В последний раз все закончилось тем, что обе утонченные дамы провели остаток ночи в разговорах, уничтожая мою единственную бутылку бренди. Затем, дождавшись рассвета, ушли, наградив меня на прощанье уничижительными взглядами. Что, впрочем, нисколько не помешало в дальнейшем встречаться с ними обеими. Кларисса первым делом туда и направилась – к моей постели. Там-то я ее и настиг, думая о том, что ничему меня жизнь не учит. Что могло быть проще, чем задвинуть щеколду на двери, перед тем как одним прыжком оказаться возле нее, поднять на руки и уложить на кровать, срывая с нее одежду?
Я был несколько грубоват, что понимал отлично. Но сейчас подо мной страстно извивалась не одна из признанных столичных красоток, нет. И все же так будет лучше, чем кого-нибудь убить. Убить только за то, что мне нужно избавиться от всего, что меня переполняло. Избавиться хотя бы частично.
Когда мы, все еще шумно дыша, затихли в объятиях друг друга, я попытался объяснить свою грубость, но не понадобилось.
– Даниэль, ты вел себя не так, как обычно, – были первые ее слова.
– Извини. У меня незадолго перед этим состоялся довольно неприятный разговор, итогом которого стала необходимость покинуть столицу.
– И ты решил все выместить на мне?
– Так получилось.
– Знаешь что? Когда нечто подобное состоится в следующий раз, прошу, нет, даже умоляю: обязательно меня найди! Даже вспомнить не могу, было ли мне так же хорошо когда-нибудь прежде… Хотя вряд ли.
И мне только и оставалось, что перевести дух.
– Единственное, не могу понять: как мне удалось удержаться от того, чтобы не разбудить весь дом? Тебе было больно?
Я невольно взглянул на свою руку, на которой все еще оставались следы от зубов Клариссы.
– Подумал, что ты в отместку, – честно признался я.
– В отместку за что?
– За боль, которую тебе причиняю.
– Ой-ой-ой! Даниэль сарр Клименсе, записной сердцеед, не в состоянии различать, когда женщине хорошо настолько, что она едва не теряет сознание, и когда ей больно?
– Получается, все так и есть. Но в любом случае рад, что мы встретились.
– А уж как рада я сама! – И внезапно переменила тему: – Серьезный разговор, уж не с этим, как его там, Эскью сар Мортайлом? Который, когда покидал бал, выглядел бледным как полотно?
– Еще чего. Нет, с другим человеком.
– С кем именно?
– Не могу сказать, это не моя тайна. Да ты и сама вскоре все узнаешь: разговоров об этом будет достаточно.
– Ну и ладно. Не люблю тайн. Люблю, когда ты вдруг вспоминаешь, что одну из твоих шпаг невозможно снять и отбросить в сторону вместе с перевязью.
«И как тут, благодаря тебе, о ней не вспомнить?» – цинично подумал я, чувствуя на предмете разговора прикосновения ее пальцев, и не только их одних.
Ну а затем мне стало не до размышлений.
Глава третья
Рассвет ли, закат,
Вперед иль назад,
Серьезен ли он или дразнится,
Вразброс или в ряд,
Забыл или рад –
Без разницы, право, без разницы…
Слова и мотив этой незатейливой песенки преследовали меня с утра. Казалось бы, и слова самые обычные, даже глупые, и мелодия простенькая, но она настолько прочно поселилась в голове, что я мычал ее снова и снова. Мало того, теперь она будет вспоминаться всякий раз, когда почувствую запах свежего, только что испеченного хлеба. Мне приходилось пробовать множество блюд, приготовленных лучшими мастерами своего дела. Но ни одно из них даже близко не пахнет так вкусно, как только что вынутый из печи хлеб. В его запахе есть все, что только имеется хорошего в мире. Сладость первого поцелуя, счастье новобрачных, нежность матери к своему ребенку, гордость отца за сына, радость от одержанной победы, торжество справедливости и многое-многое другое. Словом, все, ради чего мы, собственно, и живем. Так думаю я сам, а чужое мнение мне безразлично.
Именно запах хлеба и привел меня туда, где я и услышал песню – в лавку булочника. Хозяина, которого знал в лицо, не было, и за прилавком стояла девушка. Молоденькая, симпатичная и наряженная по такому случаю, несомненно, в одно из своих лучших платьев. Она-то ее и напевала.
