Мой муж – стоматолог, его умелые руки творят голливудские улыбки звездам и моделям, которых он периодически трахает. Я знаю это, чувствую запахи чужих женщин, впивающихся в поры на его коже. Я так много лет, ощущала их на Джастине, что уже научилась определять самые популярные марки женских духов по первому вдоху. Никакой душ не смоет запах предательства и грязного секса.
– Мы справимся. Все будет хорошо, – проклятый искуситель, заманивает меня обратно в воронку порочного круга, затягивая в рутинное болото, где нет места поспешным решениям и новой жизни. – А насчет детей…я думаю, нам пора подумать над альтернативными способами зачатия или о малыше из приюта. Возьмем его совсем маленьким. Как тебе идея, Адалин?
– Не будет хорошо, Мейс. Я не создана для отношений, для брака. Мы оба это понимаем. Я настолько закрыта…что тебе интереснее в виртуальной реальности, чем со мной, – констатирую очевидный факт, забирая часть вины на себя.
– Да. Наверное, – его губы мягко касаются моего затылка, и я…ничего не чувствую. В очередной раз. Так, словно мое сердце на сто процентов состоит изо льда. В последний раз мы занимались сексом три месяца назад, и последнее время, я отказывала ему в близости, сваливая все на особое лечение от бесплодия.
В эту ночь Мейсон спал на диване.
Я знаю, что он больше не притрагивался к планшету. Как ни крути, разрыв со своим партнером заставляет о многом задуматься, заняться хотя бы минимальной переоценкой ценностей. Лишь потеряв нечто важное окончательно, мы осознаем ценность утраченного в полной мере. Бесконечные свайпы по планшету влево и вправо становятся вдруг таким бессмысленными, когда понимаешь, что они не заменят человеческого тепла. Согреть живое существо способно лишь другое живое существо.
Человеку нужен человек. Все так банально и просто, старо, как мир. Или же…человеку нужна собака.
Последняя мысль приходит мне в голову на следующий день, бьет оглушительным обухом по затылку. Я заправляю свою дряхленькую тойоту, созерцая покоцанный бампер, поцеловавший немало сугробов и фонарных столбов, как вдруг мой потерянный взгляд мгновенно цепляется за черно-белое объявление. На скромном клочке бумаги красуется милая мордочка щенка-хаски. Над его острыми волчьими ушками, что до боли напоминают мне о непоседливом Балто, рябит красноречивый заголовок: «Нашелся щенок! Девочка. Взяли на передержку. Вернем хозяевам или просто в хорошие руки…»
Живот сводит, внутренности, словно наматывает на раскалённые виллы. Грудную клетку царапает изнутри. Каждая невыраженная эмоция взрывается в сердце, настойчиво напоминая о том, что я давно заглушила десятками сильных таблеток. Словно Балто своей лапкой по изнанке души прошелся, передав мне «привет» из прошлого. Главная мышца забилась в два раза быстрее, когда я стремительно сорвала бумажку, забралась в машину и увидела то, что автор объявления проживает в той самой деревне, откуда мы с Лэндоном выехали пять лет назад.
Точнее…выехала я, и мой больной разум, представляющий Викинга каждое Рождество. Двадцать четыре часа безумия, от которых я до сих пор не нашла лекарства. Каждое Рождество я ищу Лэндона взглядом, хоть и знаю, что ему не прорваться за стены своего дома. Доктор предупреждала, что рецидив может спровоцировать, что угодно. Хочу ли я этого? Снова…
– Нет. Даже не думай, Адалин, – твердо говорю себе я, отрицательно качая головой из стороны в сторону. – Ты не поедешь туда, – продолжаю настаивать, бросая еще один взгляд на сладкую мордочку совсем маленького щенка. Пушистый комочек счастья, который так и хочется прибрать к рукам. Я могла бы назвать ее Балто. Я могла бы…подарить ей все то тепло, которое храню для несуществующего в мире мужчины. Может быть тогда, в моей душе освободится много места для кого-нибудь нового, и я перестану любить мертвого человека каждой клеточкой своего существа?
В следующую минуту снег призывно скрипит под колесами, красноречиво объявляя Вселенной о моем выборе. Еще через несколько Рождественских песен, я понимаю, что впервые за пять лет выезжаю на ту самую трассу, где мы с Лэндом окончательно потерялись в последнее Рождество.
«И теперь мы с вами поговорим о фантастическом примере самоорганизации материи из простого в сложное», – тараторит неугомонный ведущий, сбивая меня с монотонных мыслей. – «И речь пойдет… Вы никогда не угадаете. Конечно же, о снежинках».
Вы знали, что более трех миллиардов человек, живущих на Земле, никогда не видели снежинок? Невероятная цифра. Трудно представить всех этих несчастных.
Как вам такой факт: в одном кубометре снега находится триста пятьдесят миллионов снежинок, каждая из которых уникальна?» – последняя фраза звучит в голове голосом Лэндона, и на секунду прикрыв веки, я вижу нас у Рождественской елки.
