— Да… этим обычно занимается наш сторож. Еще до рассвета все будет убрано, и останки передадут для, как вы выразились, захоронения. Я пообещал ему заплатить за доставленные затруднения. Из вашего беспримерно щедрого гонорара.
Он отстегнул ремешок, вынул из чехла нож, поскреб ноготь большого пальца и недовольно поморщился. Достал почти сточенный брусок, плюнул и принялся направлять лезвие. Сетон тем временем разместился в первом ряду амфитеатра.
— Пожалуйста, Нюберг, комментируйте каждое ваше движение, каждый разрез, каждый поворот ножа. Представьте: вы профессор, а перед вами туповатый студент. Боюсь, мои знания человеческой анатомии заметно отстают от желания ее постичь. Интересно, страшновато… Но любознательность, как правило, берет верх.
— Само собой, господин Сетон, само собой. И прошу вас: если возникают вопросы, задавайте их незамедлительно. Вот, смотрите… я делаю разрез… — Нюберг показал, какой разрез он собирается сделать, — продольный разрез от трахеи через грудину… грудину надо перепилить, потом два поперечных разреза, разводим ребра и — что мы видим? Мы видим жизненно важные органы, легкие, сердце в перикарде… э-э-э… в сердечной сумке, крупные…
— Если не возражаете, Нюберг… — перебил Сетон и откашлялся. — Мне бы хотелось… у вас, знаете, такой размах… сразу пополам. Нельзя ли начать с чего-то поменьше? Меня очень интересует… можете показать, к примеру, структуру мускулов и нервов на руке? Или, скажем, на бедре?
Нюберг заговорщически подмигнул и улыбнулся.
— Ага… вы хотите некоторой как бы выразиться миниатюризации — Он слегка запнулся на трудном слове. — Извините, господин Сетон, мы, медикусы, изучающие хирургию, волей-неволей полагаем, что и все так же привычны к… скажем так, к неординарному зрелищу. Человек изнутри. Если нас не остановить, мы сразу лезем в живот и изучаем, так сказать, причинно-следственные связи.
Кардель вопросительно глянул на Винге — что еще за причинные связи в животе?
— Материальная причина болезни, сведшей пациента в могилу, — еле слышно шепнул Винге. — А могила — следствие.
— Конечно, конечно… можем начать с малого, если вам так угодно.
Он разложил на столе инструменты. Несколько раз после секундного размышления менял их местами — видно, прикидывал, в каком порядке они ему понадобятся.
Энергично потер руки и взялся за ножницы.
— Первым делом необходимо удалить одежды. Если хотите, могу оставить промежность прикрытой. Некоторые мои коллеги полагают, что зрелище женской половой сферы в какой-то степени отвлекает…
— Мне все равно.
Нюберг начал резать платье и вскрикнул. Ножницы выпали из рук и с металлическим лязгом грохнулись на пол.
— Господин Сетон! Произошла чудовищная ошибка! Эта женщина, она жива! Кожные покровы теплые, мало того! Она дышит, хотя, еле-еле Дыхание поверхностное Не будете ли вы так любезны сходить за водой, пока я попытаюсь привести ее в чувство?
Сетон закинул ногу на ногу.
— Это никакая не ошибка, Нюберг. Думаю, так даже интереснее и кстати, должен успокоить вашу совесть: она жива, да, но это явление временное. Доза лауданума намного больше смертельной Мы с вами — свидетели ее последних часов в жизни. Если не минут… Мой помощник на всякий случай связал ее кожаным ремешком… но, думаю, эта мера была излишней: двигаться она не в состоянии. И уж точно ничего не чувствует. Так что ваша совесть чиста, Нюберг. Клянусь могилой предков, — с усмешкой заверил Сетон.
Нюберг сделался едва ли не бледнее предполагаемой жертвы. Он уставился на Сетона, как на привидение, попятился к столу и начал дрожащими руками собирать инструменты.
