По календарю — осень, но иней уже посеребрил траву. Тихо Сетон с девушкой спустился на Корабельную набережную, где уже ждали дрожки. Вдоль причала, мимо Королевского дворца, мост через Стрёммен. Закутал в шерстяную накидку: не дай бог, замерзнет насмерть, так и не издав ни звука. На площади, где дома-близнецы, опера и дворец Софии Альбертины, не могут наглядеться друг на друга, велел свернуть к церкви Клары, чтобы избежать крутого подъема, и дальше, на Дроттнингсгатан. Там коляску начал бить озноб на мощеной крупным булыжником мостовой. Сетон положил руку девушке на плечо — вполне может вывалиться в ее-то состоянии. Довольно долго молчал — примеривался, как начать.

— Настало время для серьезного разговора. Твое имя Анна Стина Кнапп. В прошлом году твои дети-двойняшки получили приют в детском доме в Хорнсбергете. Этот превосходный детский приют создал не кто иной, как я. Детей твоих принял к себе после соглашения с неким Жаном Мишелем Карделем. Он попросил взять детей, я поставил условие — пусть немедленно прекратит меня преследовать. Я даже помню, как звали твоих детей — Майя и Карл. Оба погибли при пожаре, и не только они. Почти сто детей. От Хорнсбергета осталась разве что зола.

Выждал паузу — никакой реакции. Тот же пустой, неизвестно куда устремленный взгляд.

— Но есть и кое-что, чего ты не знаешь. В гибели детей виноват не кто иной, как Кардель. Кровь твоих близнецов на его руках.

Показался и холм обсерватории. Цель близка.

— Что ж… я много занимался благотворительностью. Например, был опекуном молодого дворянина, лишившегося родителей, Эрика Тре Русура. Эрик страдал душевным заболеванием: приступы ярости, о которых потом ничего не помнил. И один из таких припадков привел к тому, что он убил свою жену в брачную ночь. Я очень любил Эрика и не хотел, чтобы он предстал перед судом. Поместил его в госпиталь в Данвикене и платил большие деньги за лечение. К сожалению, состояние его ухудшилось, и врачи были вынуждены перевести юношу в скорбный дом — для безопасности. Как его собственной, так и окружающих. Мать девушки, его невесты, никак не хотела поверить, что юноша совершил такое страшное преступление, и попросила Карделя, а также его приятеля Эмиля Винге, найти, как она полагала, истинного убийцу. Кардель тут же начал подозревать меня. Почему? Я не сразу понял.

Сетон остановил извозчика, помог девушке сойти с коляски и провел через калитку в сад общественного приюта.

— Я с большим удовольствием и даже гордостью показал ему Хорнсбергет. Вскоре Кардель опять нашел меня, на этот раз с просьбой: устроить в мой детский парадиз близнецов по имени Майя и Карл. С просьбой… я бы не стал так называть. С предложением. Даже с угрозой: если я возьму детей, он не станет меня преследовать и искать доказательства моей вины. Я нисколько не испугался, поскольку никаких доказательств не было и быть не могло. Но детей взял. Забота о детях — ради нее я и открыл Хорнсбергет.

Он взял ее под руку и повел по чисто подметенной дорожке.

— Хорнсбергет, как ты знаешь, сгорел дотла. Все дети погибли, в том числе и твои. Почти никого не спасли. Поджег не кто иной, как сбежавший из дома умалишенных Эрик Тре Русур. Причина? Кардель в присутствии Эрика рассуждал и якобы приводил доказательства, что в убийстве его жены повинен не сам Эрик, а я. Эрик, разумеется, схватился за эту соломинку. Вот как! Я не убивал мою невесту, это сделал Сетон! — что-то подобное наверняка промелькнуло в его больной голове.

У колодца стояла женщина с большим свертком в охапке и внимательно смотрела на приближающуюся странную пару.

— И знаешь, Анна Стина, у меня есть одна догадка, понимай, как хочешь… Поскреби-ка ногтем любой благородный поступок, и под тонкой пленкой благородства скрыты далеко не такие благородные побуждения. К примеру, мой детский дом — я построил его вовсе не из заботы о беспризорных детях. И почти уверен: Кардель втайне полагал, что и его забота о твоих детишках не останется без вознаграждения. Чего-чего, а жизненного опыта у меня хватает, и он, этот опыт, подсказывает: когда немолодой человек с внешностью Карделя оказывает услуги молодой женщине, эти услуги не бескорыстны. Мне неизвестно, делал ли он тебе какие-то намеки. Может, и нет, он чересчур неуклюж для ухаживаний, и сам это знает. Но понадеялся, что в благодарность за его заботу ты сама упадешь ему в руки, как спелая груша. У каждого, знаешь ли, свои методы достижения цели. Но судить тебе, ты его знаешь лучше.

Сетон обнял Анну Стину за плечи и сделал попытку поймать ее взгляд.