Вижу, как срываю с себя одежду, демонстрируя ему татуировку с его руками. Чувствую, его сильные пальцы, жадно ласкающие мои кожу…ощущаю его губы, изучающие ямочки над ягодицами, покрытые кружевами выбитой снежинки.
Черт бы подрал эти снежинки. Зимние негодяйки начинают поголовно сходить с ума и неистово вбиваться в лобовое стекло тойоты.
Если так будет продолжаться и дальше, видимость дороги вновь скроется за валом белых комет, и я так и не доеду до чертовой деревни. И зачем я снова поперлась сюда? Что меня так незримо тянет, вопреки доводам разума?
Проклиная все на свете, я резко сворачиваю к дому у озера, прекрасно осознавая, что выбора у меня нет – любая лишняя секунда на опасной, заснеженной трассе может стать для меня последней.
Конечно, в изменении моего маршрута виноват снегопад и только он. Совершенно не мое подсознательное желание оказаться в доме, где за скрипучими ставнями хранится мое безумие и одержимость призраком. Совершенно не умею врать, гладя в глаза, но в разговоре с собой – я профессиональный лжец со стажем.
Сердце заходится от одной лишь мысли, что я вновь увижу имитацию Лэндона. Да и в доме, с которым красной нитью перевязана моя жизнь, побывать снова хочется. Что до щенка – я обязательно заберу ее завтра, голубоглазая принцесса станет для меня лучшим подарком на Новый Год.
Дорога до коттеджа занимает десять минут, которые стоили пяти лет ожидания.
Викинг
– Ты, не думал о том, что пора вернуться, Лэнд? – задерживая взгляд на горе грязной посуды в раковине, любопытствует Лиззи Спаркл.
Я добавляю туда бокал из-под пива, и, закатав рукава вытянутого старого свитера, открываю воду.
– Отдых нужен всем, это я понимаю лучше, чем кто-либо, – не дождавшись голосовой реакции на свою реплику, продолжает опальный и неоднократно накосячивший агент по аренде недвижимости. – Выгорание бывает у многих врачей, но пять лет – это перебор. Не находишь? Отшельник – только звучит романтично, но посмотри на себя, Лэнд… – физически чувствую ее изучающий взгляд, в котором доминируют недоумение и сожаление. Я могу не оглядываться, все звучит в подтексте сказанных слов. – Ты хочешь вот так провести остаток жизни? Здесь? В полном одиночестве? На звонки не отвечаешь, в гости никого не зовешь.
– Но ты же явилась, – не удерживаюсь от иронии.
– От тебя даже пес сбежал, Лэнд.
– Балто ушел умирать. Пришёл его срок, – философски заключаю я.
– Черт, Бейкер, ты понимаешь, что таким образом жизни и твой срок не за горами? Когда ты в последний раз разговаривал с людьми?
– Иногда я выезжаю в город. К тому же миссис Хагс приходит, чтобы убрать дом и привезти продукты, – сообщаю я, раздражаясь, что, вообще, ведусь на провокации этой настырной девицы, явившейся без приглашения и устроившей мне целый допрос с пристрастием, плавно перетекающим в нравоучительные нотации.
Некоторых женщин хлебом не корми – дай поучить оступившихся, на их критический взгляд, мужиков уму разуму, а к тем особям мужского пола, кто всерьез погряз в депрессии (опять же по сугубо женскому необъективному мнению) они испытывают стойкую потребность исцелить, обогреть и утешить. Вот и в Лиззи Спаркл обострился синдром полевой медсестры, увидевшей во мне раненого солдата, которого непременно надо дотащить до госпиталя, где ему, то есть мне, непременно спасут жизнь. Ей невдомек, что именно оттуда я и сбежал пять лет назад, осознав во время стандартной несложной операции, что спасать жизни – больше не моя работа. Тогда мне удалось скрыть дикое физическое напряжение, испытываемое мной на протяжении всей операции. Уже после, снимая перчатки, я заметил лёгкий тремор пальцев. К вечеру дрожание усилилось, не прошло оно и после сна и отдыха. А утром я отправился на работу с чётким понимаем, что заставило отца покинуть пост главного врача и внезапно завершить успешную карьеру нейрохирурга. Он не стал рисковать жизнью своих пациентов, и, оказавшись в подобной ситуации, я принял такое же решение.
– Судя по всему миссис Хагс здесь не было очень давно, – озвучивает Лиззи свои наблюдения. Я слышу, как она прохаживается по кухне взад-вперед, снова возвращается за стол, скрипит стулом. – Тебе необходима помощь, Бейкер, – приходит к неутешительному выводу.
Вот же неугомонная стерва. Разве я не уволил ее сто лет назад? Так какого хрена она продолжает возле меня тереться?
– Тебя Ресслер ко мне отправил? – брызнув моющее средство на тарелку с присохшей к ней коркой пиццы, нехотя интересуюсь я.
Мне действительно абсолютно похер, кто ее послал. Не она первая, не она последняя, на пороге моего дома кого только не побывало за последние пять лет, но все так и ушли ни с чем. И какого Дьявола им всем надо? Почему бы просто не оставить меня в покое?
