Она покосилась на спеленутых одной тряпкой младенцев, согретых и успокоенных безопасным теплом. Подняла руку и неохотно ткнула пальцем в родимое пятно.
— Когда маленькая была, думала — проклятие. Не такая я, как другие. Меченая. Все старались держаться от меня подальше. А подросла — сообразила: никакое не проклятие. Наоборот — благостыня. И по той же причине. А в детстве-го… каждую ночь слезами уливалась, что такой родилась. Теперь-то… теперь ничего, кроме спасибо, не скажу.
И замолчала. Много позже, когда они уже укладывались спать, внезапно сказала — тихо и равнодушно:
— Был у меня ребенок. Помер. В животе помер, так ни разу воздуха и не вдохнул.
9
Очень быстро Анна Стина научилась различать младенцев, хотя всегда была уверена: все новорожденные похожи друг на друга, как две капли воды. А эти разные, даром что только что родились. Майя — на редкость спокойная девочка. Она почти не жалуется и ясно показывает, что ей нужно, — хотя желания се и так угадать нетрудно. Самые простые, но без чего нельзя жить. Молоко, сон, тепло, сменить подгузнички — пришлось пожертвовать рукавами от рубашки. Иногда Анне Стине кажется, что во взгляде Майи угадывается некая жизненная мудрость — хотя, конечно, вряд ли; фантазии. Ее разбирает смех, но ведь и в самом деле: глазенки спокойные и внимательные, словно изучающие. Куда бы Анна Стина ни посмотрела, взгляд малютки следует в том же направлении, и матери кажется, что в девочке с каждым днем растет понимание тайных связей бытия. И самое главное — уже сейчас Анна Стина видит в ней сходство с той, чье имя она носит: с ее собственной матерью, Майей. И, как ни странно, очень быстро привыкает к этому сходству, хотя не перестает удивляться: как это может быть? Как может новорожденная девочка носить в себе черты умершей год назад женщины? Даже цвет волос… тот же, что и у бабушки; у самой Анны Стины волосы темнее. Но кто знает: может, и у нее были такие же волосы, когда ей было пару недель от роду. А потом потемнели. И у девчушки потемнеют. Вполне возможно.
А мальчик, Карл, совсем другой. Меньше и беспокойней. Легко раздражается и все свои чувства выражает криком. И даже внешне не похож на сестру. П на мать не похож: как ни старалась Анна Стина, не могла найти сходных черт, хотя, если быть честной, уже и сама подзабыла, как выглядит. Наверняка изменилась после родов, по в отражении в луже много не высмотришь. А может быть, мальчик похож на деда, отца Анны Стины, которого она никогда не видела? Или на собственного отца, Юнатана Лёфа, надзирателя в Прядильном доме? Волос меньше, чем у сестры, и они еще светлее. Удивительны мгновенные перепады настроения: он одинаково легко начинает и плакать, и смеяться, да так заразительно, что веселье туг же передается и сестре, и матери. Противостоять этому веселому бульканью невозможно, даже лес светлеет и улыбается. Достаточно слегка пощекотать пальцем под подбородком или у пупка, и он тут же расплывается в улыбке и начинает изгибаться в радостных судорогах.
Но они, такие разные, всегда хотят быть вместе, как можно ближе друг к другу. Даже пеленать не даются поодиночке: только вместе, им нужно чувствовать живое тепло друг друга. И тут же засыпают, а Анна Стина долго всматривается в их спокойные мордашки и думает о кровных связях. Мать, Майя, суеверно почитала кровные связи главным в человеческой жизни.
— Ничто не связывает людей крепче крови, Аннушка. Запомни: ничто.
Когда Анна Стина подросла, начала возражать:
— А отец? Куда делась кровная связь? Была бы, не исчез.
У Майи Кнапп ответ всегда был наготове:
— Твой отец удрал, как только заметил, что у меня растет живот. Но запомни: если выпадет случай встретиться, если он увидит тебя своими глазами, никуда не денется. Поймет, кто ты есть. Обязательно поймет, никуда не денется. Поймет, что и он за тебя в ответе.