Некоторое время я стоял незамеченным, слушая на удивление чистый голос. Пела девушка негромко, для себя, но нисколько можно было не сомневаться, ей под силу взять самые высокие ноты. Причем так громко, насколько возможно вообще. Конечно же песенка состояла не из одного куплета, но услышать другие не удалось. Скрипнула под ногой половица, заставив девушку стремительно обернуться. Ее лицо мгновенно изменило испуганное выражение на доброжелательное – как же, пришел покупатель.
– Что будет угодно господину?
– Прежде всего, хотелось бы узнать имя красавицы, из чьих рук даже черствый сухарь любому мужчине покажется самым изысканным блюдом.
Поначалу я не думал ее смущать. Потом все-таки решил: комплимент с утра, пусть и довольно тяжеловесный, наверняка задаст ей настроение на целый день. Так почему бы и нет? Смутилась она тоже мило, и совсем не для виду.
Хотя что я о ней мог знать? Вполне возможно, несмотря на крайнюю молодость, у нее давно уже имеется любовник или даже успело смениться несколько. Не исключено, что кто-то из них в темном уголке лавки совершает с ней то, от чего мне едва удалось удержаться с Клариссой в доме сар Штраузена. Но вправе ли я ее осуждать? Конечно же нет. Прежде всего, у нее есть отец и другие родственники. Они и должны следить за ее нравственностью, чтобы отдать в руки мужа невинным цветком. Но самой-то ей кажется, что жизнь закончится через несколько лет. Нет, не потому, что умрет, – станет старой. В ее возрасте все люди старше тридцати мне казались глубокими стариками. И когда жить, если не сейчас?
– Жанна… – Девушка все еще выглядела смущенной.
Теперь уже по другому поводу. Если я сейчас презрительно усмехнусь, она воспримет мою усмешку как должное. Как же, давать какой-то простолюдинке такое древнее аристократическое имя! Идиоты! Нет, не родители, которые так ее нарекли. Те, кто придерживаются подобного мнения. Хотя, если разобраться, я и сам от них недалеко ушел, потому что следующими моими словами были:
– Так вот, Жанна, даже не вздумай торопиться замуж! Вернусь через год – за меня выйдешь.
Признаться, и сам ошалел от своего заявления. Что же тогда говорить о ней? И потому я поспешно покинул лавку. Держа в руках багет. Даже не испускающий – излучающий чудесный запах, мне казалось, я его вижу.
– До свидания, господин сарр Клименсе! – донеслось уже в спину.
Конечно же я не удивился тому, что она знает мое имя. И все-таки было приятно.
Уже бредя по улице, заставил найти себе оправдание – мои слова можно принять как комплимент. Далеко не самый изысканный, и тем не менее. Не исключено, что у такой миловидной девушки есть жених и даже дата свадьбы назначена. Также вероятно, что она его любит. Или просто смирилась с судьбой и теперь молится Пятиликому, чтобы ее будущий муж был с ней не слишком строг. А вообще, наверное, именно на такой девушке я и смог бы жениться. Милой и непосредственной, которая так живо реагирует на все, что происходит вокруг. Во всяком случае, точно не на чопорной, привыкшей смотреть на все вокруг с легкой гримаской презрения, что присуще практически всем светским дамам без исключения.
Я шел по набережной реки Брикберс, размышляя, и на ходу то и дело откусывал от багета. Его хватит, чтобы и позавтракать, и угостить весело чирикающих воробьев, которые не меньше меня обрадовались солнцу, показавшемуся после долгих дней ненастья. Есть на ходу не приличествует благородному господину? Ну, если вы левой рукой придерживаете на боку шпагу, которой заткнули рот не одному блюстителю нравов, думаю, с их стороны обойдется без замечаний.
Мне нужна лошадь, ведь в предстоящем путешествии без нее не обойтись. Безусловно, если не появится желание преодолеть весь путь пешком. Или в одной из телег, которые непременно должны присутствовать. С запасом продовольствия и множеством других вещей, которые могут понадобиться в дороге. Но желание вышагивать дни напролет не появится точно. Так вот, прежде всего, моя лошадь должна быть выносливой. Пусть даже в ущерб всему остальному: красивой масти, престижной породе, скорости галопа и так далее. Разве что она не должна быть низкорослой.
