– Почему? – одними губами спросила Беспалова. Губы были синие и дрожали.
– Тогда он бы не продолжал искать то, что лежало в тайнике.
– А он продолжает?
– Да, и весьма настойчиво. Полагаю, этот человек достаточно хладнокровен для того, чтобы убивать и пытать людей, но даже ему не хватило выдержки обыскивать дом сразу после убийства. Он не был готов, что столкнется в особняке с Петром Алексеевичем и, совершив убийство, растерялся и убежал.
– Но я не понимаю, – голос у Беспаловой был тонкий и жалобный, – если он не забрал то, что лежало в печи, – господи, подумать только, в печи! – и продолжает это искать, то почему тогда тайник оказался пуст?
– Я не знаю, Галина Леонидовна, – пожал плечами Дмитрий. – Когда мы его открыли, в жестянке, лежащей в схроне, ничего не было. Кстати, а вы, случайно, не знаете, что именно там должно быть?
Дрожащие губы сомкнулись в узкую, плотно сжатую линию.
– Понятия не имею, – твердо сказала вдова.
К взаимному облегчению они перешли к обсуждению похорон. Выслушав пожелания, Дмитрий связался со своим сотрудником, которому собирался поручить организационные хлопоты, коротко дал инструкции, велел связаться с Галиной Леонидовной и все обсудить, согласовал сумму расходов, в которую Беспалова собиралась уложиться, и отбыл восвояси.
Летний воздух опахнул легкие жаром, но Дмитрию дышалось на улице гораздо легче, чем в старинном, сегодня напомнившем ему склеп, особняке. Беспалова точно знала, что именно было спрятано в старом доме. Знала и скрывала. О разговоре с ней, а также о Коко нужно было срочно сообщить брату. Сев в машину и запустив двигатель, Дмитрий развернул на себя форсунки кондиционера, набрал номер и четко поведал все, о чем ему только что стало известно.
Женька был профессионалом, поэтому уточняющих вопросов задал всего пару, не больше. Договорившись о том, что делать дальше, они расстались, после чего Дмитрий отправился к дому Яковлевых, откуда ему уже несколько раз звонил бригадир строительной бригады, уточнявший, куда заносить и в какие комнаты складывать привезенные материалы. В голове был такой сумбур, что хотелось открыть ледяную воду и сунуть голову под кран. Все вокруг было очень сложно, а сложностей Дмитрий Макаров не любил.
Беседина, естественно, была уже на объекте, правда, замечаний по поводу его опоздания не сделала. Ее мысли, казалось, блуждали где-то далеко, по крайней мере, лицо у нее было тревожное и отрешенное, словно сновавшие вокруг рабочие, таскающие доски, фанеру и инструменты, не имели к ней и ее работе никакого отношения.
– Как ваш друг? – спросил Дмитрий.
– Все так же. В себя не пришел, но угрозы жизни нет. Спасибо, что поинтересовались.
– Мне кажется, я теперь имею к нему некое отношение, – пожал плечами Дмитрий. – Ночь прошла спокойно? А то я немного волновался.
– Да, мы с Митькой пока переехали к моей подруге.
– Это хорошо, я и сам хотел вам предложить пожить где-нибудь вне дома. Этот человек не успокоится, пока не найдет то, что ищет. Кстати, а вы знаете: Беспалова в курсе того, что в доме был спрятан клад?
– Галина? – она удивилась так натурально, что Дмитрий сразу поверил. – Нет, откуда? Хотя, если хорошенько подумать, то в этом нет ничего удивительного. Петр Алексеевич брал в реставрацию дома, потому что искал спрятанный в них клад. Он просто не знал, в каком именно доме он находится, и про эмблему династии Палеологов, которая являлась ключом к тайнику, тоже. А вот убийца знал.
– То есть клад ищут не один человек, а несколько, – задумчиво сказал Дмитрий. – Да, признаться, я тоже пришел к такому выводу. Только это вносит излишнюю сумятицу, делая задачу слишком сложной. А правильные решения всегда простые, Елена Николаевна.
Она как-то странно на него посмотрела, словно подозревала: он может быть одним из тех, кто ищет клад. Хотя Дмитрий вообще был не уверен, что в тайнике что-то лежало. Жестяную коробку могли опустошить сто лет назад.
– А почему вы назвали свою фирму «Турмалин»? – спросила Беседина без всякого перехода и впилась в его лицо глазищами, как будто от ответа зависела чья-то жизнь.
Он хотел было ответить, что ее это не касается, но вдруг понял: ей почему-то действительно важно это знать.