В их тесно населенном квартале ей часто приходилось нянчить чужих детей. Иногда таких же маленьких, как ее собственные. Но те были другие. Городские дети… нет, те были совсем другие. Болезненные, анемичные и хрупкие. Жизнь ребенка — как огонек лучины на ветру. До трех лет никакой уверенности, что выживут. И на кладбище — чуть ли не половина могил настолько мала, что ра радует дуют только могильщиков. Копать легче.
А Майя и Карл совсем другие, хоть и родились в таких диких условиях. Розовощекие, крепкие, поправляются чуть не с каждым днем. Она видит в них нечто, чего никогда не видела в других детях. Жизненная сила, далеко превосходящая их пока более чем скромные возможности. Неистребимая, неистощимая и выносливая жизненная сила. И никакая зараза к ним не прилипает. Как же так? Она же помнит детишек в предместьях Мария и Катарина: вечно сопливые, вечно кашляющие, в прыщах и нарывах. Но ее дети будто из другого теста. Майя первая начала держать головку, поднимать ножки и переворачиваться. Братец попозже — но если и отстал, совсем чуть-чуть. Теперь они беспрерывно вертелись, сопровождая каждый поворот с боку на бок тихими, но счастливыми и торжествующими воплями.
Лес, как и лето, ласков и терпелив. Тепло пока держится. Даже в ненастье можно схорониться под деревом: раскидистые дубовые кроны неплохо защищают от дождя. Но когда небо без единого облачка и жаркие солнечные лучи безжалостно плавят городские крыши, словно собираются перековать их на что-то другое, — эти же самые дубы дают тень и прохладу. Иногда, правда, выпускают на мох солнечных зайчиков. Если есть ветерок, зайчики весело прыгают под ногами, если же ветра нет — мирно, слегка вздрагивая во сне, дремлют на мягкой, пружинистой серо-зеленой подстилке. Ли за-Отшельница на рассвете, пока дети еще спят, выбирает свои вентери — почти всегда с хорошим уловом. Еды — сколько угодно, они даже все не съедают. Появилась черника, кустики дикой малины красны от ягод. С другой стороны холма в изобилии растет особый папоротник, который в народе называют «сладкий корень» или «многоножка». Лиза собирает эти корни, очищает от земли. С каждым днем она все внимательнее следит за наступлением сумерек — лето не может продолжаться вечно. Но пока оно полно жизни.
Лиза-Отшельница постепенно научила Анну Стину ориентироваться. На севере, совсем недалеко отсюда, — Совиный залив, связанный узким проливом с Вертан, где вода еще более заметно приправлена балтийской солью. Через пролив переброшен мостик, там проходит дорога. Иногда они смотрят, как по этом мостику проезжают кареты — господа едут в Фискарторп за летними развлечениями. Еще подальше на севере наверняка что-то строят: довольно часто видны запряженные волами телеги, груженые бревнами, досками и камнями. Иногда, если ветер дует с той стороны, они слышат глухие удары молотков. Как-то Лиза решилась подойти поближе и увидела огромный каркас, обещающий стать роскошной усадьбой какого-то тщеславного горожанина. Но им-то что за дело?
Больше она туда не ходила.
Как бы хотелось Анне Стине, чтобы это лето не кончалось, чтобы оно приняло в свои объятья ее, и Лизу, и малышей — и никогда не отпускало! Ей не нужно было никакое другое общество. Только эти трое: Лиза и малыши. Но природу не перехитришь. Ночи стали заметно прохладнее, полезли первые грибы. Девушки сдвинули свои подстилки поближе, а детей клали посередине. Как-то ночью одеяло соскользнуло. Анна Стина встала и пошла к костру — набрать еще горячих камней и перенести поближе к лежанке. Тогда-то она и увидела их впервые: загадочные бледные огни меж дубовых стволов. Стояла и смотрела, как завороженная. Прошло не меньше часа. Огни постепенно, один за другим, исчезли. Долго сидела у погасшего костра и вглядывалась в темноту: не появятся ли снова?
— Что это светится в лесу ночью? — Она еле дождалась, когда Лиза проснется.
— А-а-а… вот ты о чем. Кладбищенские огни. Лучше туда не ходить.
10
Есть ли на земле что-то сильнее любопытства? Конечно же Анна Стина не могла заставить себя не думать про эти загадочные, «кладбищенские», как назвала их Лиза, огни. И при первом же случае, когда пришел се черед собирать ягоду, она отправилась в лес. Лиза осталась пасти спящих малышей. Времени не так много — скоро начнут требовать грудь.