Как, например, осел. Который, кстати, вполне может послужить примером той самой выносливости. Иначе возникнут определенные сложности. Рост у меня отнюдь не великанский, но когда колени находятся едва не на уровне лица, ничего хорошего в этом нет. Как и в случае, если стремена опущены так низко, что шпоры то и дело будут высекать искры из булыжника Версайского тракта, который и ведет из столицы в Клаундстон.
Представив себя верхом на осле, я невольно заулыбался. И зря. Поскольку один человек из идущей навстречу четверки дворян принял улыбку на свой счет. Провинциала в нем было видно издалека. Покрой одежды, нелепое сочетание цветов, а самое главное – его поведение. Еще один приехал покорять столицу. Ну что ж, в добрый путь!
Вот только не надо принимать каждую мелочь как оскорбление, иначе мама в самом скором времени получит письмо о трагической кончине сына, который умер в госпитале Дома Милосердия от лихорадки, вызванной раной от шпаги.
Хвала Пятиликому, меня вовремя признали. Иначе еще слово, взгляд, жест… и мне пришлось бы стать заложником своего положения. Как следствие – дуэль. Думаю, предупреждения в виде укола в плечо ему хватило бы. Но кто может утверждать наверняка, что ему удастся избежать той самой лихорадки, после которой рана воспалится, из нее начнет выделяться гадостного цвета гной сладковатого запаха, после чего мама этого господина и получит трагическое письмо? А если он у нее единственный? Непутевый, заносчивый, желающий всего и сразу, чего не бывает, но один?
Его отдернули в сторону, постарались закрыть рот, после чего едва ли не поволокли, подхватив под руки. Разумно. Не случилось между нами ничего такого, что обязательно должно закончиться звоном стали. Хотя и признаюсь – виноват я, задумавшись и совершенно позабыв, какое впечатление на людей производит моя улыбка. Трое из них уходили, и лишь тот, чье лицо показалось мне знакомым, задержался. Именно его я и поблагодарил, прикоснувшись кончиками пальцев к тулье шляпы. Он пожал плечами, показав мимикой: рад, мол, что вы не стали искать продолжения. И мы разошлись.
Так вот, мне нужна выносливая лошадь. В этом случае обойдусь и без заводной. Что позволит немало сэкономить финансы. Седло и остальная сбруя имеется, что тоже позволит обойтись без лишних расходов. И момент для приобретения лошади самый удачный, ведь с сегодняшнего дня начинаются праздники, которые продлятся целых пять дней. По числу Домов Пятиликого. Когда в столицу съедутся все, кто только сможет. Еще бы: народные гуляния, карусели, балаганы, цирки шапито, а самое главное – ярмарки. Хороший шанс приобрести коня по удачной цене, и надеюсь, мне повезет. Слишком долго рядом со мной ее не было, самой ослепительной из всех красавиц на свете – удачи.
«Плохо, что все имеет и обратную сторону, – философски рассуждал я, преодолевая очередную лужу. В левом сапоге давно хлюпало, и волей-неволей придется купить новые, что тоже предвещало расходы. – Репутация позволила избежать ненужной дуэли, которая нужна мне как телеге пятое колесо. Но она же и не даст торговаться. Ибо, согласно ей, мне подобает сделать так… Зайти в обувную лавку, оглядеть всех покровительственным взглядом: живите, мол, убивать никого не стану. Взять понравившуюся пару, убедиться, что она по ноге, узнать цену, и тут же оплатить покупку, накинув щедрые чаевые. Беда в том, что скидки в зависимости от уровня моей репутации никто мне не даст, а не помешало бы».
Снег сошел еще месяц назад, но с тех пор зачастили дожди, и потому на брусчатой набережной хватало луж. Некоторые из них мне удавалось удачно избегать. Другие приходилось пересекать, и потому успевшая согреться в сапоге вода сменялась воистину ледяной, что настроения не улучшало нисколько. Будь набережная пустынной, меня бы не затруднило между лужами лавировать. Но, несмотря на довольно ранний час, хватало и прохожих, и всадников, и карет. Так что приходилось делать вид, что сапоги мои находятся в добром здравии. И дело даже не в репутации – смешно и нелепо выглядит человек со шпагой, с таким выражением лица, как у меня, но который то и дело совершает прыжки через лужи. Или идет зигзагом.