– Не он, – отрицает Лиз. – Но я встречала его пару дней назад в клинике, забегала на ежегодный осмотр. Джон жутко злой на тебя, Лэнд. И бывшего тестя твоего видела…. – она делает выразительную паузу. – Бил, так сильно сдал, похудел, постарел. Ты знал, что у него инфаркт был в прошлом году?
– Мне неинтересно, – глухо бросаю я.
Это откровенная и грубая ложь. Билл не чужой мне человек. Наши семьи были дружны много лет. Карпентеры поддержали нас с отцом, когда ушла мама, и позже, когда не стало папы, тоже были рядом.
У Билла замечательная жена, которая всегда относилась ко мне, как к родному сыну, и в отличие от мужа, Пэм не считает меня виновным в разводе с ее дочерью, отлично понимая, что Сил – далеко не подарок. Матери не так слепы в отношении недостатков своих дочерей, как их отцы.
– Билл наверняка жалеет, что уволил тебя, – задумчиво произносит Лиззи Спаркл, пока я пытаюсь вспомнить, откуда ей так много известно.
– Лиз, пошла бы ты…, – я откровенно злюсь, так и не отыскав в памяти фрагмент ее появления.
– Биллу казалось, что защитить дочь – святая обязанность отца, а по факту лишил многих пациентов высококачественной помощи, – как ни в чем ни бывало, рассуждает Спаркл. Все-таки она знает не все, понимаю с некоторым облегчением.
– Я больше не мог оперировать, – выдохнув, признаюсь я, со звоном бросая вымытую тарелку в сушку.
Разумеется, в доме есть посудомоечная машина, но я так и не научился ею пользоваться. К тому же, от одного человека не так много грязной посуды.
– Карпентер уволил меня именно по этой причине. Джон Ресслер в курсе. Странно, что он не сказал.
– Почему же. Он сказал, – тяжело вздохнув, Лиззи Спаркл щелкает зажигалкой. Я слышу, как она затягивается сигаретой. – Есть еще одна чудная новость, но тебя вряд ли обрадует, – воодушевленно восклицает Лиззи. Я упорно молчу, ожесточенно орудуя губкой и складывая чистую посуду в шкаф.
– С новым мужем у Сильвии тоже не сложилось. Она вернулась на днях. Звонила мне, спрашивала, как тебя найти. Я, конечно, не сказала, но…
– Ты мне все сплетни решила вывалить в качестве рождественского бонуса? – прерываю гостью, не желая обсуждать закрытую тему моего «долго и мучительно умирающего и в итоге все-таки скончавшегося» брака.
– Что у тебя с финансами, Бейкер? – резко меняет тему Спаркл, и я тихо охереваю от ее наглости. Тем не менее, мой голос не отражает спектр отрицательных эмоций и звучит вполне сдержано и цивилизованно, а, значит, я еще не совсем одичал, но Лиз явно придерживается другой точки зрения. Я мог бы объяснить, что вчера у меня был вечер воспоминаний, посвященный уходу Балто, случающийся раз в неделю. По пятницам. Хотя я и не уверен, что мой старый приятель пропал именно в пятницу.
В загородном уединении есть свои преимущества – напрочь стирается ощущение времени. Ты словно попадаешь в иной портал, где привычная и обыденная для среднестатистического жителя планеты суета прекращает иметь для тебя какое-либо значение, и спустя какой-то небольшой промежуток я ощутил существенную разницу между до и после. Научился читать знаки природы, слышать хохот ветров и распознавать ленивый монотонный шепот озера, и в этом находил особое необъяснимое удовольствие. Покой и тишина, которых практически никогда не было в моей жизни. Вероятно, я устал или перегорел, или сказалась генетическая расположенной по отцовской линии.
В первый год вдали от цивилизации я начал путать дни недели, на второй и третий – месяца, а сейчас я не уверен, что год в отрывном календаре над камином именно тот, что подходит к своему концу сейчас.
Лиззи говорит про пять… значит, столько и прошло лет. И да… я наконец-то починил засов на двери сарая, и он не ломается даже в Рождество. Я еще я отнес сломанные часы из библиотеки на чердак, и они больше не били в Рождественскую полночь. И я не убирал Рождественскую елку даже на лето, не тронул ни одно украшение и научился печь кекс. Не уверен, что правильно, но мне казалось, что по вкусу он очень похож на тот, которым меня угощала Снежинка. Снежинка… ее место самое почетное на елке, со Снежинки начинается каждое мое утро, похожее на все предыдущие. Только мое отражение в стеклянной игрушке неумолимо меняется, и все же… И все же каждое Рождество я жду предупреждение о снежной буре, но ни одного перебоя с электричеством за прошедшие годы, ничего, что заставило бы сердце дрогнуть в надежде.
– Если ты на мели, то может и правда пришло время вернуться к нормальной жизни? – раздражающий голос Лиззи Спаркл действительно возвращает меня к реальности, но совсем не к той, куда хотелось бы вернуться.
– Все в порядке. Я неплохо вложил те накопления, что у меня были.
– Инвестиции близки к истощению, если верить тому, что я тут вижу. Да и ты сам…, – она недолго мнется, прежде чем выдать: – Выглядишь устрашающе и угнетающе.