Под холмом небольшая роща. Деревья стоят по кругу, словно обнимают небольшую полянку. Анна Стина удивилась: высокая трава, ярко-зеленая, как в начале лета, хотя везде уже ясно заметна осенняя желтизна. И множество цветов. Спрятавшийся в кольце деревьев летний луг так прекрасен, что у нее перехватило дыхание. Огромный, будто подобранный искусным флористом, грациозно покачивающийся под ветром букет.
Она не сразу их заметила. Ничего удивительного: заметить не так уж легко. Маленькие холмики обозначены только полусгнившей дощечкой, камнем с выцарапанной надписью или пучком давно засохших цветов. И нехитрые игрушки: кукла, маленькая деревянная лошадка. Анна Стина даже не особенно удивилась. Сюда приходят матери, чьи дети не имеют права лежать в освященной земле. Некрещеные плоды блуда.
Она осмотрелась. Примятая трава показала ей дорогу к совсем свежей, может быть, вчерашней могилке. Рыхлый холмик, на нем ромашковый венок и тряпичная кошка.
Она отвернулась и судорожно сглотнула. Предупреждение сделано вовремя: опа уже подумывала, не перезимовать ли в Большом Лесу? Ну и что, подумаешь; несколько месяцев — и снова лето. Безумие. Первые же ночные заморозки превратят вчерашний райский сад в смертельную западню. Матовая пыльца росы на траве… если провести рукой, ладонь мокрая, будто сама земля оплакивает усопших младенцев. Но это не слезы горечи или печали. Слезы удовлетворения. Анна Стина слышала рассказы про кровожадное чудовище из дальних стран. Оно якобы проливает слезы над убитой жертвой. Ничего удивительного, что цветы здесь такие яркие, словно не хотят покоряться мертвенному дыханию подступающей осени. Она вздрогнула, сообразив, что за соки питают их волшебную красоту. А может быть, Лес и есть главный соблазнитель и убийца? Коварно заманивает случайных гостей задержаться подольше: полюбуйтесь, полюбуйтесь моей щедростью и красотой! Куда вы торопитесь?
Нет. Дары леса обременены страшным и неизбежным условием. Она подняла глаза на приветливо покачивающиеся верхушки деревьев — и внезапно пришло понимание: друзья и покровители, да. Но до поры до времени. Деревья — хищники, одаренные бесконечным терпением. И эти раскидистые ветки — вовсе не защита от солнца и ливня, а пока еще не выпущенные когти, уже нацелившиеся на нее и ее детей. И дары — вовсе не дары. Дары не надо возвращать, а эти так называемые дары даются в долг, и потом придется платить страшные проценты. Нам уже приготовлено местечко вот здесь, на этой полянке. Среди красивых, крупных, не похожих на полевые цветов.
Анна Стина повернулась и пошла, невольно прибавляя шаг.
Она не могла больше здесь оставаться.
По взгляду Лизы Анна Стина увидела: та поняла, где она была. Ягод набрала совсем мало, но странно — в глазах подруги нет упрека. Скорее стыд.
Анна Стина решила не задавать этот вопрос, но не удержалась.
— А твой ребенок… он тоже там? Ты приходишь жить сюда летом… именно потому?
Лиза отвернулась и помолчала.
— Фельдшер сказал, он уже мертвый был, когда из меня выпал. Сказал, серый и склизкий, как протухшее мясо. Я его так и не видела. Мне сунули какой-то сверток — хорони. И я… я так и не решилась его открыть. Но в моем сердце… в моей душе он такой же, как твои, — красивый, крепкий… только мертвый.
11
Осень прокралась в Скугган незаметно, исподтишка. Дни становятся все короче, каждая ночь награждает деревья и кусты новыми золотыми орденами, и уже не зелень, а благородная желтизна стала преобладающим цветом в убранстве Леса. И, конечно, самый главный и неоспоримый признак осени — воздух. По вечерам он остывает за считаные минуты. Лучи полуденного солнца потеряли силу. Они словно выцвели. Если подует ветер со стороны города, можно сосчитать удары большого колокола на церкви Адольфа Фредрика. Не может быть! Наверное, показалось. Всего восемь вечера, а уже темно?