— Я в вас ошибся, господин Сетон… я принял вас за… Вы сошли с ума! Вы, надеюсь, слышали когда-нибудь про клятву Гиппократа? Врачебное искусство… оно призвано спасать жизнь! Спасать, а не губить! Немедленно, сейчас же поставлю в известность городскую стражу… власти должны знать, что здесь происходит! И будьте уверены: ни слова в вашу защиту! Ни слова! Вам место в…
— Не торопитесь, Нюберг. Мой слуга получил приказ ждать меня у ваших дверей. А за этими дверьми… вы же и сами знаете. Прелестная крошечная Улла и малышка Ульрика спят и видят сладкие сны. Успокойтесь, успокойтесь… Яррик до четырех утра не то что не переступит ваш порог, что вы, не пугайтесь! Даже не пошевелится. По если я не приду… в таком случае он получил приказ взломать дверь. А то, что он там будет вытворять, какие художества… вам не хотелось бы знать.
Винге не спускал глаз с Карделя с того самого мгновенья, когда Нюберг в ужасе выронил ножницы. И при первой же попытке пальта рвануться вниз повис у него на плече всей своей невеликой тяжестью. Карделя трясло от ярости. В панике у Винге мелькнула мысль: наверное, так себя чувствуют новички, оседлавшие необъезженного скакуна. Он кое-как добрался губами до уха Карделя и прошипел страшным шепотом:
— Жан Мишель… мы ничего не можем сделать. Убьете Сетона здесь и сейчас — дети бедняги Нюберга погибнут. Вы думаете, он пошутил?
На какое-то время этого аргумента хватило, но ненадолго. Винге в отчаянии схватил пальта за уши и попытался повернуть голову к себе. С таким же успехом он мог бы попытаться повернуть вкопанную в землю чугунную коновязь. Тогда Винге изогнулся, как мог, и посмотрел Карделю в глаза.
— Вы слышали, что он сказал? Эта женщина обречена. Обречена! Мы ничем не можем ей помочь. Если вы сейчас вмешаетесь, все наши усилия напрасны. Где ваш рассудок?
В налитых кровью глазах Карделя по-прежнему полыхало бешенство. И Винге прибег к последнему аргументу.
— Жан Мишель… Сесил ни за что не хотел бы видеть вас убийцей…
Подействовало. Гневная гримаса сгладилась, плечи опустились. Палы, не поднимая головы, медленно кивнул.
Нюберг стоял, как статуя. Лицо его медленно белело, пока не приобрело жуткое сходство с гипсовой маской. Сетон терпеливо слушал поток угроз и обещаний, просьб и молитв. Наконец ему надоело, и он предупреждающе поднял ладонь.
— Послушайте-ка, нелепый вы человек. Здесь, кроме меня и вас, никого нет. Никакой высшей силы, которая могла бы нас одобрить или осудить. Природа к нам равнодушна. Она не замечает существования человека, ей все равно, есть мы или нет. Сообразите же наконец: природа равнодушна! Человечество исчезнет с лица земли, а она, природа, даже не заметит нашего исчезновения. Ей все равно, погибнет людской род сразу или будет долго мучаться от нищеты и эпидемий. А эта женщина… что ж, эта женщина очень скоро присоединится к миллионам… миллиардам, чьи могилы мы топчем на каждом шагу, даже не подозревая об их существовании. И никто про нее не только не спросит, даже не вспомнит. Разве вы не едите каждый вечер мясо? Разве не угощаете друзей? И разве кто-то, наслаждаясь угощением, вспомнит про невинного теленка, которого зарезали ради вашей прихоти? Когда вы закончите и уйдете отсюда, вас никто и ни в чем не упрекнет. Разве что ваша собственная намять, если она у вас уж такая нежная, в чем позвольте усомниться. И мой совет: забудьте! Посвятите время жене и вашим прелестным девочкам, будьте образцовым мужем и отцом. Забудьте, как дурной сон.
Сетон прервался и вытер платком сочащуюся из раны на щеке сукровицу.