Тактичность точно не входит в список достоинств Лиззи Спаркл, как, впрочем, и вежливость. А если быть максимально честным, то наглее бабы я еще не видел.
– Ты – тоже далеко не свежий сорт, Лиз, – выключив воду и швырнув полотенце на столешницу, я разворачиваюсь и останавливаю нахальный взгляд на взбешенной гостье.
– Хамло, – возмущенно фыркает мисс Спаркл. – Лохматое, небритое хамло, – выпустив кольцо дыма, по-кошачьи прищуривает глаза. – Но я не обижаюсь. Признаю твоё право на самозащиту, – миротворческим тоном произносит Лиз. – Я, кстати, из самых лучших побуждений приехала.
– Почему я сомневаюсь? – скептически выгнув бровь, скрещиваю руки на груди, опираясь спиной на мойку.
– А физическую форму ты не потерял, – оценивающе изучив меня с головы до пят, тоном опытного эксперта Лиз сообщает мне результат зрительных исследований. – Но побриться тебе не помешает, а то становишься похож на викинга.
Конец фразы вызывает у меня нервный смех.
– Или на деревенского знахаря. Местные красотки не забегают за целебными настойками?
– Нет, – тряхнув головой, я снова невольно окунаюсь в воспоминания, разбуженные любопытной Лиззи Спаркл.
В юности, когда мне было не больше шестнадцати, мы с Сил из любопытства забрели к местной ведунье. Кто-то называл ее ведьмой и обходил ее дом стороной, папа считал шарлатанкой, а мама пару раз просила у нее какие-то травы, когда я подхватывал простуду. Ну а мы с Сил… Нам просто было скучно и хотелось пощекотать нервишки.
Агнес, а именно так ее и звали, оказалась молодой и симпатичной женщиной с толстыми пшеничными косами и разноцветными светлыми глазами. Она жила на самой окраине, без мужа и семьи, с двумя огромными псами, охраняющими двор. Поговаривали, что деревенские мужики ходили к ней не только за крепкой настойкой, что не казалось чем-то из разряда вон удивительным. Агнес умела расположить к себе. Мы с Сильвией ощутили это ее свойство, едва переступив порог дома. Ведунья не гадала на таро и по кофейной гуще, не просила наши ладони, чтобы изучить линии, и как мы не присматривались, не смогли разглядеть ведьмовские атрибуты, вроде стеклянного шара, толстых свечей, корня мандрагоры, высушенных мышиных хвостов, дохлых ящериц и прочей мерзости.
Агнес усадила нас за стол и напоила чаем с малиновым вареньем, развлекая деревенскими байками и в завершении заверила, что никакого колдовства не бывает. Мы, наверное, выглядели очень разочарованными, судя по взрывному девичьему смеху Агнесс.
– Я так и знала, что мы зря потратим время, – рассердилась Сильвия, встав в позу. Ее характер уже тогда не отличался терпимостью.
– О, милая, тратить время друг друга вы будете еще много-много лет, – неожиданно произнесла Агнес. – Одна ошибка запустит целый клубок, и он будет нарастать, как снежный ком, а потом бах…, – женщина хлопнула в ладони и снова рассмеялась, но ни мне не Сил больше не было ни весело, ни грустно. Мы тревожно переглянулись, одновременно ощутив нависшую над нами тень, а вечером Сильвия призналась, что ждет ребенка.
Мы были слишком юными, чтобы становиться родителями. Пятнадцать – не тот возраст, когда ты готов принимать ответственные решения и четко оценивать ситуацию. У меня были перспективы, амбиции, цели, и у Сильвии тоже. Мы не стали скрывать правду от родителей и суетливо искать выход из патовой ситуации, хватаясь за голову. На семейном совете было решено отложить рождение детей до того момента, когда и я и Сил поженимся, получим приличное образование и встанем на ноги.
У моего отца имелись широкие связи, и для Сильвии выбрали самую лучшую клинику. Процедура прошла без осложнений, врачи заверили, что последствий не будет, но спустя несколько лет, когда приличное образование, карьера и пять лет брака уже были за спиной – три клиники, специализирующиеся на репродуктивном здоровье, подтвердили моей жене бесплодие. После были десятки попыток ЭКО, слезы, выкидыши, депрессии. И так вышло, что в этой череде неудач Сильвия со временем обвинила меня. Далее к списку добавились упреки в равнодушии и бессердечности. Я не отрицал своей ответственности, и понимал, что на работе и с пациентами провожу гораздо больше времени, чем в сражении, которое Сил вела в одиночку. Но мне казалось, что я спасаю жизни, и меня это частично оправдывает. Так и было, да, но Сильвия тоже билась, билась за возможность создать и удержать новую жизнь.
Когда умер мой отец, Сил отдыхала на тропических островах. Это был первый отпуск, который мы провели порознь. Вместо слов соболезнования, я услышал: «Ничего удивительного. Когда-нибудь ты пропустишь собственную смерть, Бейкер. Будешь продолжать оперировать, не заметив, что никто давно не замечает тебя».