«Нет, определенно стоит уехать отсюда на год, – размышлял я. – За это время в столице обязательно появятся новые герои. А там, глядишь, мне удастся избавиться от того, чтобы доказывать – самый героистый из них это я. И тогда получится зажить нормальной жизнью. Без того, что давно уже перестало горячить кровь и вызывать волнение: махать шпагой по каждому пустяку».
Набережная вскоре должна была закончиться. Дальше мне следовало повернуть, и подъем, который там начинался, наконец-то избавит от луж. Он находится сразу же после Дома Благочестия, и про себя я его иначе как Дом Прелюбодеяния не называл. Из-за своеобразной архитектуры, где каждый храм Дома увенчивали два одинаковых купола, и они вызывали у меня ассоциацию с женской грудью. Особенно в связи с тем, что на самой верхней точке куполов имелась крошечная крытая башенка.
Бешено мчавшаяся карета, разбрызгивающая грязную воду далеко в стороны, появилась из-за Дома, чьими куполами я время от времени любовался. Запряженная четверкой лошадей, она неслась во весь опор. Открытая, что ясно указывало, карета не фельдъегерская, везущая что-то срочное. То, что должны узнать как можно быстрей. Мор, война, землетрясение с множеством жертв или, что нисколько не лучше, – очередной бунт, а они в последнее время зачастили. Несомненно, возвращалась загулявшая компания из семи-восьми человек, которая решила кого-то почтить внезапным визитом. Мне ли об этом не знать! Когда и сам я, бывало, подставляя лицо свежему ветру, в надежде, что он сметет с меня хмель, мчался среди таких же гуляк. И так же радостно кричал, считая, что ради этого и стоит жить. Чтобы вскоре ввалиться к кому-нибудь в дом, оглашая его криками, поднять заспанного хозяина и продолжать веселиться теперь уже вместе с ним.
Времени вполне бы хватило, чтобы отойти подальше в сторону и не быть забрызганным грязной водой с головы до ног. Но как будто что-то подтолкнуло меня в спину.
И я, сделав несколько шагов вперед, скрестил руки на груди, задрав голову так, как будто любуюсь небом. А оно действительно того заслуживало. Яркое, голубое, еще не выгоревшее от летнего зноя, оно радовало своей чистотой, позабытой за последнее время, когда вечно было закрыто сизо-черными дождевыми тучами.
Стоял и думал: «Может произойти совсем дурацкая ситуация – меня не признают. Или признают, но не успеют взять в сторону. И тогда я буду мокрым и грязным настолько, что поневоле придется вернуться. И ведь предъявить претензии никому не получится, поскольку намеренно на них не смотрю и потому не смогу узнать никого. И что может быть глупее, как попытаться позже выяснить, кто это, поднимая за собой целые фонтаны воды, промчался по набережной Брикберса и окатил меня с ног до головы. А вообще, получишь заслуженно, Даниэль, – усмехнулся я. – Говорят, в Доме Милосердия именно так от гордыни и излечивают – в купелях с ледяной водой».
– Вас не забрызгало? – поинтересовался я у женщины, слыша за спиной испуганный женский визг, мужские крики, какой-то скрежет и треск.
Оставалось только надеяться, что карета не перевернулась: все-таки неприятности в виде грязного дождя не стоят человеческой жизни. Но нет, проехав какое-то время на правых колесах, карета встала на все. Что вызвало новые крики и визг. А затем она поехала дальше. Справедливости ради, теперь куда уже медленней. Чего, собственно, мы и добивались. Прохожих на набережной хватает, равно как и грязных луж.
– Нет-нет! – глядя на меня испуганно, ответила женщина. Что было понятно, это какой же надо внушить страх, чтобы управляющий каретой человек поступил так, как он и поступил. Рискуя получить увечья, не говоря уже о большем.
– И еще спасибо вам! Пауль, Клара, поблагодарите господина!
Не имею ничего против, ведь ради них и старался. Женщина, поняв, что потоков грязной воды не избежать, успела прикрыть детей полами плаща, как наседка цыплят. Оттуда они теперь и выглядывали. Мальчонка лет пяти и девочка года на три старше. Несомненно, наряженные в лучшее платье. Впрочем, как и их мать. Несложно догадаться, куда именно они направляются.