— Время идет, Нюберг. Нора приступать к работе. Правая нога? Или с чего вы предпочитаете начать? Только не забывайте подробно описывать ваши находки, как вы мне и обещали.
— Quadriceps femoris… четырехглавая мышца бедра, — еле слышно пролепетал Нюберг.
— Не будете ли вы так любезны засунуть ей тряпку поглубже в глотку? Мне кажется… нет, определенно: она просыпается. Я вовсе не хочу, чтобы ее вопли отвлекали нас от дела.
— Но вы же сказали… лауданум? Смертельная доза? Ее нельзя спасти, сказали вы!
— Боюсь, ошибся. Сильное опьянение, да… А теперь представьте: даже если я солгал, теперь, после ваших виртуозных разрезов, ложь перестала быть ложью и стала истиной. Не так ли? Она скоро истечет кровью, и все будет кончено. Тряпку, будьте любезны. Я не хочу слышать это хныканье.
Нюберг выполнил приказ.
— Вы не возражаете, Нюберг, если я устроюсь поудобнее?
Сетон расстегнул панталоны и спустил до колен. Из своего укрытия Кардель и Винге видели, как он откинул голову, сунул руку в промежность и начал мастурбировать, с заметным удовольствием прислушиваясь к всхлипываниям Нюберга и с каждой минутой слабеющим стонам женщины. Сукровица из раны капала на белоснежную сорочку, но он не обращал внимания.
11
Эмиль Винге неторопливо шагает вдоль Корабельной набережной к Стрёммену. Заслышав шум порога, с предзимней яростью бросающегося на опору недостроенного Северного моста, поворачивает и идет назад, мимо фасада дворца. С моря дует сырой, холодный ветер, но ему не по силам прорваться сквозь плотный строй статных домов на набережной: в Городе между мостами наверняка штиль. Винге доходит до Лейонбакена, поворачивает назад и проделывает тот же путь. Вдоль причала, где еще подают признаки жизни останки большой осенней ярмарки святого Микеля[44]: тут и там замерзшие приказчики у лотков продолжают зазывать редких покупателей.
Несколько моряков, укрывшись за грудой мешков, играют в карты прямо на мостовой, аккуратно накрывая взятки припасенными камнями — чтобы не унесло ветром. Кто-то сидит на корточках, обдумывает очередной ход, другие переминаются с ноги на ногу. Плечи приподняты, кулаки подмышками — стараются согреться.
Винге продолжает свой маршрут. Лейонбакен — Северный мост, Северный мост — Лейонбакен. Время от времени замедляет шаг, чтобы не столкнуться с портовом грузчиком или мальчишкой-посыльным. Каменные дома
Норрмальма выглядят отсюда, как огромные гранитные кубы, чья единственная задача — заступить дорогу идущему.
Сестра шагает рядом — она, похоже, не замечает ни ветра, ни удручающего пейзажа.
— Слава Господу… твой друг все же внял твоим резонам.
— Жан Мишель вовсе не глуп. Но, конечно… в нем не утихает ярость… он ведь еще молод, а жизнь исковеркана. Будущего у него нет. Он сопротивляется, но в глубине души… Знаешь, сейчас, когда он не носит свой деревянный протез, я иногда подмечаю своеобразные жесты… то есть ничего своеобразного, они были бы вполне уместными, если бы рука была на месте. Не на свалке, а там, где и было задумано природой. Прошло много времени… мне кажется, он до сих пор ее чувствует, эту отрезанную руку.
— А что было потом?
— Эта бедная женщина страдала недолго… к неудовольствию Сетона. Возможно, студент нашел способ и исподтишка проткнул какой-то из крупных сосудов. Бедренную артерию, к примеру. Или подвздошную, если удалось дотянуться… короче говоря, они ушли вместе, Сетон и Нюберг, оставив растерзанное тело на попечение сторожа. Мы выждали несколько минут и тоже ушли.