– Папа подарил маме на свадьбу кольцо с турмалином, – сказал он, нехотя, словно через силу. Это было слишком личной частью его семейной истории, а делиться личным Дмитрий давно зарекся. – В те времена жили небогато, он несколько месяцев жил впроголодь, чтобы на него накопить. Мама всю жизнь это кольцо бережет и почти никогда с ним не расстается. Отец рано умер, мама нас с братом поднимала одна, и только однажды заложила кольцо в ломбарде, когда я открывал свою первую фирму и очень нуждался в деньгах. Сделка, в которую я тогда вложился, к счастью, выгорела, и кольцо я выкупил, но турмалин с тех пор стал для меня чем-то вроде талисмана. Поэтому, когда я создавал свое нынешнее предприятие, совершенно белое, легальное, крупное и с хорошей репутацией, я выбрал это название. А что?
– Нет, ничего, – поспешно сказала Беседина и отвернулась, чтобы он не видел ее лица, только затылок с разлетающимися кончиками искусно постриженных волос, открывающих тонкую, очень длинную шею.
От вида ее шеи у него в голове что-то сдвинулось и, кажется, взорвалось. Желание шагнуть, наклониться, прижаться к чуть выпирающему нижнему позвонку, атланту, губами было таким сильным, что Дмитрий, сдерживаясь, даже застонал. Не хватало еще ее напугать! Впрочем, его стона она все равно испугалась, – повернулась стремительно, заглянула в лицо с тревогой.
– Вам что, плохо?
– Мне нормально, – проскрежетал Дмитрий, хотя от ее распахнутых, прозрачных, тревожных глаз ему сделалось совсем уж нехорошо. При виде едва сдерживаемых топом прелестей Коко он вообще ничего не испытал, а от позвонков и глаз Елены Бесединой фактически терял над собой контроль. Сцепив зубы от накатившей волны желания, он быстрым шагом вышел из гостиной, в которой они разговаривали, не видя дороги нашел кухню, отвернул приржавевший кран и все-таки сунул голову под струю воды. К счастью, именно ледяной, от которой сразу заломило затылок. Господи, спасибо тебе!
– У вас что, обморок? – деловито поинтересовался голос за спиной.
Оказывается, она притащилась за ним. Но ломота в затылке уже успела вытеснить все остальные ощущения, поэтому Дмитрий без проблем разогнулся и повернулся к Елене, позволяя воде стекать на льняную рубашку.
– Жара, – коротко пояснил он. – Ничего страшного, уже прошло.
У нее зазвонил телефон, Елена, извинившись, отошла к окну.
– Да, Шур, привет, – услышал Дмитрий и вдруг расстроился.
У этой женщины своя жизнь, в которую ему нет хода. И в этой жизни был Даня Еропкин, о котором Беседина беспокоилась и заботилась, был рассудительный мальчик Митя, лохматая собака со смешным именем Помпон, и еще неизвестный Шура, с которым она разговаривала с какой-то веселой нежностью.
– Я на объекте, думаю, что освобожусь часа через полтора и поеду к Митьке. А ты освободилась уже?
Шура оказалась женщиной, и Дмитрий немного приободрился.
– Да, операция, я помню. У Даньки все без изменений, поэтому в больницу я не поеду. Нет, домой тоже, у меня еще чистые трусы не кончились.
Она засмеялась и вдруг, осознав, что Макаров ее слышит, смутилась и быстрыми шагами вышла из кухни, оставив его одного. Немного подумав, Дмитрий снова открыл кран и сунул голову под воду.
* * *
1921 год
Бывший городской голова, ныне помощник заведующего бюро по сбору отбросов в губернском совете народного хозяйства Николай Пантелеевич Яковлев сидел в одной из комнат своего бывшего особняка и тер виски в глубоком раздумье. Дом был конфискован еще два года назад и теперь в нем располагался приемный пункт вторсырья, в котором скупали резину, тряпье и кости. К счастью, бывший градоначальник все равно мог здесь бывать, хотя бы по долгу службы.
Имение за городом ему теперь тоже не принадлежало: на землях бывшего образцового частного хозяйства, куда когда-то выписывались семена сельскохозяйственных культур из Швеции, где занимались селекцией и выводили новые сорта ржи, закладывались основы мелиорации и производилось до ста тонн молока в год, расположился основанный большевиками совхоз.
Руководил им старший сын Яковлева Георгий Николаевич, считавшийся крупным специалистом по земледелию, правда, за всеми его поступками и решениями приглядывал назначенный для этого комиссар. Но все-таки сын был при деле, да и все заложенное и взлелеянное им окончательно порушить пока не давал.
Сказать того же самого о себе Николай Пантелеевич не мог. Привычная налаженная жизнь давно уже улетела в тартарары. И только давным-давно данное себе и пока так и не выполненное обещание удерживали его от того, чтобы разом попрощаться с этим новым миром, в котором ему, со всем его опытом и добрыми делами на благо родного города, не было больше места.