Но нет. Не показалось.
Медленно и неслышно падают листья. Иногда усиливается ветер, и тогда они, словно встрепенувшись, затевают бешеный танец и в воздухе, и на земле. Да и сам ветер — не то чтобы ледяной, но заметно отдает арбузным привкусом близких морозов.
Девушки спешат запасти последние дары минувшего изобилия. Ветви диких яблонь гнутся к земле под тяжестью кисловатых, но все же очень вкусных яблок — яблоки хороши тем, что можно набрать и в запас, и хранятся они очень долго. На каждом шагу — многодетные семейства рыжих лисичек. И рыба в Совином заливе пока клюст неплохо, но Лиза все чаще и чаще озабоченно поглядывает на небо.
— Пошли.
Они двинулись в лес — каждая с ребенком на руках. Лиза показала ей тропу, почти незаметную из-за разросшегося лишайника за поваленным гнилым дубом. Сделала несколько шагов, остановилась и огляделась. За деревьями Анна Стина заметила небольшой холмик. Лиза подошла к вороху сухих веток, разгребла и удовлетворенно кивнула. Под ветками лежал щит из серых от старости, но на вид здоровых, не пораженных гнилью дубовых досок. Лиза приподняла его и отодвинула в сторону. Оказывается, щит лежал на стропилах из толстых, тоже дубовых сучьев, а под ним — землянка в несколько локтей глубиной. Они спустились вниз. Земляной пол утрамбован так, что кажется каменным.
— Это… это твоя? — ошеломленно спросила Анна Стина. Лиза покачала головой.
— Нет… я предпочитаю спать на свободе. А когда нежданный гость закрывает единственный путь, по которому я могу удрать… ну нет. Не знаю чья. Кто бы ни выкопал, она ему больше не нужна. И не думаю, чтобы еще кто-то знал про эту норку. Я уже сколько лет сюда прихожу — ничего не меняется.
Она потрясла один из крепежных столбов — тот даже не шелохнулся.
— Прихожу-то прихожу, но мне она не нужна. Наступают холода, и в лесу жрать нечего.
Только сейчас Анна Стина поняла.
— Ты хочешь нас оставить…
Лиза не ответила, задумалась. Молчание более чем красноречиво.
— Ну хорошо… ты уйдешь… а мы не можем идти с тобой?
Лиза вздрогнула, словно ее разбудили, и покачала головой.
— Почему?
— Для тех, кто живет, как я, существуют правила. Иначе не выжить. Ты уже нарушила самое главное. Никаких связей, от которых ты не можешь освободиться, — схватила узелок с пожитками, и нет тебя. Исчезла. И тебе не стоит ни с кем водиться. Женщины — мерзавки. Может, и попадаются получше… редко. И, главное, никогда не знаешь, что они задумали. Мужиков раскусить легче, но те злее. Кладут глаз на то, что ты считаешь своим, и врут напропалую, лишь бы добиться своего. Чтобы ты согласилась добровольно. А откажешь… они же здоровенные, мужики. А потом… ищи свищи, а тебе платить за удовольствие, которого ты не хотела. Но хуже всего дети… У тебя камень на шее. Якорь, самой тебе с него не сняться. Они и так с каждым днем все тяжелее. Пока ты будешь соображать, как их лучше подхватить, меня уже и след простыл. Не догонишь.
— А если ты мне поможешь?
— С одним… туда-сюда. Но двое — невозможно. Тебе надо искать другое место.
— Где?
Анна Стина проследила взгляд подруги. Там, прекрасно видимый в прозрачном осеннем воздухе, столбами дыма и церковными шпилями маячил город.
12
Анна Стина знает только одно место, где она может рассчитывать найти что-то, хоть отдаленно похожее на помощь. Дорога не близкая, надо как следует подготовиться. И вернуться до темноты, пока еще можно различить незаметные лесные тропинки. Хотя она и знает их назубок, все равно страшно.
Встала задолго до рассвета, раздула костер, горячие камни завернула в тряпье — пусть греют Лизу и детей. Занимался день — не то чтобы пасмурный, но и не солнечный. Дождя, похоже, не будет. Сцедила молоко — все, до последней капли; Лиза даст малышам пососать через тряпочку. Поцеловала спящих детишек и поспешила через лес, к дороге. Обошла стороной таможенный шлагбаум, прошла трущобы Норрмальма и перешла мост.