Хедвиг покачала головой и посмотрела брату в глаза. Ветер отбросил в сторону ее русую челку.
— Фру Сетон вас обманула. Не зря она так пристально интересовалась Карделем. И конечно же прочитала его мысли. Не такая грудная задача. Ты много раз говорил, как изуродовано его лицо… это не прямо, но все же свидетельствует о его склонности к насилию. Заставила на себя посмотреть, чтобы подогреть ненависть и желание мести. И послала вас в ловушку. Хотела сделать Карделя палачом собственного мужа.
— Но зачем? Голова у нес работает… она же понимала, что мы можем добиться для нее справедливости… хоть и с опозданием.
— Ты так думаешь? Мне почему-то кажется, что она не особенно верит в ваш успех. Знает, что полицейское управление постарается задушить любые попытки расследования в колыбели… в ту же секунду, как кто-то из высших чинов сообразит, что вы близки к цели. Кто вы в ее глазах? Калека-пальт и студент-недоучка, который пугается собственной тени. На детей в Хорнсбергете ей в высшей степени плевать, она их не видела, для нес это только слухи. И еще не факт, что она, зная своего супруга, этим слухам верит. А преисподней она уж точно не боится. При жизни вытерпела такие муки… наверняка уверена — хуже не будет.
Эмиль слушал и кивал — логика сестры казалась безупречной.
— Что ж… остается надеяться, что она ошибается.
Эмиль остановился, присел на бревно и посмотрел на залив. В свете тусклого осеннего солнца волны, перехлестывающие через пустой причал, казались серебристыми и тяжелыми, как ртуть. На рейде покачивались несколько парусников; моряки, судя по всему, не особенно доверяли якорям и на всякий случай связали корабли друг с другом толстыми пеньковыми канатами.
Он вздохнул.
— Хедвиг… я не знаю, что делать. Мысли проносятся с такой скоростью… не успеваю схватить за хвост ни единой.
Сестра присела рядом, предварительно проверив чистоту бревна ладонью.
— Безнаказанность Сетона держится на Хорнсбергете. Надо отобрать у него этот щит. Может быть, выкупить?
— Как?
— Если детский дом удалось бы финансировать другим способом, Сетон оказался бы не нужен. Вы с приятелем взялись за дело так, будто собрались взыскать некий… моральный долг. А мне кажется, тут вопрос скорее в деньгах, чем в прямой морали.
— В деньгах? — Эмиль горько усмехнулся. — Этого товара у нас еще меньше, чем… скажем так: чем другого товара. А именно — ушей, готовых прислушаться к нашим доказательствам. Хорнсбергет наверняка требует больше средств, чем казна выделяет на Индебету. Я имею в виду, на всю полицейскую работу. На сыщиков, стражников, контористов…
Винге оборвал себя на полуслове, вскочил и начал делать странные движения руками, будто ловил полезные мысли и отгонял ненужные.
— Если, конечно, не… — произнес он медленно и запнулся.
— Продолжай, — нетерпеливо кивнула Хедвиг.
— Эрик Тре Русур. Сетон распоряжается его наследством. Может, ему станет лучше? Может, он будет в состоянии подписать новый документ? Там же все и началось, в Данвикене… там и надо продолжать.
Он сорвался с места, но Хедвиг ухватила его за рукав. Эмиль повернулся и посмотрел ей в глаза. Еще раз убедился, как мало она изменилась с возрастом. Вообще не изменилась.
— Хедвиг… нельзя откладывать. Мы и так потеряли очень много времени из-за моей глупости.
Она погладила его по щеке.
— Ты помнишь, отец запер тебя в подвале как-то вечером? Ему показалось, ты недостаточно усердно играешь в лабиринт. Нам с Сесилом ничего не оставалась, как слушать твой плач… мы хотели тебя утешить, но он нас не пустил. А когда мы выросли… на месте отца оказалась я. По моей вине ты оказался взаперти. Боже, все в мире повторяется… Когда я думаю про это, у меня сердце рвется на части, так мне стыдно… Эмиль… если ты простил Сесила, может, заодно простишь и меня?