Через месяц Сашеньке исполнится двадцать один год. А это означало, что рубин Цезаря, по-прежнему спрятанный в жестяную коробку из-под леденцов и хранящийся в печном схроне, должен был отправиться к своей законной хозяйке. Яковлев ужасно ругал себя за то, что не уехал за границу сразу, как только случился переворот, называемый революцией.
Он и сам не знал, на что тогда, три с половиной года назад, понадеялся. Это помешательство временное? Он не из дворян, а значит, его не тронут? Он так много сделал для благополучия города и его жителей, что былых заслуг окажется достаточно для новой власти? Если и так, то в своих умозаключениях Николай Яковлев ошибался и сейчас отлично это понимал.
Впрочем, он все равно не смог бы сдернуть с насиженного места всю семью и увезти в Париж. Все его средства были вложены в имение, в торговлю, в производство. После революции продать все это и обратить в наличность стало невозможно. На что бы они жили на чужбине? Анна Петровна никогда была не охоча до драгоценностей, и, продав их, можно было выгадать максимум год очень скромной жизни в какой-нибудь каморке на Монмартре. А дальше?
Единственной огромной ценностью, способной обеспечить будущее нескольких поколений Яковлевых в любой точке земного шара, оставался рубин Цезаря, но в голову Николая Пантелеевича даже на мгновение не закралась такая чудовищная мысль. Четырнадцать лет назад он поклялся, что сохранит ценный камень для Сашеньки. После расстрела царской семьи она оставалась одной из единственных наследниц династии Романовых, пусть официально ее и не существовало. Главной задачей, которая занимала сейчас все воображение Яковлева, значилась возможность поездки в Голландию и торжественное вручение девушке принадлежащей ее семье реликвии.
Неделю назад Николай Пантелеевич затеял процедуру получения заграничного паспорта. Вот уже два года как оформление паспортов перешло из ведения отделов Наркомата внутренних дел и губернских Советов депутатов к Наркомату иностранных дел, но НКВД и Наркомат по военным делам сохранили за собой право давать заключение о целесообразности их выдачи. Два вопроса занимали сейчас ум Яковлева: посчитают ли его внезапный отъезд за границу целесообразным, и сможет ли он спрятать рубин так, чтобы беспрепятственно покинуть с ним пределы страны.
О том, сможет ли он в Голландии отыскать следы Сашеньки, он старался не думать, считая это преждевременным. Пока задача – выехать из России и вывезти рубин. Все остальное потом, потом. До назначенного в НКВД времени приема оставалось чуть более часа. Подумав, Николай Пантелеевич решил потратить его с пользой и написать письмо сыну Георгию, пояснив неожиданное для семьи решение отправиться в путешествие.
Вот уже пятнадцать с лишним лет хранил он тайну рубина Цезаря, но сейчас пришла пора не только расстаться с ним самим, но и снять с себя бремя вынужденного молчания. Когда Георгий получит это письмо, секрета в доме уже не будет, да и самого Яковлева тоже.
Письмо вышло коротким. В нем Николай Пантелеевич рассказал лишь об известии, направленном ему перед смертью верный друг Павел Дмитриевич Балуевский, о расследовании, которое провел частный сыщик, выясняя судьбу пропавшего у Екатерины Второй кулона, да о взятом на себя добровольном обязательстве вернуть камень наследнице императорской фамилии. О том, где именно он хранил рубин все эти годы, Яковлев предпочел умолчать. Неважно это, если ему дадут разрешение на выезд, и уж тем более, предпочтительнее смолчать, если ничего не получится.
Письмо он запечатал в конверт, надписал на нем имя Георгия Николаевича Яковлева и вложил в толстую книгу, лежавшую на рабочем столе в кабинете, служившем теперь Николаю Пантелеевичу еще и спальней. Это был первый том собрания сочинений Ивана Бунина, вышедший в 1915 году и снабженный дарственной надписью. Георгий знал, как дорога отцу эта книга.
До назначенной встречи оставалось двадцать минут. Взяв шляпу, Яковлев вышел из дома. Больше его никто никогда не видел. Как напишут в Википедии спустя сто лет, место и обстоятельства, а также дата гибели городского головы Николая Яковлева, руководившего губернской столицей на протяжении двадцати четырех лет, неизвестны.
Глава девятая
Разбор завезенных материалов и постановка первых задач заняли часа два. Вышло бы быстрее, если бы не нужно было отвлекаться на звонкий голос Елены Бесединой, которая отвечала за авторский надзор, а потому вникала в каждую мелочь. Эта женщина была въедливой и такой скрупулезной, что у Дмитрия даже зубы заныли, хотя ничего в жизни он не ценил больше, чем серьезный подход к работе.
