерал Плеве разобрал на запчасти в кратчайшие сроки, и сейчас, когда части его пятой Бессарабской армии, свернувшись в походные колонны, продолжают продвигаться на юг, по территории этой еще недавно независимой страны, в болгарских портах (Варне и Бургасе) с причаливших пароходов тысячами сходят русские солдаты.

Мольтке-младший сказал:

– С того момента, когда, вступившись за избиваемых христиан, Российская империя стала непосредственным участником войны на Балканах, у Турции не осталось шансов на более или менее благополучный исход.

– Если бы эта война касалась только Балкан, то было бы полбеды! – воскликнул кайзер. – Русские армии начали наступление на Месопотамию через территорию Северной Персии, где у них по договоренности с англичанами имеется зона влияния, а также продвигаются вдоль берега Черного моря на Кавказе. Мне кажется, что наш добрый друг султан Абдул-Гамид не ожидал от русских варваров такой прыти и немного растерялся.

– Ваш добрый друг тридцать лет морочил вам голову, обещая разрешить постройку железной дороги Стамбул-Багдад-Басра, – напомнил своему доброму кайзеру адмирал Тирпиц, – но, несмотря на потраченные деньги и время, это дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Русские за это время построили свой Великий Сибирский Путь, американцы соединили железной дорогой берега двух океанов, и лишь наш проект так и остался на бумаге.

– Все дело в том, что русские и американцы прокладывали дороги по своей территории, – устало заметил Бернгард фон Бюлов, – а мы для постройки своей дороги были вынуждены связаться с турками…

– Постойте, господа, – сказал вдруг адмирал фон Тирпиц, – мне кажется, что мы совсем не о том сейчас говорим, о чем следовало бы. У меня в эти дни такое ощущение, что мы без окриков и понуканий идем куда-то по натоптанной тропе, в конце которой нас ждет ловчая яма, чье дно утыкано кольями. Наш курс ведет к опасности, и совсем недавно мы прошли еще один важный поворот по дороге к гибели. А в Петербурге на нас смотрят, считают наши шаги и делают себе пометки, насколько близко мы подошли к краю, от которого у нас уже не может быть возврата. Когда почва под нашими ногами заскользит в пропасть, чем сильнее мы будем барахтаться, тем катастрофичнее будет наше падение.

В ответ на эти слова кайзер зябко передернул плечами.

– Ты так убежденно об этом говорил, мой добрый Альфред, – сказал он, – что у меня даже пошел мороз по коже. У меня тоже присутствует чувство, будто я играю в любительском театре роль в пьесе не самого талантливого автора, и до того момента, когда в меня со стороны благодарной публики должны полететь огрызки яблок и соленые огурцы, осталось совсем немного времени. Даже когда я произношу какую-либо речь, которая должна стать экспромтом и неожиданностью, то порой начинаю ощущать, будто читаю ее с довольно затертого листа бумаги, словно нечто подобное я произносил уже много раз. И я тоже ощущаю, что мы приближаемся к черте, за которой возврата назад уже не будет. И в то же время я понимаю, что прекратить движение и встать на месте тоже означает гибель, потому что тогда то, от чего мы бежим, настигнет нас и сожрет.

– А от чего мы бежим, ваше королевское величество? – спросил статс-секретарь по иностранным делам Генрих фон Чиршки. – Мне, например, положение Германии кажется вполне устойчивым, а в союзе с Австро-Венгрией мы можем попробовать бросить вызов окружившим нас врагам.

– Бросить вызов и победить – это совсем не одно и то же, – сказал Бернгард фон Бюлов. – Наш любимый кайзер и герр Альфред говорят, что у них есть ощущение, что, двигаясь по предначертанному пути, мы совершаем фатальную ошибку. Выиграть войну в складывающейся конфигурации коалиций для Германии нереально.