Тогда же я узнал, что она начала мне изменять. Не то, чтобы я раскрыл чудовищный и вероломный обман. Сильвия особо и не скрывала. Когда женщина перестает видеть в тебе опору, надёжное плечо и спасителя от всех невзгод, она непроизвольно ищет тебе замену.
– Мы справимся. Все будет хорошо, – проклятый искуситель, заманивает меня обратно в воронку порочного круга, затягивая в рутинное болото, где нет места поспешным решениям и новой жизни. – А насчет детей…я думаю, нам пора подумать над альтернативными способами зачатия или о малыше из приюта. Возьмем его совсем маленьким. Как тебе идея, Адалин?
– Не будет хорошо, Мейс. Я не создана для отношений, для брака. Мы оба это понимаем. Я настолько закрыта…что тебе интереснее в виртуальной реальности, чем со мной, – констатирую очевидный факт, забирая часть вины на себя.
– Да. Наверное, – его губы мягко касаются моего затылка, и я…ничего не чувствую. В очередной раз. Так, словно мое сердце на сто процентов состоит изо льда. В последний раз мы занимались сексом три месяца назад, и последнее время, я отказывала ему в близости, сваливая все на особое лечение от бесплодия.
В эту ночь Мейсон спал на диване.
Я знаю, что он больше не притрагивался к планшету. Как ни крути, разрыв со своим партнером заставляет о многом задуматься, заняться хотя бы минимальной переоценкой ценностей. Лишь потеряв нечто важное окончательно, мы осознаем ценность утраченного в полной мере. Бесконечные свайпы по планшету влево и вправо становятся вдруг таким бессмысленными, когда понимаешь, что они не заменят человеческого тепла. Согреть живое существо способно лишь другое живое существо.
Человеку нужен человек. Все так банально и просто, старо, как мир. Или же…человеку нужна собака.
Последняя мысль приходит мне в голову на следующий день, бьет оглушительным обухом по затылку. Я заправляю свою дряхленькую тойоту, созерцая покоцанный бампер, поцеловавший немало сугробов и фонарных столбов, как вдруг мой потерянный взгляд мгновенно цепляется за черно-белое объявление. На скромном клочке бумаги красуется милая мордочка щенка-хаски. Над его острыми волчьими ушками, что до боли напоминают мне о непоседливом Балто, рябит красноречивый заголовок: «Нашелся щенок! Девочка. Взяли на передержку. Вернем хозяевам или просто в хорошие руки…»
Живот сводит, внутренности, словно наматывает на раскалённые виллы. Грудную клетку царапает изнутри. Каждая невыраженная эмоция взрывается в сердце, настойчиво напоминая о том, что я давно заглушила десятками сильных таблеток. Словно Балто своей лапкой по изнанке души прошелся, передав мне «привет» из прошлого. Главная мышца забилась в два раза быстрее, когда я стремительно сорвала бумажку, забралась в машину и увидела то, что автор объявления проживает в той самой деревне, откуда мы с Лэндоном выехали пять лет назад.
Точнее…выехала я, и мой больной разум, представляющий Викинга каждое Рождество. Двадцать четыре часа безумия, от которых я до сих пор не нашла лекарства. Каждое Рождество я ищу Лэндона взглядом, хоть и знаю, что ему не прорваться за стены своего дома. Доктор предупреждала, что рецидив может спровоцировать, что угодно. Хочу ли я этого? Снова…
– Нет. Даже не думай, Адалин, – твердо говорю себе я, отрицательно качая головой из стороны в сторону. – Ты не поедешь туда, – продолжаю настаивать, бросая еще один взгляд на сладкую мордочку совсем маленького щенка. Пушистый комочек счастья, который так и хочется прибрать к рукам. Я могла бы назвать ее Балто. Я могла бы…подарить ей все то тепло, которое храню для несуществующего в мире мужчины. Может быть тогда, в моей душе освободится много места для кого-нибудь нового, и я перестану любить мертвого человека каждой клеточкой своего существа?
В следующую минуту снег призывно скрипит под колесами, красноречиво объявляя Вселенной о моем выборе. Еще через несколько Рождественских песен, я понимаю, что впервые за пять лет выезжаю на ту самую трассу, где мы с Лэндом окончательно потерялись в последнее Рождество.
«И теперь мы с вами поговорим о фантастическом примере самоорганизации материи из простого в сложное», – тараторит неугомонный ведущий, сбивая меня с монотонных мыслей. – «И речь пойдет… Вы никогда не угадаете. Конечно же, о снежинках».
Вы знали, что более трех миллиардов человек, живущих на Земле, никогда не видели снежинок? Невероятная цифра. Трудно представить всех этих несчастных.
Как вам такой факт: в одном кубометре снега находится триста пятьдесят миллионов снежинок, каждая из которых уникальна?» – последняя фраза звучит в голове голосом Лэндона, и на секунду прикрыв веки, я вижу нас у Рождественской елки.
Вижу, как срываю с себя одежду, демонстрируя ему татуировку с его руками. Чувствую, его сильные пальцы, жадно ласкающие мои кожу…ощущаю его губы, изучающие ямочки над ягодицами, покрытые кружевами выбитой снежинки.