Сразу за поворотом расположен храм Пятиликого, и вскоре начнется служба. Та, на которую приходят обязательно всем семейством. Недаром же она называется Задружной. И тут одно из двух: либо мужа у нее нет, либо он тяжело болен.
Я был несколько грубоват, что понимал отлично. Но сейчас подо мной страстно извивалась не одна из признанных столичных красоток, нет. И все же так будет лучше, чем кого-нибудь убить. Убить только за то, что мне нужно избавиться от всего, что меня переполняло. Избавиться хотя бы частично.
Когда мы, все еще шумно дыша, затихли в объятиях друг друга, я попытался объяснить свою грубость, но не понадобилось.
– Даниэль, ты вел себя не так, как обычно, – были первые ее слова.
– Извини. У меня незадолго перед этим состоялся довольно неприятный разговор, итогом которого стала необходимость покинуть столицу.
– И ты решил все выместить на мне?
– Так получилось.
– Знаешь что? Когда нечто подобное состоится в следующий раз, прошу, нет, даже умоляю: обязательно меня найди! Даже вспомнить не могу, было ли мне так же хорошо когда-нибудь прежде… Хотя вряд ли.
И мне только и оставалось, что перевести дух.
– Единственное, не могу понять: как мне удалось удержаться от того, чтобы не разбудить весь дом? Тебе было больно?
Я невольно взглянул на свою руку, на которой все еще оставались следы от зубов Клариссы.
– Подумал, что ты в отместку, – честно признался я.
– В отместку за что?
– За боль, которую тебе причиняю.
– Ой-ой-ой! Даниэль сарр Клименсе, записной сердцеед, не в состоянии различать, когда женщине хорошо настолько, что она едва не теряет сознание, и когда ей больно?
– Получается, все так и есть. Но в любом случае рад, что мы встретились.
– А уж как рада я сама! – И внезапно переменила тему: – Серьезный разговор, уж не с этим, как его там, Эскью сар Мортайлом? Который, когда покидал бал, выглядел бледным как полотно?
– Еще чего. Нет, с другим человеком.
– С кем именно?
– Не могу сказать, это не моя тайна. Да ты и сама вскоре все узнаешь: разговоров об этом будет достаточно.
– Ну и ладно. Не люблю тайн. Люблю, когда ты вдруг вспоминаешь, что одну из твоих шпаг невозможно снять и отбросить в сторону вместе с перевязью.
«И как тут, благодаря тебе, о ней не вспомнить?» – цинично подумал я, чувствуя на предмете разговора прикосновения ее пальцев, и не только их одних.
Ну а затем мне стало не до размышлений.
Глава третья
Рассвет ли, закат,
Вперед иль назад,
Серьезен ли он или дразнится,
Вразброс или в ряд,
Забыл или рад –
Без разницы, право, без разницы…
Слова и мотив этой незатейливой песенки преследовали меня с утра. Казалось бы, и слова самые обычные, даже глупые, и мелодия простенькая, но она настолько прочно поселилась в голове, что я мычал ее снова и снова. Мало того, теперь она будет вспоминаться всякий раз, когда почувствую запах свежего, только что испеченного хлеба. Мне приходилось пробовать множество блюд, приготовленных лучшими мастерами своего дела. Но ни одно из них даже близко не пахнет так вкусно, как только что вынутый из печи хлеб. В его запахе есть все, что только имеется хорошего в мире. Сладость первого поцелуя, счастье новобрачных, нежность матери к своему ребенку, гордость отца за сына, радость от одержанной победы, торжество справедливости и многое-многое другое. Словом, все, ради чего мы, собственно, и живем. Так думаю я сам, а чужое мнение мне безразлично.
Именно запах хлеба и привел меня туда, где я и услышал песню – в лавку булочника. Хозяина, которого знал в лицо, не было, и за прилавком стояла девушка. Молоденькая, симпатичная и наряженная по такому случаю, несомненно, в одно из своих лучших платьев. Она-то ее и напевала.