— Нет… вовсе не по ошибке или по неосторожности Кардель оговорил меня перед Эриком. Наверняка он, как и Эрик, надеялся, что и я стану жертвой пожара, и оставшаяся от меня горстка пепла вряд ли сможет доказать свою невиновность. Но судьба привела меня в этот вечер в другое место. А главное, о чем думал Кардель, вовсе не моя вина или невиновность. Ему надо было устранить Майю и Карла. — Он понизил голос, остановился и заговорил ей прямо в ухо, чтобы не услышала женщина у колодца: — В природе, как свидетельствуют ученики Линнея, такое происходит постоянно. К примеру, львы или медведи сжирают свое потомство, если им покажется, что от детенышей исходит запах чужого отцовства. Ты же знаешь сама, что он только и мечтал тобой завладеть. Наверняка пытался поцеловать или что-то в этом роде. Он слишком стар для тебя, но Купидон стреляет из лука не глядя. Кардель спал и видел с тобой сойтись, не знаю уж, куда он предполагал тебя привести. На жалованье пальта хоромы не купишь. Какая-нибудь каморка с лежанкой на двоих. Но в его картине будущего вовсе нет места ни для Майи, ни для Карла. Для детей, которых зачал кто-то другой? Ну уж нет. Зачем ему крик, плач и мокрые пеленки? Когда он пришел ко мне, я угостил его вином — уверен, куда лучше, чем ему доводилось пробовать, и он пил бокал за бокалом. Язык развязался. Он надеялся, что дети там и останутся, в Хорнсбергете, навсегда. Но оказалось, ты собираешься забрать их, как только появятся возможность и средства.

Он подвел ее к колодцу. Двор совершенно пуст, из дома доносятся жужжание и постукивание прядильных станков, сливающиеся в единый тоскливый тон.

— Госпожа управляющая, вижу-вижу, вы принесли именно то, о чем я просил, но… если позволите, я бы попросил оставить двор в нашем распоряжении ненадолго.

Женщина осуждающе поцокала языком, передала сверток Сетону и ушла, оглядываясь.

— Смотри… разве это не то, что тебе надо? — Он приоткинул покрывало.

Два грудных ребенка в пеленках. Один спит, у другого на мордашке удивление — увидел незнакомые лица.

— У этих детей еще нет имен. Мальчик и девочка, оставлены какой-то несчастной, это здесь случается постоянно. Можешь назвать их, как хочешь. Пусть мальчик будет Карл, а девочка — Майя.

Сетон осторожно снял покрывало, которым были спеленаты дети, и положил детей в стоящую рядом с колодцем бадью. Теперь проснулась и девочка и пристально уставилась на незнакомцев. Сетон что-то просюсюкал, взялся за канат, к которому привязана бадья, поднял и поместил над колодцем. Удерживая канат, он перешел за спину Анны Стины, обнял и заставил взяться за шершавую пеньковую веревку.

— Ты готова, Анна Стина? Я сейчас отпущу канат, и все в твоих руках. Возвращайся в наш мир.

Несколько секунд они стояли молча. Он вслушивался в ее дыхание. Мальчик захныкал, видно, его возмутили холод и непривычная жесткость влажной и сырой древесины, а девочка закрыла глазенки, убаюканная мерным покачиванием.

— Раз. Два. Три.

И отпустил канат.





11




Сработала дверная пружина, дверь с грохотом захлопнулась, и Винге сразу понял: взятый взаймы у сторожа фонарь помогает мало. Впрочем, его предупреждали: хотя на улице светло, здесь нет ни окон, ни хотя бы бойниц. К тому же помещение так велико, что свет фонаря даже до стен не достает. Он двинулся по проходу в партере, скользя рукой по загородкам, разграничивающим стоячие места. Оказывается, даже такие места по цене не одинаковы — чем ближе к рампе, тем дороже.

Глаза постепенно привыкли к темноте, он начал различать среди мечущихся при каждом движении фонаря нелепых теней позолоту на венках и гирляндах, разглядел хрустальную люстру, притаившуюся, как огромный паук, на расписанном потолке. Загадочное место. Целая вселенная, не имеющая ничего общего с остальным миром. Похоже на собор, где молятся иллюзорным богам. Вокруг бурлит город, но толстые стены заглушают все звуки. Тишина кажется противоестественной.

Сцена выросла перед ним, как неприступная скала. Только с самого края Эмиль нашел лестницу. В отсутствии зрителей пустота огромной площадки кажется особенно бессмысленной и нереальной. Границы сцены обозначены половинами занавеса, собранными в складки и связанными золотистым сутажным шнуром. Винге зазнобило, и он понимал почему. Ощущение сродни кладбищенскому: тихо и пусто, но чуть-чуть напрячь воображение — и легко представить толпы бродящих между плитами покойников. Лучше об этом не думать. Он присел на корточки и начал, плавно водя фонарем, осматривать пол в самой середине сцены — в месте, представившемся ему наиболее вероятным. И да, он был прав. Темное пятно, тщательно замытое, но все равно заметное на потемневших и уже успевших покрыться пылью подмостках. Винге встал на колени и отколупнул ногтем маленькую щепочку. В слабом желтоватом свете фонаря цвет различить трудно, но у него не было сомнений: как только он выйдет на площадь, догадка подтвердится. Положил щепку в карман, протер рукавом стекло фонаря и начал осматривать сцену. Уже через несколько минут его ждал успех: в щели между досками, там, куда не достанет метла самой дотошной уборщицы, что-то блеснуло.