Черт бы подрал эти снежинки. Зимние негодяйки начинают поголовно сходить с ума и неистово вбиваться в лобовое стекло тойоты.
Если так будет продолжаться и дальше, видимость дороги вновь скроется за валом белых комет, и я так и не доеду до чертовой деревни. И зачем я снова поперлась сюда? Что меня так незримо тянет, вопреки доводам разума?
Проклиная все на свете, я резко сворачиваю к дому у озера, прекрасно осознавая, что выбора у меня нет – любая лишняя секунда на опасной, заснеженной трассе может стать для меня последней.
Конечно, в изменении моего маршрута виноват снегопад и только он. Совершенно не мое подсознательное желание оказаться в доме, где за скрипучими ставнями хранится мое безумие и одержимость призраком. Совершенно не умею врать, гладя в глаза, но в разговоре с собой – я профессиональный лжец со стажем.
Сердце заходится от одной лишь мысли, что я вновь увижу имитацию Лэндона. Да и в доме, с которым красной нитью перевязана моя жизнь, побывать снова хочется. Что до щенка – я обязательно заберу ее завтра, голубоглазая принцесса станет для меня лучшим подарком на Новый Год.
Дорога до коттеджа занимает десять минут, которые стоили пяти лет ожидания.
Викинг
– Ты, не думал о том, что пора вернуться, Лэнд? – задерживая взгляд на горе грязной посуды в раковине, любопытствует Лиззи Спаркл.
Я добавляю туда бокал из-под пива, и, закатав рукава вытянутого старого свитера, открываю воду.
– Отдых нужен всем, это я понимаю лучше, чем кто-либо, – не дождавшись голосовой реакции на свою реплику, продолжает опальный и неоднократно накосячивший агент по аренде недвижимости. – Выгорание бывает у многих врачей, но пять лет – это перебор. Не находишь? Отшельник – только звучит романтично, но посмотри на себя, Лэнд… – физически чувствую ее изучающий взгляд, в котором доминируют недоумение и сожаление. Я могу не оглядываться, все звучит в подтексте сказанных слов. – Ты хочешь вот так провести остаток жизни? Здесь? В полном одиночестве? На звонки не отвечаешь, в гости никого не зовешь.
– Но ты же явилась, – не удерживаюсь от иронии.
– От тебя даже пес сбежал, Лэнд.
– Балто ушел умирать. Пришёл его срок, – философски заключаю я.
– Черт, Бейкер, ты понимаешь, что таким образом жизни и твой срок не за горами? Когда ты в последний раз разговаривал с людьми?
– Иногда я выезжаю в город. К тому же миссис Хагс приходит, чтобы убрать дом и привезти продукты, – сообщаю я, раздражаясь, что, вообще, ведусь на провокации этой настырной девицы, явившейся без приглашения и устроившей мне целый допрос с пристрастием, плавно перетекающим в нравоучительные нотации.
Некоторых женщин хлебом не корми – дай поучить оступившихся, на их критический взгляд, мужиков уму разуму, а к тем особям мужского пола, кто всерьез погряз в депрессии (опять же по сугубо женскому необъективному мнению) они испытывают стойкую потребность исцелить, обогреть и утешить. Вот и в Лиззи Спаркл обострился синдром полевой медсестры, увидевшей во мне раненого солдата, которого непременно надо дотащить до госпиталя, где ему, то есть мне, непременно спасут жизнь. Ей невдомек, что именно оттуда я и сбежал пять лет назад, осознав во время стандартной несложной операции, что спасать жизни – больше не моя работа. Тогда мне удалось скрыть дикое физическое напряжение, испытываемое мной на протяжении всей операции. Уже после, снимая перчатки, я заметил лёгкий тремор пальцев. К вечеру дрожание усилилось, не прошло оно и после сна и отдыха. А утром я отправился на работу с чётким понимаем, что заставило отца покинуть пост главного врача и внезапно завершить успешную карьеру нейрохирурга. Он не стал рисковать жизнью своих пациентов, и, оказавшись в подобной ситуации, я принял такое же решение.
– Судя по всему миссис Хагс здесь не было очень давно, – озвучивает Лиззи свои наблюдения. Я слышу, как она прохаживается по кухне взад-вперед, снова возвращается за стол, скрипит стулом. – Тебе необходима помощь, Бейкер, – приходит к неутешительному выводу.
Вот же неугомонная стерва. Разве я не уволил ее сто лет назад? Так какого хрена она продолжает возле меня тереться?
– Тебя Ресслер ко мне отправил? – брызнув моющее средство на тарелку с присохшей к ней коркой пиццы, нехотя интересуюсь я.
Мне действительно абсолютно похер, кто ее послал. Не она первая, не она последняя, на пороге моего дома кого только не побывало за последние пять лет, но все так и ушли ни с чем. И какого Дьявола им всем надо? Почему бы просто не оставить меня в покое?
– Не он, – отрицает Лиз. – Но я встречала его пару дней назад в клинике, забегала на ежегодный осмотр. Джон жутко злой на тебя, Лэнд. И бывшего тестя твоего видела…. – она делает выразительную паузу. – Бил, так сильно сдал, похудел, постарел. Ты знал, что у него инфаркт был в прошлом году?