Когда основные дела на сегодня были сделаны, бригада получила свое задание, а Дмитрий и Елена убедились, что рабочие поняли все правильно, часы показывали полдень.
– Может быть, пообедаем? – предложил Дмитрий как можно беззаботнее. – В такую жару нет ничего лучше, чем съесть холодной окрошки на летней веранде.
– В такую жару на летней веранде душно, – засмеялась Елена. – Извините, окрошки, конечно, хочется, но у меня сын дома один, поэтому душа не на месте.
– А вы забирайте сына и приезжайте вместе, – Дмитрий умел быть настойчивым, когда ему это было нужно. – Давайте договоримся, что через час я буду ждать вас обоих на веранде «Бурраты». Его владелец – мой приятель, Феодосий Лаврецкий, может, слышали?
Зачем он сейчас упомянул Феодосия, Дмитрий не знал и тут же почувствовал себя павлином, распускающим хвост и кичащимся громкими знакомствами.
– Конечно, слышала, хотя лично и не знакома, – кивнула Беседина. – Дмитрий Михайлович, наверное, сегодня все же не получится. Вы не сердитесь, но моя подруга вернется домой после операции, уставшая. Мы с Митькой и так злоупотребляем ее гостеприимством, поэтому будет совсем некрасиво, если будем вести себя так, словно живем в гостинице. Так что я поеду домой и приготовлю что-нибудь сама.
– Как скажете, – холодно кивнул Дмитрий.
Он чувствовал себя уязвленным, хотя свой отказ она объяснила, и в этом не было ни капли натянутости. У нее снова зазвонил телефон. Дмитрий не собирался подслушивать, но понял, что звонят из больницы с просьбой купить в аптеке и привезти какое-то лекарство для Еропкина. Это было странно: накануне врачи уверяли, что у них все есть, но всякое бывает, особенно в их непростое время. Разговаривая по телефону, она быстро прошла в другую комнату, где оставила свой рюкзак. Быстрые легкие шаги прозвучали там, потом в коридоре, наконец хлопнула входная дверь и в огромном доме, наполненном переговаривающимися рабочими, стало как-то непривычно тихо без звука этих шагов.
«Ты ополоумел, – мрачно сказал сам себе Дмитрий. – И хочется напомнить: когда это случилось с тобой в прошлый раз, то тянулось долго и кончилось очень плохо».
Основательно расковырять себе душу он не успел, потому что из соседней комнаты раздался звонок телефона. По мелодии он понял, что это аппарат Бесединой, и быстро прошел на звук, обнаружив довольно дорогой, хотя и не самой последней модели смартфон лежащим на подоконнике. Видимо, закончив разговор, Елена машинально положила его туда и забыла убрать в рюкзак. На экране высвечивалось имя «Митька».
При их единственной встрече мальчишка произвел на Дмитрия благоприятное впечатление. Его забавляло, что их зовут одинаково, в этом чудился какой-то знак, хотя никогда в жизни Дмитрий Макаров, человек прямой и рассудительный, не верил ни в какие знаки. Он не знал, насколько его тезка посвящен в происходящие вокруг события, но глазки у него были умненькие, поэтому Дмитрий даже не сомневался, что мальчик, как минимум, встревожен. В такой ситуации не отвечающая на звонок мать стала бы лишним испытанием для детской психики, поэтому Дмитрий протянул руку к заходящемуся на подоконнике телефону и нажал зеленую кнопку ответа.
– Здравствуй, Митя, – сказал он. – Это дядя Дима, мы виделись с тобой в Излуках на берегу в эту субботу. Я работаю с твоей мамой. Она уехала в больницу к Дане и забыла телефон в доме Яковлева. С ней все в порядке, и, когда она вернется за телефоном, я ей передам, что ты звонил.
Кажется, он все сформулировал правильно, чтобы не напугать мальчишку и все ему объяснить, не вызывая лишних вопросов, но в трубке слышалось сопение и пыхтение, как будто мальчик тяжело дышал, борясь с подступающими слезами.
– Митя, у тебя все в порядке? – аккуратно поинтересовался Дмитрий. – Если надо, то я готов помочь до того, как вернется твоя мама.
Молчание и сопение длились, казалось, целую вечность.
– Я не знаю, – наконец, произнес звенящий голос в трубке. – Я помню, конечно. Вас Помпон полюбил, и вы очень хотите собаку, но не можете ее завести из-за командировок. Дядя Дима, я, правда, не знаю, но, наверное, надо рассказать, чтобы вы мне объяснили, важно это или нет.
От слова «дядя» у Дмитрия во рту появился металлический привкус. Он терпеть не мог, когда к нему так обращались, и сам представился мальчику только потому, что «Дмитрий Михайлович» звучало очень уж официально.