Некоторое время я стоял незамеченным, слушая на удивление чистый голос. Пела девушка негромко, для себя, но нисколько можно было не сомневаться, ей под силу взять самые высокие ноты. Причем так громко, насколько возможно вообще. Конечно же песенка состояла не из одного куплета, но услышать другие не удалось. Скрипнула под ногой половица, заставив девушку стремительно обернуться. Ее лицо мгновенно изменило испуганное выражение на доброжелательное – как же, пришел покупатель.
– Что будет угодно господину?
– Прежде всего, хотелось бы узнать имя красавицы, из чьих рук даже черствый сухарь любому мужчине покажется самым изысканным блюдом.
Поначалу я не думал ее смущать. Потом все-таки решил: комплимент с утра, пусть и довольно тяжеловесный, наверняка задаст ей настроение на целый день. Так почему бы и нет? Смутилась она тоже мило, и совсем не для виду.
Хотя что я о ней мог знать? Вполне возможно, несмотря на крайнюю молодость, у нее давно уже имеется любовник или даже успело смениться несколько. Не исключено, что кто-то из них в темном уголке лавки совершает с ней то, от чего мне едва удалось удержаться с Клариссой в доме сар Штраузена. Но вправе ли я ее осуждать? Конечно же нет. Прежде всего, у нее есть отец и другие родственники. Они и должны следить за ее нравственностью, чтобы отдать в руки мужа невинным цветком. Но самой-то ей кажется, что жизнь закончится через несколько лет. Нет, не потому, что умрет, – станет старой. В ее возрасте все люди старше тридцати мне казались глубокими стариками. И когда жить, если не сейчас?
– Жанна… – Девушка все еще выглядела смущенной.
Теперь уже по другому поводу. Если я сейчас презрительно усмехнусь, она воспримет мою усмешку как должное. Как же, давать какой-то простолюдинке такое древнее аристократическое имя! Идиоты! Нет, не родители, которые так ее нарекли. Те, кто придерживаются подобного мнения. Хотя, если разобраться, я и сам от них недалеко ушел, потому что следующими моими словами были:
– Так вот, Жанна, даже не вздумай торопиться замуж! Вернусь через год – за меня выйдешь.
Признаться, и сам ошалел от своего заявления. Что же тогда говорить о ней? И потому я поспешно покинул лавку. Держа в руках багет. Даже не испускающий – излучающий чудесный запах, мне казалось, я его вижу.
– До свидания, господин сарр Клименсе! – донеслось уже в спину.
Конечно же я не удивился тому, что она знает мое имя. И все-таки было приятно.
Уже бредя по улице, заставил найти себе оправдание – мои слова можно принять как комплимент. Далеко не самый изысканный, и тем не менее. Не исключено, что у такой миловидной девушки есть жених и даже дата свадьбы назначена. Также вероятно, что она его любит. Или просто смирилась с судьбой и теперь молится Пятиликому, чтобы ее будущий муж был с ней не слишком строг. А вообще, наверное, именно на такой девушке я и смог бы жениться. Милой и непосредственной, которая так живо реагирует на все, что происходит вокруг. Во всяком случае, точно не на чопорной, привыкшей смотреть на все вокруг с легкой гримаской презрения, что присуще практически всем светским дамам без исключения.
Я шел по набережной реки Брикберс, размышляя, и на ходу то и дело откусывал от багета. Его хватит, чтобы и позавтракать, и угостить весело чирикающих воробьев, которые не меньше меня обрадовались солнцу, показавшемуся после долгих дней ненастья. Есть на ходу не приличествует благородному господину? Ну, если вы левой рукой придерживаете на боку шпагу, которой заткнули рот не одному блюстителю нравов, думаю, с их стороны обойдется без замечаний.
Мне нужна лошадь, ведь в предстоящем путешествии без нее не обойтись. Безусловно, если не появится желание преодолеть весь путь пешком. Или в одной из телег, которые непременно должны присутствовать. С запасом продовольствия и множеством других вещей, которые могут понадобиться в дороге. Но желание вышагивать дни напролет не появится точно. Так вот, прежде всего, моя лошадь должна быть выносливой. Пусть даже в ущерб всему остальному: красивой масти, престижной породе, скорости галопа и так далее. Разве что она не должна быть низкорослой.
Как, например, осел. Который, кстати, вполне может послужить примером той самой выносливости. Иначе возникнут определенные сложности. Рост у меня отнюдь не великанский, но когда колени находятся едва не на уровне лица, ничего хорошего в этом нет. Как и в случае, если стремена опущены так низко, что шпоры то и дело будут высекать искры из булыжника Версайского тракта, который и ведет из столицы в Клаундстон.