– Так и есть, – по-солдатски прямо отрубил Мольтке-младший, – даже успех на западном фронте против Франции не гарантирует нам победы над Россией. Даже, напротив, обеспечив себе неуязвимый тыл на Дальнем Востоке и в Сибири, эта страна выглядит так, будто настроилась на новую Столетнюю Войну. А у нас в союзниках Австро-Венгрия, которая не выдержит не то что ста, но и трех лет затяжной изнурительной бойни. Славянам, которые в империи Габсбургов составляют значительную часть населения, эта забава надоест гораздо раньше, и они начнут переходить на сторону русских или просто разбегаться. При этом русская императрица и ее верные клевреты сделали достаточно много, если не все, для победы в той войне еще до ее начала. Во-первых – мы уже потеряли такого союзника как Турция. Зная дерзость и решительность русского князя-консорта, могу предположить, что к тому моменту, когда мы будем готовы начать войну – турецкое государство уже будет окончательно ликвидировано, а Малая Азия, Кавказ, Палестина и прочие территории превратятся в такой же глубокий тыл русских, как и Дальний Восток.

– Вот тут вы полностью правы, мой добрый Хельмут! – воскликнул кайзер. – Пока мы смотрели в другую сторону, Россия украла у нас союзника, и не одного. Мы потеряли не только Турцию: во вражеский стан ушла Италия, экономически больше связанная с Францией, чем с Германией, а политически тяготеющая к славянским государствам на Балканах. Вслед за Россией Италия объявила войну Турции, и я не сомневаюсь, что наживка на крючке была достаточно жирной. Горсти ливийских песков для такого яростного пыла оказалось бы, пожалуй, недостаточно.

Мольтке-младший сказал:

– Впоследствии освободившись от турецкой угрозы с тыла, сербы, черногорцы, итальянцы при поддержке болгар способны так серьезно занять делом империю Габсбургов – например, в случае аннексии ею Боснии и Герцеговины – что какое-то время эта война сможет обходиться без участия русской армии. А та, получив паузу для того, чтобы прибраться на прежних полях сражений, потом сможет нанести удар там, где его никто не ждет…

– Русским совсем не обязательно участвовать в войне против Австрии на официальном уровне, – сказал кайзер Вильгельм, – поскольку императрица Хельга знает, что мы к такому участию отнесемся неодобрительно. Однако у них в обычае, когда офицеры берут отпуск за свой счет и отправляются на войну за счастье какого-либо угнетенного народа. Раньше это была чистейшим образом кустарщина, но полгода назад русская императрица издала закон о добровольческом экспедиционном корпусе, вступая в который, даже Романовы превращаются в частных лиц. Русская царица сможет нагнать в Сербию и Черногорию столько «добровольцев», что император Франц-Иосиф взвоет от ярости, но ничего не сможет поделать, потому что воевать против него будут частные лица, а не русская армия.

– И тогда ваш австро-венгерский друг сам нападет на Российскую империю, – сказал Мольтке-младший, – тем самым втянув нас в войну, которую, как мы видим, будет невозможно выиграть. Ее нельзя было бы выиграть, даже если бы на нашей стороне находились Италия, Турция и даже Япония – настолько несокрушимой глыбой видятся нам русские, и уж тем более мы будем обречены на поражение в том случае, когда вместо союзников у Германии только гири на ногах.

– Шайзе, шайзе, тридцать три раза шайзе! – воскликнул император Вильгельм. – Когда я заглянул в глаза русскому князю-консорту, то увидел там обещание чего-то такого, по сравнению с чем обычная война похожа на детские игры на лужайке.

Мольтке-младший мрачно произнес:

– Когда наша разведка исследовала феномен пришельцев из будущего, она натолкнулась на бытующий среди них пласт преданий, повествующий о некоей священной войне между Германией и Россией, которая в нарушение всех договоров началась с внезапного и вероломного нападения немецкой армии. Такой ход позволил Германии добиться больших успехов на начальном этапе, но в итоге, после многолетней ожесточенной бойни, русские полностью разгромили немецкую армию и взяли штурмом Берлин. С обеих сторон погибло по несколько миллионов человек – не только потому, что военные действия достигли крайнего ожесточения, но и потому, что мы, немцы, на занятых нами территориях начали истреблять русских некомбатантов.