— Ты наверняка хотела как лучше.
Он отстегнул ремешок, вынул из чехла нож, поскреб ноготь большого пальца и недовольно поморщился. Достал почти сточенный брусок, плюнул и принялся направлять лезвие. Сетон тем временем разместился в первом ряду амфитеатра.
— Пожалуйста, Нюберг, комментируйте каждое ваше движение, каждый разрез, каждый поворот ножа. Представьте: вы профессор, а перед вами туповатый студент. Боюсь, мои знания человеческой анатомии заметно отстают от желания ее постичь. Интересно, страшновато… Но любознательность, как правило, берет верх.
— Само собой, господин Сетон, само собой. И прошу вас: если возникают вопросы, задавайте их незамедлительно. Вот, смотрите… я делаю разрез… — Нюберг показал, какой разрез он собирается сделать, — продольный разрез от трахеи через грудину… грудину надо перепилить, потом два поперечных разреза, разводим ребра и — что мы видим? Мы видим жизненно важные органы, легкие, сердце в перикарде… э-э-э… в сердечной сумке, крупные…
— Если не возражаете, Нюберг… — перебил Сетон и откашлялся. — Мне бы хотелось… у вас, знаете, такой размах… сразу пополам. Нельзя ли начать с чего-то поменьше? Меня очень интересует… можете показать, к примеру, структуру мускулов и нервов на руке? Или, скажем, на бедре?
Нюберг заговорщически подмигнул и улыбнулся.
— Ага… вы хотите некоторой как бы выразиться миниатюризации — Он слегка запнулся на трудном слове. — Извините, господин Сетон, мы, медикусы, изучающие хирургию, волей-неволей полагаем, что и все так же привычны к… скажем так, к неординарному зрелищу. Человек изнутри. Если нас не остановить, мы сразу лезем в живот и изучаем, так сказать, причинно-следственные связи.
Кардель вопросительно глянул на Винге — что еще за причинные связи в животе?
— Материальная причина болезни, сведшей пациента в могилу, — еле слышно шепнул Винге. — А могила — следствие.
— Конечно, конечно… можем начать с малого, если вам так угодно.
Он разложил на столе инструменты. Несколько раз после секундного размышления менял их местами — видно, прикидывал, в каком порядке они ему понадобятся.
Энергично потер руки и взялся за ножницы.
— Первым делом необходимо удалить одежды. Если хотите, могу оставить промежность прикрытой. Некоторые мои коллеги полагают, что зрелище женской половой сферы в какой-то степени отвлекает…
— Мне все равно.
Нюберг начал резать платье и вскрикнул. Ножницы выпали из рук и с металлическим лязгом грохнулись на пол.
— Господин Сетон! Произошла чудовищная ошибка! Эта женщина, она жива! Кожные покровы теплые, мало того! Она дышит, хотя, еле-еле Дыхание поверхностное Не будете ли вы так любезны сходить за водой, пока я попытаюсь привести ее в чувство?
Сетон закинул ногу на ногу.
— Это никакая не ошибка, Нюберг. Думаю, так даже интереснее и кстати, должен успокоить вашу совесть: она жива, да, но это явление временное. Доза лауданума намного больше смертельной Мы с вами — свидетели ее последних часов в жизни. Если не минут… Мой помощник на всякий случай связал ее кожаным ремешком… но, думаю, эта мера была излишней: двигаться она не в состоянии. И уж точно ничего не чувствует. Так что ваша совесть чиста, Нюберг. Клянусь могилой предков, — с усмешкой заверил Сетон.
Нюберг сделался едва ли не бледнее предполагаемой жертвы. Он уставился на Сетона, как на привидение, попятился к столу и начал дрожащими руками собирать инструменты.