– Мне неинтересно, – глухо бросаю я.
Это откровенная и грубая ложь. Билл не чужой мне человек. Наши семьи были дружны много лет. Карпентеры поддержали нас с отцом, когда ушла мама, и позже, когда не стало папы, тоже были рядом.
У Билла замечательная жена, которая всегда относилась ко мне, как к родному сыну, и в отличие от мужа, Пэм не считает меня виновным в разводе с ее дочерью, отлично понимая, что Сил – далеко не подарок. Матери не так слепы в отношении недостатков своих дочерей, как их отцы.
– Билл наверняка жалеет, что уволил тебя, – задумчиво произносит Лиззи Спаркл, пока я пытаюсь вспомнить, откуда ей так много известно.
– Лиз, пошла бы ты…, – я откровенно злюсь, так и не отыскав в памяти фрагмент ее появления.
– Биллу казалось, что защитить дочь – святая обязанность отца, а по факту лишил многих пациентов высококачественной помощи, – как ни в чем ни бывало, рассуждает Спаркл. Все-таки она знает не все, понимаю с некоторым облегчением.
– Я больше не мог оперировать, – выдохнув, признаюсь я, со звоном бросая вымытую тарелку в сушку.
Разумеется, в доме есть посудомоечная машина, но я так и не научился ею пользоваться. К тому же, от одного человека не так много грязной посуды.
– Карпентер уволил меня именно по этой причине. Джон Ресслер в курсе. Странно, что он не сказал.
– Почему же. Он сказал, – тяжело вздохнув, Лиззи Спаркл щелкает зажигалкой. Я слышу, как она затягивается сигаретой. – Есть еще одна чудная новость, но тебя вряд ли обрадует, – воодушевленно восклицает Лиззи. Я упорно молчу, ожесточенно орудуя губкой и складывая чистую посуду в шкаф.
– С новым мужем у Сильвии тоже не сложилось. Она вернулась на днях. Звонила мне, спрашивала, как тебя найти. Я, конечно, не сказала, но…
– Ты мне все сплетни решила вывалить в качестве рождественского бонуса? – прерываю гостью, не желая обсуждать закрытую тему моего «долго и мучительно умирающего и в итоге все-таки скончавшегося» брака.
– Что у тебя с финансами, Бейкер? – резко меняет тему Спаркл, и я тихо охереваю от ее наглости. Тем не менее, мой голос не отражает спектр отрицательных эмоций и звучит вполне сдержано и цивилизованно, а, значит, я еще не совсем одичал, но Лиз явно придерживается другой точки зрения. Я мог бы объяснить, что вчера у меня был вечер воспоминаний, посвященный уходу Балто, случающийся раз в неделю. По пятницам. Хотя я и не уверен, что мой старый приятель пропал именно в пятницу.
В загородном уединении есть свои преимущества – напрочь стирается ощущение времени. Ты словно попадаешь в иной портал, где привычная и обыденная для среднестатистического жителя планеты суета прекращает иметь для тебя какое-либо значение, и спустя какой-то небольшой промежуток я ощутил существенную разницу между до и после. Научился читать знаки природы, слышать хохот ветров и распознавать ленивый монотонный шепот озера, и в этом находил особое необъяснимое удовольствие. Покой и тишина, которых практически никогда не было в моей жизни. Вероятно, я устал или перегорел, или сказалась генетическая расположенной по отцовской линии.
В первый год вдали от цивилизации я начал путать дни недели, на второй и третий – месяца, а сейчас я не уверен, что год в отрывном календаре над камином именно тот, что подходит к своему концу сейчас.
Лиззи говорит про пять… значит, столько и прошло лет. И да… я наконец-то починил засов на двери сарая, и он не ломается даже в Рождество. Я еще я отнес сломанные часы из библиотеки на чердак, и они больше не били в Рождественскую полночь. И я не убирал Рождественскую елку даже на лето, не тронул ни одно украшение и научился печь кекс. Не уверен, что правильно, но мне казалось, что по вкусу он очень похож на тот, которым меня угощала Снежинка. Снежинка… ее место самое почетное на елке, со Снежинки начинается каждое мое утро, похожее на все предыдущие. Только мое отражение в стеклянной игрушке неумолимо меняется, и все же… И все же каждое Рождество я жду предупреждение о снежной буре, но ни одного перебоя с электричеством за прошедшие годы, ничего, что заставило бы сердце дрогнуть в надежде.
– Если ты на мели, то может и правда пришло время вернуться к нормальной жизни? – раздражающий голос Лиззи Спаркл действительно возвращает меня к реальности, но совсем не к той, куда хотелось бы вернуться.
– Все в порядке. Я неплохо вложил те накопления, что у меня были.
– Инвестиции близки к истощению, если верить тому, что я тут вижу. Да и ты сам…, – она недолго мнется, прежде чем выдать: – Выглядишь устрашающе и угнетающе.
Тактичность точно не входит в список достоинств Лиззи Спаркл, как, впрочем, и вежливость. А если быть максимально честным, то наглее бабы я еще не видел.