– И вы, мой добрый Гельмут, говорите об этом своему кайзеру только сейчас? – возмутился Вильгельм, – когда уже почти ничего нельзя изменить, а наш друг Франц-Иосиф в любой момент может втянуть нас в безнадежную бойню?

– Прежде чем докладывать, ваше королевское величество, мы должны были все перепроверить, ошибки в этом деле недопустимы, – ответил тот. – И еще мы получили весьма обескураживающий сведения относительно Австро-Венгерской империи, которой и предстоит стать причиной развязывания мировой бойни. В будущем лоскутного одеяла в Европе просто нет. Оно распалось на составляющие элементы в результате той войны, почти сразу после смерти старика Франца-Иосифа, и почти никто не выступил в его защиту. Все мы смертны, но если твоя смерть ведет к разрушению государства, то об этом следует призадуматься.

– С таким партнером по коалиции, который и сам вот-вот издаст дух по естественным причинам, Германия обречена на поражение и разгром, – убежденно сказал адмирал Тирпиц. – И в то же время следует понимать, что это наш единственный возможный союзник, и другого нам никто не даст.

– Должен признаться, – сказал кайзер, – что когда я заглядывал в глаза русскому князю-консорту, то видел в них ненависть именно такого, экзистенциального типа. Русские из будущего, составляющие костяк окружения императрицы Ольги, считают, что мы представляем угрозу самому существованию их государства и народа, и если не кривить душой, приходится признать, что это именно так. Нас, немцев, уже достаточно давно преследует проблема нехватки необходимого нам жизненного пространства, и захватом колоний в жарких странах ее не решить. Наши подданные не хотят ехать жить вместе с неграми и азиатами, им подавай прохладный европейский климат и бледнокожих аборигенов. Конечно, мы можем завоевать Францию, но это небольшая и весьма плотно заселенная страна с небольшим резервом жизненного пространства. И в то же время на востоке, где свободного жизненного пространства предостаточно, нам дали понять, что в случае попытки завоевания немцы не обретут на той земле ничего, кроме братских могил, где пятеро будут лежать под одним крестом. Решение проблемы лебенсраума через убийство на войне лишних людей нас не устраивает, потому что так можно лишиться самой патриотичной, деятельной и храброй части нашего народа. На войне лучшие всегда гибнут первыми. Русская императрица Хельга говорит, что тамошнее жизненное пространство предназначено только для тех немцев, кто способен приехать с намерением мирно поселиться на пустующих землях, жить, сражаться и размножаться во славу великого русского государства, которое от притока организующей немецкой закваски станет подниматься как на дрожжах. Немцам в России при таком повороте событий место есть, а вот немецкому государству и его кайзеру – уже нет. И это нас тоже не устраивает…

– Войну с Россией, как бы благоприятно она ни началась, выиграть невозможно, а проиграть легко, – сказал адмирал Тирпиц. – Если агенты нашего милейшего Гельмута говорят, что там, в другом мире, русские разгромили германскую армию и ворвались в Берлин, выиграв свою войну за выживание, то, значит, так оно и было. И в этот раз, если мы пойдем по тому же пути, будет так же, если не хуже, потому что я уверен, что нам не удастся застать врасплох ни господина Новикова, ни господина Одинцова, ни их госпожу и ученицу императрицу Хельгу. Такие уж это злые и недоверчивые люди. В поисках приемлемого для европейцев жизненного пространства нам будет проще завоевать Аргентину с Парагваем, где проживают бестолковые потомки испанских конквистадоров и не менее бестолковые потомки индейцев…

– А вот эта мысль не лишена здравого зерна, – сказал кайзер. – Это даже интереснее, чем пытаться оспорить африканские владения Франции. Но тогда мы возвращаемся к тому, что для того, чтобы завоевать хоть что-нибудь в Южной Америке, нам нужен мощный флот и много-много транспортных кораблей, которых у нас пока нет. Все наши ресурсы уходят в усиление армии, которая, согласно последним веяниям, должна быть способна противостоять сразу Франции и России, а также в строительство линейного флота в противовес Британии. И это при том, что Россия за счет знаний пришельцев из будущего и своего огромного потенциала усиливается быстрее, чем кто-нибудь себе способен вообразить. Мой добрый Альфред уже говорил, что нас будто затягивает течением в воронку водоворота, выходом из которой может быть только заранее проигранная война на два фронта. И даже на один фронт воевать с империей императрицы Хельги – занятие безнадежное.