Представив себя верхом на осле, я невольно заулыбался. И зря. Поскольку один человек из идущей навстречу четверки дворян принял улыбку на свой счет. Провинциала в нем было видно издалека. Покрой одежды, нелепое сочетание цветов, а самое главное – его поведение. Еще один приехал покорять столицу. Ну что ж, в добрый путь!
Вот только не надо принимать каждую мелочь как оскорбление, иначе мама в самом скором времени получит письмо о трагической кончине сына, который умер в госпитале Дома Милосердия от лихорадки, вызванной раной от шпаги.
Хвала Пятиликому, меня вовремя признали. Иначе еще слово, взгляд, жест… и мне пришлось бы стать заложником своего положения. Как следствие – дуэль. Думаю, предупреждения в виде укола в плечо ему хватило бы. Но кто может утверждать наверняка, что ему удастся избежать той самой лихорадки, после которой рана воспалится, из нее начнет выделяться гадостного цвета гной сладковатого запаха, после чего мама этого господина и получит трагическое письмо? А если он у нее единственный? Непутевый, заносчивый, желающий всего и сразу, чего не бывает, но один?
Его отдернули в сторону, постарались закрыть рот, после чего едва ли не поволокли, подхватив под руки. Разумно. Не случилось между нами ничего такого, что обязательно должно закончиться звоном стали. Хотя и признаюсь – виноват я, задумавшись и совершенно позабыв, какое впечатление на людей производит моя улыбка. Трое из них уходили, и лишь тот, чье лицо показалось мне знакомым, задержался. Именно его я и поблагодарил, прикоснувшись кончиками пальцев к тулье шляпы. Он пожал плечами, показав мимикой: рад, мол, что вы не стали искать продолжения. И мы разошлись.
Так вот, мне нужна выносливая лошадь. В этом случае обойдусь и без заводной. Что позволит немало сэкономить финансы. Седло и остальная сбруя имеется, что тоже позволит обойтись без лишних расходов. И момент для приобретения лошади самый удачный, ведь с сегодняшнего дня начинаются праздники, которые продлятся целых пять дней. По числу Домов Пятиликого. Когда в столицу съедутся все, кто только сможет. Еще бы: народные гуляния, карусели, балаганы, цирки шапито, а самое главное – ярмарки. Хороший шанс приобрести коня по удачной цене, и надеюсь, мне повезет. Слишком долго рядом со мной ее не было, самой ослепительной из всех красавиц на свете – удачи.
«Плохо, что все имеет и обратную сторону, – философски рассуждал я, преодолевая очередную лужу. В левом сапоге давно хлюпало, и волей-неволей придется купить новые, что тоже предвещало расходы. – Репутация позволила избежать ненужной дуэли, которая нужна мне как телеге пятое колесо. Но она же и не даст торговаться. Ибо, согласно ей, мне подобает сделать так… Зайти в обувную лавку, оглядеть всех покровительственным взглядом: живите, мол, убивать никого не стану. Взять понравившуюся пару, убедиться, что она по ноге, узнать цену, и тут же оплатить покупку, накинув щедрые чаевые. Беда в том, что скидки в зависимости от уровня моей репутации никто мне не даст, а не помешало бы».
Снег сошел еще месяц назад, но с тех пор зачастили дожди, и потому на брусчатой набережной хватало луж. Некоторые из них мне удавалось удачно избегать. Другие приходилось пересекать, и потому успевшая согреться в сапоге вода сменялась воистину ледяной, что настроения не улучшало нисколько. Будь набережная пустынной, меня бы не затруднило между лужами лавировать. Но, несмотря на довольно ранний час, хватало и прохожих, и всадников, и карет. Так что приходилось делать вид, что сапоги мои находятся в добром здравии. И дело даже не в репутации – смешно и нелепо выглядит человек со шпагой, с таким выражением лица, как у меня, но который то и дело совершает прыжки через лужи. Или идет зигзагом.
«Нет, определенно стоит уехать отсюда на год, – размышлял я. – За это время в столице обязательно появятся новые герои. А там, глядишь, мне удастся избавиться от того, чтобы доказывать – самый героистый из них это я. И тогда получится зажить нормальной жизнью. Без того, что давно уже перестало горячить кровь и вызывать волнение: махать шпагой по каждому пустяку».