– Ты – тоже далеко не свежий сорт, Лиз, – выключив воду и швырнув полотенце на столешницу, я разворачиваюсь и останавливаю нахальный взгляд на взбешенной гостье.
– Хамло, – возмущенно фыркает мисс Спаркл. – Лохматое, небритое хамло, – выпустив кольцо дыма, по-кошачьи прищуривает глаза. – Но я не обижаюсь. Признаю твоё право на самозащиту, – миротворческим тоном произносит Лиз. – Я, кстати, из самых лучших побуждений приехала.
– Почему я сомневаюсь? – скептически выгнув бровь, скрещиваю руки на груди, опираясь спиной на мойку.
– А физическую форму ты не потерял, – оценивающе изучив меня с головы до пят, тоном опытного эксперта Лиз сообщает мне результат зрительных исследований. – Но побриться тебе не помешает, а то становишься похож на викинга.
Конец фразы вызывает у меня нервный смех.
– Или на деревенского знахаря. Местные красотки не забегают за целебными настойками?
– Нет, – тряхнув головой, я снова невольно окунаюсь в воспоминания, разбуженные любопытной Лиззи Спаркл.
В юности, когда мне было не больше шестнадцати, мы с Сил из любопытства забрели к местной ведунье. Кто-то называл ее ведьмой и обходил ее дом стороной, папа считал шарлатанкой, а мама пару раз просила у нее какие-то травы, когда я подхватывал простуду. Ну а мы с Сил… Нам просто было скучно и хотелось пощекотать нервишки.
Агнес, а именно так ее и звали, оказалась молодой и симпатичной женщиной с толстыми пшеничными косами и разноцветными светлыми глазами. Она жила на самой окраине, без мужа и семьи, с двумя огромными псами, охраняющими двор. Поговаривали, что деревенские мужики ходили к ней не только за крепкой настойкой, что не казалось чем-то из разряда вон удивительным. Агнес умела расположить к себе. Мы с Сильвией ощутили это ее свойство, едва переступив порог дома. Ведунья не гадала на таро и по кофейной гуще, не просила наши ладони, чтобы изучить линии, и как мы не присматривались, не смогли разглядеть ведьмовские атрибуты, вроде стеклянного шара, толстых свечей, корня мандрагоры, высушенных мышиных хвостов, дохлых ящериц и прочей мерзости.
Агнес усадила нас за стол и напоила чаем с малиновым вареньем, развлекая деревенскими байками и в завершении заверила, что никакого колдовства не бывает. Мы, наверное, выглядели очень разочарованными, судя по взрывному девичьему смеху Агнесс.
– Я так и знала, что мы зря потратим время, – рассердилась Сильвия, встав в позу. Ее характер уже тогда не отличался терпимостью.
– О, милая, тратить время друг друга вы будете еще много-много лет, – неожиданно произнесла Агнес. – Одна ошибка запустит целый клубок, и он будет нарастать, как снежный ком, а потом бах…, – женщина хлопнула в ладони и снова рассмеялась, но ни мне не Сил больше не было ни весело, ни грустно. Мы тревожно переглянулись, одновременно ощутив нависшую над нами тень, а вечером Сильвия призналась, что ждет ребенка.
Мы были слишком юными, чтобы становиться родителями. Пятнадцать – не тот возраст, когда ты готов принимать ответственные решения и четко оценивать ситуацию. У меня были перспективы, амбиции, цели, и у Сильвии тоже. Мы не стали скрывать правду от родителей и суетливо искать выход из патовой ситуации, хватаясь за голову. На семейном совете было решено отложить рождение детей до того момента, когда и я и Сил поженимся, получим приличное образование и встанем на ноги.
У моего отца имелись широкие связи, и для Сильвии выбрали самую лучшую клинику. Процедура прошла без осложнений, врачи заверили, что последствий не будет, но спустя несколько лет, когда приличное образование, карьера и пять лет брака уже были за спиной – три клиники, специализирующиеся на репродуктивном здоровье, подтвердили моей жене бесплодие. После были десятки попыток ЭКО, слезы, выкидыши, депрессии. И так вышло, что в этой череде неудач Сильвия со временем обвинила меня. Далее к списку добавились упреки в равнодушии и бессердечности. Я не отрицал своей ответственности, и понимал, что на работе и с пациентами провожу гораздо больше времени, чем в сражении, которое Сил вела в одиночку. Но мне казалось, что я спасаю жизни, и меня это частично оправдывает. Так и было, да, но Сильвия тоже билась, билась за возможность создать и удержать новую жизнь.
Когда умер мой отец, Сил отдыхала на тропических островах. Это был первый отпуск, который мы провели порознь. Вместо слов соболезнования, я услышал: «Ничего удивительного. Когда-нибудь ты пропустишь собственную смерть, Бейкер. Будешь продолжать оперировать, не заметив, что никто давно не замечает тебя».
Тогда же я узнал, что она начала мне изменять. Не то, чтобы я раскрыл чудовищный и вероломный обман. Сильвия особо и не скрывала. Когда женщина перестает видеть в тебе опору, надёжное плечо и спасителя от всех невзгод, она непроизвольно ищет тебе замену.