– В таком случае, – внимательно оглядев собравшихся, сказал Бернгард фон Бюлов, – нам первым делом необходимо разорвать замкнутый круг, толкающий нас в неминуемую бойню. При этом нам следует помнить, что каждый из наших противников ставит перед будущей общеевропейской войной свои цели. Франция желает отобрать у нас Эльзас и Лотарингию, а также отомстить за поражение сорокалетней давности. Британия ставит своей целью разгромить державу, которая стала ее конкурентом по вывозу промышленных товаров. И только русские готовятся отражать вторжение иноземных завоевателей и сражаться за существование своего государства. Из всех наших противников грядущая война не нужна только России, и этим надо воспользоваться.

– Но как же тогда относиться к действиям русских на Балканах и Кавказе? – спросил Генрих фон Чиршки. – Ведь то, что сейчас там делает императрица Хельга и ее верные клевреты – ярчайший пример агрессивной интервенционистской политики.

– На Балканах и Кавказе русские защищают христиан от магометан, – сказал Бернгард фон Бюлов, – и к этой их политике должен присоединиться каждый настоящий европеец. Но нас должно интересовать только то, что императрица Хельга не желает отторжения в свою пользу германских земель, а только восстанавливает справедливость там, где она была нарушена – например, решениями Парижского и Берлинского конгрессов. Как говорил Бисмарк, русские всегда приходят за своими деньгами, но им почти никогда не надо ничего чужого.

– Ладно, Бернгард, – махнул рукой кайзер, – говорите, что вы предлагаете, и давайте закончим с этой говорильней, которая стала напоминать бесконечные переливания из пустого в порожнее.

– Я предлагаю выйти из режима усиления враждебности с Россией, – ответил канцлер Германской империи, – а в перспективе – присоединиться к Брестскому договору, превратив его из антигерманского альянса в систему поддержания общеевропейского мира. Тогда Франция и Британия останутся в дураках, а мы получим возможность для развития экспансии за пределами европейского континента, где и в самом деле стало несколько тесновато.

– А что по этому вопросу скажет австро-венгерский император Франц-Иосиф? – спросил Генрих фон Чиршки. – Ведь он, как-никак, наш союзник и настроен очень антироссийски.

– Франц-Иосиф стар и может умереть в любой момент, – ответил Бернгард фон Бюлов, – при этом его наследник придерживается на политику прямо противоположной точки зрения, и с ним мы вполне сможем договориться по вопросу мирного сосуществования с Россией. А если Франц-Иосиф не захочет вовремя умирать, мы можем его поторопить. А как же иначе, если этого потребуют интересы Германской империи…

– Это интересная мысль! – встрепенулся кайзер Вильгельм, – но ее следует хранить в глубочайшей тайне – никто не должен понять, что цели и задачи Германии на среднесрочный период уже необратимо изменились. Так нам будет проще проводить новую политику и морочить голову врагам. Вы, мой добрый Генрих, должны выступить с заявлением от имени Германской империи, что всячески осуждаете зверства турецких властей против мирных христиан, а вы, мой добрый Альфред (фон Тирпиц) пошлите в Средиземное море несколько канонерок и крейсеров, чтобы они пушечным огнем поучили дикарей хорошим манерам. Но главное я возьму на себя. Лично поеду в Петербург и попробую поговорить как с кузиной Хельгой, так и с канцлером Одинцовым. Князь-консорт сейчас на войне, но это и хорошо. Не хочу встречаться с человеком, от которого не знаешь, что и ждать: то ли удара кулаком в морду, то ли пули в голову.



3 августа 1907 года, вечер, Австро-Венгерская империя, Вена, замок Шёнбрунн.

Император австрийский, король венгерский и прочая, прочая, прочая Франц-Иосиф Первый (77 лет).