— Я в вас ошибся, господин Сетон… я принял вас за… Вы сошли с ума! Вы, надеюсь, слышали когда-нибудь про клятву Гиппократа? Врачебное искусство… оно призвано спасать жизнь! Спасать, а не губить! Немедленно, сейчас же поставлю в известность городскую стражу… власти должны знать, что здесь происходит! И будьте уверены: ни слова в вашу защиту! Ни слова! Вам место в…
— Не торопитесь, Нюберг. Мой слуга получил приказ ждать меня у ваших дверей. А за этими дверьми… вы же и сами знаете. Прелестная крошечная Улла и малышка Ульрика спят и видят сладкие сны. Успокойтесь, успокойтесь… Яррик до четырех утра не то что не переступит ваш порог, что вы, не пугайтесь! Даже не пошевелится. По если я не приду… в таком случае он получил приказ взломать дверь. А то, что он там будет вытворять, какие художества… вам не хотелось бы знать.
Винге не спускал глаз с Карделя с того самого мгновенья, когда Нюберг в ужасе выронил ножницы. И при первой же попытке пальта рвануться вниз повис у него на плече всей своей невеликой тяжестью. Карделя трясло от ярости. В панике у Винге мелькнула мысль: наверное, так себя чувствуют новички, оседлавшие необъезженного скакуна. Он кое-как добрался губами до уха Карделя и прошипел страшным шепотом:
— Жан Мишель… мы ничего не можем сделать. Убьете Сетона здесь и сейчас — дети бедняги Нюберга погибнут. Вы думаете, он пошутил?
На какое-то время этого аргумента хватило, но ненадолго. Винге в отчаянии схватил пальта за уши и попытался повернуть голову к себе. С таким же успехом он мог бы попытаться повернуть вкопанную в землю чугунную коновязь. Тогда Винге изогнулся, как мог, и посмотрел Карделю в глаза.
— Вы слышали, что он сказал? Эта женщина обречена. Обречена! Мы ничем не можем ей помочь. Если вы сейчас вмешаетесь, все наши усилия напрасны. Где ваш рассудок?
В налитых кровью глазах Карделя по-прежнему полыхало бешенство. И Винге прибег к последнему аргументу.
— Жан Мишель… Сесил ни за что не хотел бы видеть вас убийцей…
Подействовало. Гневная гримаса сгладилась, плечи опустились. Палы, не поднимая головы, медленно кивнул.
Нюберг стоял, как статуя. Лицо его медленно белело, пока не приобрело жуткое сходство с гипсовой маской. Сетон терпеливо слушал поток угроз и обещаний, просьб и молитв. Наконец ему надоело, и он предупреждающе поднял ладонь.
— Послушайте-ка, нелепый вы человек. Здесь, кроме меня и вас, никого нет. Никакой высшей силы, которая могла бы нас одобрить или осудить. Природа к нам равнодушна. Она не замечает существования человека, ей все равно, есть мы или нет. Сообразите же наконец: природа равнодушна! Человечество исчезнет с лица земли, а она, природа, даже не заметит нашего исчезновения. Ей все равно, погибнет людской род сразу или будет долго мучаться от нищеты и эпидемий. А эта женщина… что ж, эта женщина очень скоро присоединится к миллионам… миллиардам, чьи могилы мы топчем на каждом шагу, даже не подозревая об их существовании. И никто про нее не только не спросит, даже не вспомнит. Разве вы не едите каждый вечер мясо? Разве не угощаете друзей? И разве кто-то, наслаждаясь угощением, вспомнит про невинного теленка, которого зарезали ради вашей прихоти? Когда вы закончите и уйдете отсюда, вас никто и ни в чем не упрекнет. Разве что ваша собственная намять, если она у вас уж такая нежная, в чем позвольте усомниться. И мой совет: забудьте! Посвятите время жене и вашим прелестным девочкам, будьте образцовым мужем и отцом. Забудьте, как дурной сон.
Сетон прервался и вытер платком сочащуюся из раны на щеке сукровицу.
— Время идет, Нюберг. Нора приступать к работе. Правая нога? Или с чего вы предпочитаете начать? Только не забывайте подробно описывать ваши находки, как вы мне и обещали.