– Зови меня Димой, ладно? – быстро сказал он.
– Тогда он бы не продолжал искать то, что лежало в тайнике.
– А он продолжает?
– Да, и весьма настойчиво. Полагаю, этот человек достаточно хладнокровен для того, чтобы убивать и пытать людей, но даже ему не хватило выдержки обыскивать дом сразу после убийства. Он не был готов, что столкнется в особняке с Петром Алексеевичем и, совершив убийство, растерялся и убежал.
– Но я не понимаю, – голос у Беспаловой был тонкий и жалобный, – если он не забрал то, что лежало в печи, – господи, подумать только, в печи! – и продолжает это искать, то почему тогда тайник оказался пуст?
– Я не знаю, Галина Леонидовна, – пожал плечами Дмитрий. – Когда мы его открыли, в жестянке, лежащей в схроне, ничего не было. Кстати, а вы, случайно, не знаете, что именно там должно быть?
Дрожащие губы сомкнулись в узкую, плотно сжатую линию.
– Понятия не имею, – твердо сказала вдова.
К взаимному облегчению они перешли к обсуждению похорон. Выслушав пожелания, Дмитрий связался со своим сотрудником, которому собирался поручить организационные хлопоты, коротко дал инструкции, велел связаться с Галиной Леонидовной и все обсудить, согласовал сумму расходов, в которую Беспалова собиралась уложиться, и отбыл восвояси.
Летний воздух опахнул легкие жаром, но Дмитрию дышалось на улице гораздо легче, чем в старинном, сегодня напомнившем ему склеп, особняке. Беспалова точно знала, что именно было спрятано в старом доме. Знала и скрывала. О разговоре с ней, а также о Коко нужно было срочно сообщить брату. Сев в машину и запустив двигатель, Дмитрий развернул на себя форсунки кондиционера, набрал номер и четко поведал все, о чем ему только что стало известно.
Женька был профессионалом, поэтому уточняющих вопросов задал всего пару, не больше. Договорившись о том, что делать дальше, они расстались, после чего Дмитрий отправился к дому Яковлевых, откуда ему уже несколько раз звонил бригадир строительной бригады, уточнявший, куда заносить и в какие комнаты складывать привезенные материалы. В голове был такой сумбур, что хотелось открыть ледяную воду и сунуть голову под кран. Все вокруг было очень сложно, а сложностей Дмитрий Макаров не любил.
Беседина, естественно, была уже на объекте, правда, замечаний по поводу его опоздания не сделала. Ее мысли, казалось, блуждали где-то далеко, по крайней мере, лицо у нее было тревожное и отрешенное, словно сновавшие вокруг рабочие, таскающие доски, фанеру и инструменты, не имели к ней и ее работе никакого отношения.
– Как ваш друг? – спросил Дмитрий.
– Все так же. В себя не пришел, но угрозы жизни нет. Спасибо, что поинтересовались.
– Мне кажется, я теперь имею к нему некое отношение, – пожал плечами Дмитрий. – Ночь прошла спокойно? А то я немного волновался.
– Да, мы с Митькой пока переехали к моей подруге.
– Это хорошо, я и сам хотел вам предложить пожить где-нибудь вне дома. Этот человек не успокоится, пока не найдет то, что ищет. Кстати, а вы знаете: Беспалова в курсе того, что в доме был спрятан клад?
– Галина? – она удивилась так натурально, что Дмитрий сразу поверил. – Нет, откуда? Хотя, если хорошенько подумать, то в этом нет ничего удивительного. Петр Алексеевич брал в реставрацию дома, потому что искал спрятанный в них клад. Он просто не знал, в каком именно доме он находится, и про эмблему династии Палеологов, которая являлась ключом к тайнику, тоже. А вот убийца знал.
– То есть клад ищут не один человек, а несколько, – задумчиво сказал Дмитрий. – Да, признаться, я тоже пришел к такому выводу. Только это вносит излишнюю сумятицу, делая задачу слишком сложной. А правильные решения всегда простые, Елена Николаевна.
Она как-то странно на него посмотрела, словно подозревала: он может быть одним из тех, кто ищет клад. Хотя Дмитрий вообще был не уверен, что в тайнике что-то лежало. Жестяную коробку могли опустошить сто лет назад.
– А почему вы назвали свою фирму «Турмалин»? – спросила Беседина без всякого перехода и впилась в его лицо глазищами, как будто от ответа зависела чья-то жизнь.
Он хотел было ответить, что ее это не касается, но вдруг понял: ей почему-то действительно важно это знать.