Город между мостами.
— Когда маленькая была, думала — проклятие. Не такая я, как другие. Меченая. Все старались держаться от меня подальше. А подросла — сообразила: никакое не проклятие. Наоборот — благостыня. И по той же причине. А в детстве-го… каждую ночь слезами уливалась, что такой родилась. Теперь-то… теперь ничего, кроме спасибо, не скажу.
И замолчала. Много позже, когда они уже укладывались спать, внезапно сказала — тихо и равнодушно:
— Был у меня ребенок. Помер. В животе помер, так ни разу воздуха и не вдохнул.
9
Очень быстро Анна Стина научилась различать младенцев, хотя всегда была уверена: все новорожденные похожи друг на друга, как две капли воды. А эти разные, даром что только что родились. Майя — на редкость спокойная девочка. Она почти не жалуется и ясно показывает, что ей нужно, — хотя желания се и так угадать нетрудно. Самые простые, но без чего нельзя жить. Молоко, сон, тепло, сменить подгузнички — пришлось пожертвовать рукавами от рубашки. Иногда Анне Стине кажется, что во взгляде Майи угадывается некая жизненная мудрость — хотя, конечно, вряд ли; фантазии. Ее разбирает смех, но ведь и в самом деле: глазенки спокойные и внимательные, словно изучающие. Куда бы Анна Стина ни посмотрела, взгляд малютки следует в том же направлении, и матери кажется, что в девочке с каждым днем растет понимание тайных связей бытия. И самое главное — уже сейчас Анна Стина видит в ней сходство с той, чье имя она носит: с ее собственной матерью, Майей. И, как ни странно, очень быстро привыкает к этому сходству, хотя не перестает удивляться: как это может быть? Как может новорожденная девочка носить в себе черты умершей год назад женщины? Даже цвет волос… тот же, что и у бабушки; у самой Анны Стины волосы темнее. Но кто знает: может, и у нее были такие же волосы, когда ей было пару недель от роду. А потом потемнели. И у девчушки потемнеют. Вполне возможно.
А мальчик, Карл, совсем другой. Меньше и беспокойней. Легко раздражается и все свои чувства выражает криком. И даже внешне не похож на сестру. П на мать не похож: как ни старалась Анна Стина, не могла найти сходных черт, хотя, если быть честной, уже и сама подзабыла, как выглядит. Наверняка изменилась после родов, по в отражении в луже много не высмотришь. А может быть, мальчик похож на деда, отца Анны Стины, которого она никогда не видела? Или на собственного отца, Юнатана Лёфа, надзирателя в Прядильном доме? Волос меньше, чем у сестры, и они еще светлее. Удивительны мгновенные перепады настроения: он одинаково легко начинает и плакать, и смеяться, да так заразительно, что веселье туг же передается и сестре, и матери. Противостоять этому веселому бульканью невозможно, даже лес светлеет и улыбается. Достаточно слегка пощекотать пальцем под подбородком или у пупка, и он тут же расплывается в улыбке и начинает изгибаться в радостных судорогах.
Но они, такие разные, всегда хотят быть вместе, как можно ближе друг к другу. Даже пеленать не даются поодиночке: только вместе, им нужно чувствовать живое тепло друг друга. И тут же засыпают, а Анна Стина долго всматривается в их спокойные мордашки и думает о кровных связях. Мать, Майя, суеверно почитала кровные связи главным в человеческой жизни.
— Ничто не связывает людей крепче крови, Аннушка. Запомни: ничто.
Когда Анна Стина подросла, начала возражать:
— А отец? Куда делась кровная связь? Была бы, не исчез.
У Майи Кнапп ответ всегда был наготове:
— Твой отец удрал, как только заметил, что у меня растет живот. Но запомни: если выпадет случай встретиться, если он увидит тебя своими глазами, никуда не денется. Поймет, кто ты есть. Обязательно поймет, никуда не денется. Поймет, что и он за тебя в ответе.