— Quadriceps femoris… четырехглавая мышца бедра, — еле слышно пролепетал Нюберг.
— Не будете ли вы так любезны засунуть ей тряпку поглубже в глотку? Мне кажется… нет, определенно: она просыпается. Я вовсе не хочу, чтобы ее вопли отвлекали нас от дела.
— Но вы же сказали… лауданум? Смертельная доза? Ее нельзя спасти, сказали вы!
— Боюсь, ошибся. Сильное опьянение, да… А теперь представьте: даже если я солгал, теперь, после ваших виртуозных разрезов, ложь перестала быть ложью и стала истиной. Не так ли? Она скоро истечет кровью, и все будет кончено. Тряпку, будьте любезны. Я не хочу слышать это хныканье.
Нюберг выполнил приказ.
— Вы не возражаете, Нюберг, если я устроюсь поудобнее?
Сетон расстегнул панталоны и спустил до колен. Из своего укрытия Кардель и Винге видели, как он откинул голову, сунул руку в промежность и начал мастурбировать, с заметным удовольствием прислушиваясь к всхлипываниям Нюберга и с каждой минутой слабеющим стонам женщины. Сукровица из раны капала на белоснежную сорочку, но он не обращал внимания.
11
Эмиль Винге неторопливо шагает вдоль Корабельной набережной к Стрёммену. Заслышав шум порога, с предзимней яростью бросающегося на опору недостроенного Северного моста, поворачивает и идет назад, мимо фасада дворца. С моря дует сырой, холодный ветер, но ему не по силам прорваться сквозь плотный строй статных домов на набережной: в Городе между мостами наверняка штиль. Винге доходит до Лейонбакена, поворачивает назад и проделывает тот же путь. Вдоль причала, где еще подают признаки жизни останки большой осенней ярмарки святого Микеля[44]: тут и там замерзшие приказчики у лотков продолжают зазывать редких покупателей.
Несколько моряков, укрывшись за грудой мешков, играют в карты прямо на мостовой, аккуратно накрывая взятки припасенными камнями — чтобы не унесло ветром. Кто-то сидит на корточках, обдумывает очередной ход, другие переминаются с ноги на ногу. Плечи приподняты, кулаки подмышками — стараются согреться.
Винге продолжает свой маршрут. Лейонбакен — Северный мост, Северный мост — Лейонбакен. Время от времени замедляет шаг, чтобы не столкнуться с портовом грузчиком или мальчишкой-посыльным. Каменные дома
Норрмальма выглядят отсюда, как огромные гранитные кубы, чья единственная задача — заступить дорогу идущему.
Сестра шагает рядом — она, похоже, не замечает ни ветра, ни удручающего пейзажа.
— Слава Господу… твой друг все же внял твоим резонам.
— Жан Мишель вовсе не глуп. Но, конечно… в нем не утихает ярость… он ведь еще молод, а жизнь исковеркана. Будущего у него нет. Он сопротивляется, но в глубине души… Знаешь, сейчас, когда он не носит свой деревянный протез, я иногда подмечаю своеобразные жесты… то есть ничего своеобразного, они были бы вполне уместными, если бы рука была на месте. Не на свалке, а там, где и было задумано природой. Прошло много времени… мне кажется, он до сих пор ее чувствует, эту отрезанную руку.
— А что было потом?
— Эта бедная женщина страдала недолго… к неудовольствию Сетона. Возможно, студент нашел способ и исподтишка проткнул какой-то из крупных сосудов. Бедренную артерию, к примеру. Или подвздошную, если удалось дотянуться… короче говоря, они ушли вместе, Сетон и Нюберг, оставив растерзанное тело на попечение сторожа. Мы выждали несколько минут и тоже ушли.
Хедвиг покачала головой и посмотрела брату в глаза. Ветер отбросил в сторону ее русую челку.