– Папа подарил маме на свадьбу кольцо с турмалином, – сказал он, нехотя, словно через силу. Это было слишком личной частью его семейной истории, а делиться личным Дмитрий давно зарекся. – В те времена жили небогато, он несколько месяцев жил впроголодь, чтобы на него накопить. Мама всю жизнь это кольцо бережет и почти никогда с ним не расстается. Отец рано умер, мама нас с братом поднимала одна, и только однажды заложила кольцо в ломбарде, когда я открывал свою первую фирму и очень нуждался в деньгах. Сделка, в которую я тогда вложился, к счастью, выгорела, и кольцо я выкупил, но турмалин с тех пор стал для меня чем-то вроде талисмана. Поэтому, когда я создавал свое нынешнее предприятие, совершенно белое, легальное, крупное и с хорошей репутацией, я выбрал это название. А что?
– Нет, ничего, – поспешно сказала Беседина и отвернулась, чтобы он не видел ее лица, только затылок с разлетающимися кончиками искусно постриженных волос, открывающих тонкую, очень длинную шею.
От вида ее шеи у него в голове что-то сдвинулось и, кажется, взорвалось. Желание шагнуть, наклониться, прижаться к чуть выпирающему нижнему позвонку, атланту, губами было таким сильным, что Дмитрий, сдерживаясь, даже застонал. Не хватало еще ее напугать! Впрочем, его стона она все равно испугалась, – повернулась стремительно, заглянула в лицо с тревогой.
– Вам что, плохо?
– Мне нормально, – проскрежетал Дмитрий, хотя от ее распахнутых, прозрачных, тревожных глаз ему сделалось совсем уж нехорошо. При виде едва сдерживаемых топом прелестей Коко он вообще ничего не испытал, а от позвонков и глаз Елены Бесединой фактически терял над собой контроль. Сцепив зубы от накатившей волны желания, он быстрым шагом вышел из гостиной, в которой они разговаривали, не видя дороги нашел кухню, отвернул приржавевший кран и все-таки сунул голову под струю воды. К счастью, именно ледяной, от которой сразу заломило затылок. Господи, спасибо тебе!
– У вас что, обморок? – деловито поинтересовался голос за спиной.
Оказывается, она притащилась за ним. Но ломота в затылке уже успела вытеснить все остальные ощущения, поэтому Дмитрий без проблем разогнулся и повернулся к Елене, позволяя воде стекать на льняную рубашку.
– Жара, – коротко пояснил он. – Ничего страшного, уже прошло.
У нее зазвонил телефон, Елена, извинившись, отошла к окну.
– Да, Шур, привет, – услышал Дмитрий и вдруг расстроился.
У этой женщины своя жизнь, в которую ему нет хода. И в этой жизни был Даня Еропкин, о котором Беседина беспокоилась и заботилась, был рассудительный мальчик Митя, лохматая собака со смешным именем Помпон, и еще неизвестный Шура, с которым она разговаривала с какой-то веселой нежностью.
– Я на объекте, думаю, что освобожусь часа через полтора и поеду к Митьке. А ты освободилась уже?
Шура оказалась женщиной, и Дмитрий немного приободрился.
– Да, операция, я помню. У Даньки все без изменений, поэтому в больницу я не поеду. Нет, домой тоже, у меня еще чистые трусы не кончились.
Она засмеялась и вдруг, осознав, что Макаров ее слышит, смутилась и быстрыми шагами вышла из кухни, оставив его одного. Немного подумав, Дмитрий снова открыл кран и сунул голову под воду.
* * *
1921 год
Бывший городской голова, ныне помощник заведующего бюро по сбору отбросов в губернском совете народного хозяйства Николай Пантелеевич Яковлев сидел в одной из комнат своего бывшего особняка и тер виски в глубоком раздумье. Дом был конфискован еще два года назад и теперь в нем располагался приемный пункт вторсырья, в котором скупали резину, тряпье и кости. К счастью, бывший градоначальник все равно мог здесь бывать, хотя бы по долгу службы.
Имение за городом ему теперь тоже не принадлежало: на землях бывшего образцового частного хозяйства, куда когда-то выписывались семена сельскохозяйственных культур из Швеции, где занимались селекцией и выводили новые сорта ржи, закладывались основы мелиорации и производилось до ста тонн молока в год, расположился основанный большевиками совхоз.
Руководил им старший сын Яковлева Георгий Николаевич, считавшийся крупным специалистом по земледелию, правда, за всеми его поступками и решениями приглядывал назначенный для этого комиссар. Но все-таки сын был при деле, да и все заложенное и взлелеянное им окончательно порушить пока не давал.
Сказать того же самого о себе Николай Пантелеевич не мог. Привычная налаженная жизнь давно уже улетела в тартарары. И только давным-давно данное себе и пока так и не выполненное обещание удерживали его от того, чтобы разом попрощаться с этим новым миром, в котором ему, со всем его опытом и добрыми делами на благо родного города, не было больше места.