В их тесно населенном квартале ей часто приходилось нянчить чужих детей. Иногда таких же маленьких, как ее собственные. Но те были другие. Городские дети… нет, те были совсем другие. Болезненные, анемичные и хрупкие. Жизнь ребенка — как огонек лучины на ветру. До трех лет никакой уверенности, что выживут. И на кладбище — чуть ли не половина могил настолько мала, что ра радует дуют только могильщиков. Копать легче.
А Майя и Карл совсем другие, хоть и родились в таких диких условиях. Розовощекие, крепкие, поправляются чуть не с каждым днем. Она видит в них нечто, чего никогда не видела в других детях. Жизненная сила, далеко превосходящая их пока более чем скромные возможности. Неистребимая, неистощимая и выносливая жизненная сила. И никакая зараза к ним не прилипает. Как же так? Она же помнит детишек в предместьях Мария и Катарина: вечно сопливые, вечно кашляющие, в прыщах и нарывах. Но ее дети будто из другого теста. Майя первая начала держать головку, поднимать ножки и переворачиваться. Братец попозже — но если и отстал, совсем чуть-чуть. Теперь они беспрерывно вертелись, сопровождая каждый поворот с боку на бок тихими, но счастливыми и торжествующими воплями.
Лес, как и лето, ласков и терпелив. Тепло пока держится. Даже в ненастье можно схорониться под деревом: раскидистые дубовые кроны неплохо защищают от дождя. Но когда небо без единого облачка и жаркие солнечные лучи безжалостно плавят городские крыши, словно собираются перековать их на что-то другое, — эти же самые дубы дают тень и прохладу. Иногда, правда, выпускают на мох солнечных зайчиков. Если есть ветерок, зайчики весело прыгают под ногами, если же ветра нет — мирно, слегка вздрагивая во сне, дремлют на мягкой, пружинистой серо-зеленой подстилке. Ли за-Отшельница на рассвете, пока дети еще спят, выбирает свои вентери — почти всегда с хорошим уловом. Еды — сколько угодно, они даже все не съедают. Появилась черника, кустики дикой малины красны от ягод. С другой стороны холма в изобилии растет особый папоротник, который в народе называют «сладкий корень» или «многоножка». Лиза собирает эти корни, очищает от земли. С каждым днем она все внимательнее следит за наступлением сумерек — лето не может продолжаться вечно. Но пока оно полно жизни.
Лиза-Отшельница постепенно научила Анну Стину ориентироваться. На севере, совсем недалеко отсюда, — Совиный залив, связанный узким проливом с Вертан, где вода еще более заметно приправлена балтийской солью. Через пролив переброшен мостик, там проходит дорога. Иногда они смотрят, как по этом мостику проезжают кареты — господа едут в Фискарторп за летними развлечениями. Еще подальше на севере наверняка что-то строят: довольно часто видны запряженные волами телеги, груженые бревнами, досками и камнями. Иногда, если ветер дует с той стороны, они слышат глухие удары молотков. Как-то Лиза решилась подойти поближе и увидела огромный каркас, обещающий стать роскошной усадьбой какого-то тщеславного горожанина. Но им-то что за дело?
Больше она туда не ходила.
Как бы хотелось Анне Стине, чтобы это лето не кончалось, чтобы оно приняло в свои объятья ее, и Лизу, и малышей — и никогда не отпускало! Ей не нужно было никакое другое общество. Только эти трое: Лиза и малыши. Но природу не перехитришь. Ночи стали заметно прохладнее, полезли первые грибы. Девушки сдвинули свои подстилки поближе, а детей клали посередине. Как-то ночью одеяло соскользнуло. Анна Стина встала и пошла к костру — набрать еще горячих камней и перенести поближе к лежанке. Тогда-то она и увидела их впервые: загадочные бледные огни меж дубовых стволов. Стояла и смотрела, как завороженная. Прошло не меньше часа. Огни постепенно, один за другим, исчезли. Долго сидела у погасшего костра и вглядывалась в темноту: не появятся ли снова?
— Что это светится в лесу ночью? — Она еле дождалась, когда Лиза проснется.
— А-а-а… вот ты о чем. Кладбищенские огни. Лучше туда не ходить.
10
Есть ли на земле что-то сильнее любопытства? Конечно же Анна Стина не могла заставить себя не думать про эти загадочные, «кладбищенские», как назвала их Лиза, огни. И при первом же случае, когда пришел се черед собирать ягоду, она отправилась в лес. Лиза осталась пасти спящих малышей. Времени не так много — скоро начнут требовать грудь.