— Фру Сетон вас обманула. Не зря она так пристально интересовалась Карделем. И конечно же прочитала его мысли. Не такая грудная задача. Ты много раз говорил, как изуродовано его лицо… это не прямо, но все же свидетельствует о его склонности к насилию. Заставила на себя посмотреть, чтобы подогреть ненависть и желание мести. И послала вас в ловушку. Хотела сделать Карделя палачом собственного мужа.
— Но зачем? Голова у нес работает… она же понимала, что мы можем добиться для нее справедливости… хоть и с опозданием.
— Ты так думаешь? Мне почему-то кажется, что она не особенно верит в ваш успех. Знает, что полицейское управление постарается задушить любые попытки расследования в колыбели… в ту же секунду, как кто-то из высших чинов сообразит, что вы близки к цели. Кто вы в ее глазах? Калека-пальт и студент-недоучка, который пугается собственной тени. На детей в Хорнсбергете ей в высшей степени плевать, она их не видела, для нес это только слухи. И еще не факт, что она, зная своего супруга, этим слухам верит. А преисподней она уж точно не боится. При жизни вытерпела такие муки… наверняка уверена — хуже не будет.
Эмиль слушал и кивал — логика сестры казалась безупречной.
— Что ж… остается надеяться, что она ошибается.
Эмиль остановился, присел на бревно и посмотрел на залив. В свете тусклого осеннего солнца волны, перехлестывающие через пустой причал, казались серебристыми и тяжелыми, как ртуть. На рейде покачивались несколько парусников; моряки, судя по всему, не особенно доверяли якорям и на всякий случай связали корабли друг с другом толстыми пеньковыми канатами.
Он вздохнул.
— Хедвиг… я не знаю, что делать. Мысли проносятся с такой скоростью… не успеваю схватить за хвост ни единой.
Сестра присела рядом, предварительно проверив чистоту бревна ладонью.
— Безнаказанность Сетона держится на Хорнсбергете. Надо отобрать у него этот щит. Может быть, выкупить?
— Как?
— Если детский дом удалось бы финансировать другим способом, Сетон оказался бы не нужен. Вы с приятелем взялись за дело так, будто собрались взыскать некий… моральный долг. А мне кажется, тут вопрос скорее в деньгах, чем в прямой морали.
— В деньгах? — Эмиль горько усмехнулся. — Этого товара у нас еще меньше, чем… скажем так: чем другого товара. А именно — ушей, готовых прислушаться к нашим доказательствам. Хорнсбергет наверняка требует больше средств, чем казна выделяет на Индебету. Я имею в виду, на всю полицейскую работу. На сыщиков, стражников, контористов…
Винге оборвал себя на полуслове, вскочил и начал делать странные движения руками, будто ловил полезные мысли и отгонял ненужные.
— Если, конечно, не… — произнес он медленно и запнулся.
— Продолжай, — нетерпеливо кивнула Хедвиг.
— Эрик Тре Русур. Сетон распоряжается его наследством. Может, ему станет лучше? Может, он будет в состоянии подписать новый документ? Там же все и началось, в Данвикене… там и надо продолжать.
Он сорвался с места, но Хедвиг ухватила его за рукав. Эмиль повернулся и посмотрел ей в глаза. Еще раз убедился, как мало она изменилась с возрастом. Вообще не изменилась.
— Хедвиг… нельзя откладывать. Мы и так потеряли очень много времени из-за моей глупости.
Она погладила его по щеке.
— Ты помнишь, отец запер тебя в подвале как-то вечером? Ему показалось, ты недостаточно усердно играешь в лабиринт. Нам с Сесилом ничего не оставалась, как слушать твой плач… мы хотели тебя утешить, но он нас не пустил. А когда мы выросли… на месте отца оказалась я. По моей вине ты оказался взаперти. Боже, все в мире повторяется… Когда я думаю про это, у меня сердце рвется на части, так мне стыдно… Эмиль… если ты простил Сесила, может, заодно простишь и меня?
— Ты наверняка хотела как лучше.