Через месяц Сашеньке исполнится двадцать один год. А это означало, что рубин Цезаря, по-прежнему спрятанный в жестяную коробку из-под леденцов и хранящийся в печном схроне, должен был отправиться к своей законной хозяйке. Яковлев ужасно ругал себя за то, что не уехал за границу сразу, как только случился переворот, называемый революцией.
Он и сам не знал, на что тогда, три с половиной года назад, понадеялся. Это помешательство временное? Он не из дворян, а значит, его не тронут? Он так много сделал для благополучия города и его жителей, что былых заслуг окажется достаточно для новой власти? Если и так, то в своих умозаключениях Николай Яковлев ошибался и сейчас отлично это понимал.
Впрочем, он все равно не смог бы сдернуть с насиженного места всю семью и увезти в Париж. Все его средства были вложены в имение, в торговлю, в производство. После революции продать все это и обратить в наличность стало невозможно. На что бы они жили на чужбине? Анна Петровна никогда была не охоча до драгоценностей, и, продав их, можно было выгадать максимум год очень скромной жизни в какой-нибудь каморке на Монмартре. А дальше?
Единственной огромной ценностью, способной обеспечить будущее нескольких поколений Яковлевых в любой точке земного шара, оставался рубин Цезаря, но в голову Николая Пантелеевича даже на мгновение не закралась такая чудовищная мысль. Четырнадцать лет назад он поклялся, что сохранит ценный камень для Сашеньки. После расстрела царской семьи она оставалась одной из единственных наследниц династии Романовых, пусть официально ее и не существовало. Главной задачей, которая занимала сейчас все воображение Яковлева, значилась возможность поездки в Голландию и торжественное вручение девушке принадлежащей ее семье реликвии.
Неделю назад Николай Пантелеевич затеял процедуру получения заграничного паспорта. Вот уже два года как оформление паспортов перешло из ведения отделов Наркомата внутренних дел и губернских Советов депутатов к Наркомату иностранных дел, но НКВД и Наркомат по военным делам сохранили за собой право давать заключение о целесообразности их выдачи. Два вопроса занимали сейчас ум Яковлева: посчитают ли его внезапный отъезд за границу целесообразным, и сможет ли он спрятать рубин так, чтобы беспрепятственно покинуть с ним пределы страны.
О том, сможет ли он в Голландии отыскать следы Сашеньки, он старался не думать, считая это преждевременным. Пока задача – выехать из России и вывезти рубин. Все остальное потом, потом. До назначенного в НКВД времени приема оставалось чуть более часа. Подумав, Николай Пантелеевич решил потратить его с пользой и написать письмо сыну Георгию, пояснив неожиданное для семьи решение отправиться в путешествие.
Вот уже пятнадцать с лишним лет хранил он тайну рубина Цезаря, но сейчас пришла пора не только расстаться с ним самим, но и снять с себя бремя вынужденного молчания. Когда Георгий получит это письмо, секрета в доме уже не будет, да и самого Яковлева тоже.
Письмо вышло коротким. В нем Николай Пантелеевич рассказал лишь об известии, направленном ему перед смертью верный друг Павел Дмитриевич Балуевский, о расследовании, которое провел частный сыщик, выясняя судьбу пропавшего у Екатерины Второй кулона, да о взятом на себя добровольном обязательстве вернуть камень наследнице императорской фамилии. О том, где именно он хранил рубин все эти годы, Яковлев предпочел умолчать. Неважно это, если ему дадут разрешение на выезд, и уж тем более, предпочтительнее смолчать, если ничего не получится.
Письмо он запечатал в конверт, надписал на нем имя Георгия Николаевича Яковлева и вложил в толстую книгу, лежавшую на рабочем столе в кабинете, служившем теперь Николаю Пантелеевичу еще и спальней. Это был первый том собрания сочинений Ивана Бунина, вышедший в 1915 году и снабженный дарственной надписью. Георгий знал, как дорога отцу эта книга.
До назначенной встречи оставалось двадцать минут. Взяв шляпу, Яковлев вышел из дома. Больше его никто никогда не видел. Как напишут в Википедии спустя сто лет, место и обстоятельства, а также дата гибели городского головы Николая Яковлева, руководившего губернской столицей на протяжении двадцати четырех лет, неизвестны.
Глава девятая
Разбор завезенных материалов и постановка первых задач заняли часа два. Вышло бы быстрее, если бы не нужно было отвлекаться на звонкий голос Елены Бесединой, которая отвечала за авторский надзор, а потому вникала в каждую мелочь. Эта женщина была въедливой и такой скрупулезной, что у Дмитрия даже зубы заныли, хотя ничего в жизни он не ценил больше, чем серьезный подход к работе.