Набережная вскоре должна была закончиться. Дальше мне следовало повернуть, и подъем, который там начинался, наконец-то избавит от луж. Он находится сразу же после Дома Благочестия, и про себя я его иначе как Дом Прелюбодеяния не называл. Из-за своеобразной архитектуры, где каждый храм Дома увенчивали два одинаковых купола, и они вызывали у меня ассоциацию с женской грудью. Особенно в связи с тем, что на самой верхней точке куполов имелась крошечная крытая башенка.
Бешено мчавшаяся карета, разбрызгивающая грязную воду далеко в стороны, появилась из-за Дома, чьими куполами я время от времени любовался. Запряженная четверкой лошадей, она неслась во весь опор. Открытая, что ясно указывало, карета не фельдъегерская, везущая что-то срочное. То, что должны узнать как можно быстрей. Мор, война, землетрясение с множеством жертв или, что нисколько не лучше, – очередной бунт, а они в последнее время зачастили. Несомненно, возвращалась загулявшая компания из семи-восьми человек, которая решила кого-то почтить внезапным визитом. Мне ли об этом не знать! Когда и сам я, бывало, подставляя лицо свежему ветру, в надежде, что он сметет с меня хмель, мчался среди таких же гуляк. И так же радостно кричал, считая, что ради этого и стоит жить. Чтобы вскоре ввалиться к кому-нибудь в дом, оглашая его криками, поднять заспанного хозяина и продолжать веселиться теперь уже вместе с ним.
Времени вполне бы хватило, чтобы отойти подальше в сторону и не быть забрызганным грязной водой с головы до ног. Но как будто что-то подтолкнуло меня в спину.
И я, сделав несколько шагов вперед, скрестил руки на груди, задрав голову так, как будто любуюсь небом. А оно действительно того заслуживало. Яркое, голубое, еще не выгоревшее от летнего зноя, оно радовало своей чистотой, позабытой за последнее время, когда вечно было закрыто сизо-черными дождевыми тучами.
Стоял и думал: «Может произойти совсем дурацкая ситуация – меня не признают. Или признают, но не успеют взять в сторону. И тогда я буду мокрым и грязным настолько, что поневоле придется вернуться. И ведь предъявить претензии никому не получится, поскольку намеренно на них не смотрю и потому не смогу узнать никого. И что может быть глупее, как попытаться позже выяснить, кто это, поднимая за собой целые фонтаны воды, промчался по набережной Брикберса и окатил меня с ног до головы. А вообще, получишь заслуженно, Даниэль, – усмехнулся я. – Говорят, в Доме Милосердия именно так от гордыни и излечивают – в купелях с ледяной водой».
– Вас не забрызгало? – поинтересовался я у женщины, слыша за спиной испуганный женский визг, мужские крики, какой-то скрежет и треск.
Оставалось только надеяться, что карета не перевернулась: все-таки неприятности в виде грязного дождя не стоят человеческой жизни. Но нет, проехав какое-то время на правых колесах, карета встала на все. Что вызвало новые крики и визг. А затем она поехала дальше. Справедливости ради, теперь куда уже медленней. Чего, собственно, мы и добивались. Прохожих на набережной хватает, равно как и грязных луж.
– Нет-нет! – глядя на меня испуганно, ответила женщина. Что было понятно, это какой же надо внушить страх, чтобы управляющий каретой человек поступил так, как он и поступил. Рискуя получить увечья, не говоря уже о большем.
– И еще спасибо вам! Пауль, Клара, поблагодарите господина!
Не имею ничего против, ведь ради них и старался. Женщина, поняв, что потоков грязной воды не избежать, успела прикрыть детей полами плаща, как наседка цыплят. Оттуда они теперь и выглядывали. Мальчонка лет пяти и девочка года на три старше. Несомненно, наряженные в лучшее платье. Впрочем, как и их мать. Несложно догадаться, куда именно они направляются.
Сразу за поворотом расположен храм Пятиликого, и вскоре начнется служба. Та, на которую приходят обязательно всем семейством. Недаром же она называется Задружной. И тут одно из двух: либо мужа у нее нет, либо он тяжело болен.