Осколок зеркала.





12





Канат обжег руки.

Она инстинктивно сжала кулаки. Ее потащило к колодцу, но она уперлась ногами в землю и откинулась назад, будто удерживала лошадь, — естественное движение, показавшееся ей странным и нелепым. Месяцами не востребованные мышцы взвыли о помощи, у нее перехватило дыхание. Начала бить дрожь. Пальцы онемели, неумолимая тяжесть тянула ее к колодцу. Пятки заскользили по зловеще хрустящему гравию.

— Я так и думал… добро пожаловать в мир живых, Анна Стина.

Сказано тихо и невыразительно. И что еще хуже — он слишком далеко, чтобы быстро перехватить канат, если она его выпустит.

— Помоги… — Губы с трудом сложились в нужную формацию.

— Охотно. Но сначала докажи, что ты стоишь того, чтобы тебе помогать. Начинай вытаскивать бадью, и я тебе помогу.

Пошел мелкий холодный дождь. Гулкое эхо донесло из глубины колодца плач детей. Она издала похожий звук — короткий, почти мяукающий. Тело не слушалось. Когда-то она легко поднимала такую же бадью, а сейчас судорожно сжимает канат и понимает: в любую секунду может его выпустить. И ее осенило: неуклюже переступая онемевшими ногами, она сделала полный поворот. Канат опоясал талию, держать стало легче. Еще один поворот. И еще один. С каждым пируэтом она подходила все ближе к каменной трубе колодца. Бадья перестала раскачиваться, жжение в ладонях стало не таким невыносимым.

И в самый последний момент подошел Сетон, подхватил бадью и поставил на землю. Внезапное облегчение отняло последние силы. Ноги подломились. Анна Стина опустилась на землю и заплакала. Сетон стоял рядом, прикрыв детей краем накидки.

— Думаю, малышам холодно, к тому же они проголодались. Может, ты хочешь сама отнести их в дом? Их согреют и накормят.

Она молча кивнула. Он помог ей встать, передал сначала девочку, потом мальчика. Она мгновенно вспомнила эту сладкую тяжесть — маленькие, теплые, ловко и быстро приспосабливающиеся тельца. Из омута задушенной памяти выплыла картинка: мордашки ее собственных детей, пуговичные носики, заразительный, булькающий смех.

Нет, это не ее дети. Не Майя и не Карл. Анна Стина, с трудом переставляя ноги, пошла за Сетоном к дому. Он молча открыл дверь и, не оглядываясь, поднял ладонь: осторожно, высокий порог.





13




Винге перешагнул порог и столкнулся с Карделем.

— Надо пойти пожрать. Живот бурчит, как… в общем, королевский салют покажется колыбельной.

Винге обомлел.

— Я-то думал, вы пролежите в постели еще пару недель. Самое малое.

Кардель потянулся.

— В драке на меня пока не рассчитывайте, — произнес он с гримасой боли. — Но что да, то да. Заживает, как на собаке. Не знаю даже, хорошо это или не к добру.

В переулке Кардель остановился и принюхался.

— Ланген в Гусином переулке зарезал курицу. Никаких сомнений. Так и вижу бурлящую кастрюлю.

Кабачок, как и большинство в городе, невелик. Пять человек, самое большее десять, но для этого надо хорошо набраться. Ни одного посетителя — еще рано. Только сам хозяин хлопочет у плиты.

— Закрыто! — крикнул он, не оборачиваясь.

Не услышав ответа, повернулся, узнал Карделя.

— Вот как… ну ладно, садитесь. Рагу еще не готово, могу угостить вчерашним хлебом… — заметил недовольную мину на физиономии гостя и поспешно добавил: — Со скидкой.

Кардель взял ломоть и постучал им по столешнице. Потом постучал деревянным кулаком — звук примерно тот же. Дерево по дереву.

— Вчерашний, говоришь? Должно быть, у тебя потому и крыс нет — зубы пообломали и сдохли с голодухи. И еще плату требуешь…

Хозяин пожал плечами:

— Говори, чего надо. С крысами сам разберусь.

— Куриное рагу, на двоих. Пиво, воду и хлеб. — Он кинул хозяину шиллинг.

Тот отработанным движением поймал монету, положил в карман и начал чистить репу — Винге подивился ловкости: кожура непрерывной спиралью уже приближалась к полу. Кардель сам налил пива из бочки, опустошил в несколько глотков кружку и со стуком поставил на стол.

— Ансельм Болин.

— Кто это?