Когда основные дела на сегодня были сделаны, бригада получила свое задание, а Дмитрий и Елена убедились, что рабочие поняли все правильно, часы показывали полдень.
– Может быть, пообедаем? – предложил Дмитрий как можно беззаботнее. – В такую жару нет ничего лучше, чем съесть холодной окрошки на летней веранде.
– В такую жару на летней веранде душно, – засмеялась Елена. – Извините, окрошки, конечно, хочется, но у меня сын дома один, поэтому душа не на месте.
– А вы забирайте сына и приезжайте вместе, – Дмитрий умел быть настойчивым, когда ему это было нужно. – Давайте договоримся, что через час я буду ждать вас обоих на веранде «Бурраты». Его владелец – мой приятель, Феодосий Лаврецкий, может, слышали?
Зачем он сейчас упомянул Феодосия, Дмитрий не знал и тут же почувствовал себя павлином, распускающим хвост и кичащимся громкими знакомствами.
– Конечно, слышала, хотя лично и не знакома, – кивнула Беседина. – Дмитрий Михайлович, наверное, сегодня все же не получится. Вы не сердитесь, но моя подруга вернется домой после операции, уставшая. Мы с Митькой и так злоупотребляем ее гостеприимством, поэтому будет совсем некрасиво, если будем вести себя так, словно живем в гостинице. Так что я поеду домой и приготовлю что-нибудь сама.
– Как скажете, – холодно кивнул Дмитрий.
Он чувствовал себя уязвленным, хотя свой отказ она объяснила, и в этом не было ни капли натянутости. У нее снова зазвонил телефон. Дмитрий не собирался подслушивать, но понял, что звонят из больницы с просьбой купить в аптеке и привезти какое-то лекарство для Еропкина. Это было странно: накануне врачи уверяли, что у них все есть, но всякое бывает, особенно в их непростое время. Разговаривая по телефону, она быстро прошла в другую комнату, где оставила свой рюкзак. Быстрые легкие шаги прозвучали там, потом в коридоре, наконец хлопнула входная дверь и в огромном доме, наполненном переговаривающимися рабочими, стало как-то непривычно тихо без звука этих шагов.
«Ты ополоумел, – мрачно сказал сам себе Дмитрий. – И хочется напомнить: когда это случилось с тобой в прошлый раз, то тянулось долго и кончилось очень плохо».
Основательно расковырять себе душу он не успел, потому что из соседней комнаты раздался звонок телефона. По мелодии он понял, что это аппарат Бесединой, и быстро прошел на звук, обнаружив довольно дорогой, хотя и не самой последней модели смартфон лежащим на подоконнике. Видимо, закончив разговор, Елена машинально положила его туда и забыла убрать в рюкзак. На экране высвечивалось имя «Митька».
При их единственной встрече мальчишка произвел на Дмитрия благоприятное впечатление. Его забавляло, что их зовут одинаково, в этом чудился какой-то знак, хотя никогда в жизни Дмитрий Макаров, человек прямой и рассудительный, не верил ни в какие знаки. Он не знал, насколько его тезка посвящен в происходящие вокруг события, но глазки у него были умненькие, поэтому Дмитрий даже не сомневался, что мальчик, как минимум, встревожен. В такой ситуации не отвечающая на звонок мать стала бы лишним испытанием для детской психики, поэтому Дмитрий протянул руку к заходящемуся на подоконнике телефону и нажал зеленую кнопку ответа.
– Здравствуй, Митя, – сказал он. – Это дядя Дима, мы виделись с тобой в Излуках на берегу в эту субботу. Я работаю с твоей мамой. Она уехала в больницу к Дане и забыла телефон в доме Яковлева. С ней все в порядке, и, когда она вернется за телефоном, я ей передам, что ты звонил.
Кажется, он все сформулировал правильно, чтобы не напугать мальчишку и все ему объяснить, не вызывая лишних вопросов, но в трубке слышалось сопение и пыхтение, как будто мальчик тяжело дышал, борясь с подступающими слезами.
– Митя, у тебя все в порядке? – аккуратно поинтересовался Дмитрий. – Если надо, то я готов помочь до того, как вернется твоя мама.
Молчание и сопение длились, казалось, целую вечность.
– Я не знаю, – наконец, произнес звенящий голос в трубке. – Я помню, конечно. Вас Помпон полюбил, и вы очень хотите собаку, но не можете ее завести из-за командировок. Дядя Дима, я, правда, не знаю, но, наверное, надо рассказать, чтобы вы мне объяснили, важно это или нет.
От слова «дядя» у Дмитрия во рту появился металлический привкус. Он терпеть не мог, когда к нему так обращались, и сам представился мальчику только потому, что «Дмитрий Михайлович» звучало очень уж официально.
– Зови меня Димой, ладно? – быстро сказал он.