Под холмом небольшая роща. Деревья стоят по кругу, словно обнимают небольшую полянку. Анна Стина удивилась: высокая трава, ярко-зеленая, как в начале лета, хотя везде уже ясно заметна осенняя желтизна. И множество цветов. Спрятавшийся в кольце деревьев летний луг так прекрасен, что у нее перехватило дыхание. Огромный, будто подобранный искусным флористом, грациозно покачивающийся под ветром букет.
Она не сразу их заметила. Ничего удивительного: заметить не так уж легко. Маленькие холмики обозначены только полусгнившей дощечкой, камнем с выцарапанной надписью или пучком давно засохших цветов. И нехитрые игрушки: кукла, маленькая деревянная лошадка. Анна Стина даже не особенно удивилась. Сюда приходят матери, чьи дети не имеют права лежать в освященной земле. Некрещеные плоды блуда.
Она осмотрелась. Примятая трава показала ей дорогу к совсем свежей, может быть, вчерашней могилке. Рыхлый холмик, на нем ромашковый венок и тряпичная кошка.
Она отвернулась и судорожно сглотнула. Предупреждение сделано вовремя: опа уже подумывала, не перезимовать ли в Большом Лесу? Ну и что, подумаешь; несколько месяцев — и снова лето. Безумие. Первые же ночные заморозки превратят вчерашний райский сад в смертельную западню. Матовая пыльца росы на траве… если провести рукой, ладонь мокрая, будто сама земля оплакивает усопших младенцев. Но это не слезы горечи или печали. Слезы удовлетворения. Анна Стина слышала рассказы про кровожадное чудовище из дальних стран. Оно якобы проливает слезы над убитой жертвой. Ничего удивительного, что цветы здесь такие яркие, словно не хотят покоряться мертвенному дыханию подступающей осени. Она вздрогнула, сообразив, что за соки питают их волшебную красоту. А может быть, Лес и есть главный соблазнитель и убийца? Коварно заманивает случайных гостей задержаться подольше: полюбуйтесь, полюбуйтесь моей щедростью и красотой! Куда вы торопитесь?
Нет. Дары леса обременены страшным и неизбежным условием. Она подняла глаза на приветливо покачивающиеся верхушки деревьев — и внезапно пришло понимание: друзья и покровители, да. Но до поры до времени. Деревья — хищники, одаренные бесконечным терпением. И эти раскидистые ветки — вовсе не защита от солнца и ливня, а пока еще не выпущенные когти, уже нацелившиеся на нее и ее детей. И дары — вовсе не дары. Дары не надо возвращать, а эти так называемые дары даются в долг, и потом придется платить страшные проценты. Нам уже приготовлено местечко вот здесь, на этой полянке. Среди красивых, крупных, не похожих на полевые цветов.
Анна Стина повернулась и пошла, невольно прибавляя шаг.
Она не могла больше здесь оставаться.
По взгляду Лизы Анна Стина увидела: та поняла, где она была. Ягод набрала совсем мало, но странно — в глазах подруги нет упрека. Скорее стыд.
Анна Стина решила не задавать этот вопрос, но не удержалась.
— А твой ребенок… он тоже там? Ты приходишь жить сюда летом… именно потому?
Лиза отвернулась и помолчала.
— Фельдшер сказал, он уже мертвый был, когда из меня выпал. Сказал, серый и склизкий, как протухшее мясо. Я его так и не видела. Мне сунули какой-то сверток — хорони. И я… я так и не решилась его открыть. Но в моем сердце… в моей душе он такой же, как твои, — красивый, крепкий… только мертвый.
11
Осень прокралась в Скугган незаметно, исподтишка. Дни становятся все короче, каждая ночь награждает деревья и кусты новыми золотыми орденами, и уже не зелень, а благородная желтизна стала преобладающим цветом в убранстве Леса. И, конечно, самый главный и неоспоримый признак осени — воздух. По вечерам он остывает за считаные минуты. Лучи полуденного солнца потеряли силу. Они словно выцвели. Если подует ветер со стороны города, можно сосчитать удары большого колокола на церкви Адольфа Фредрика. Не может быть! Наверное, показалось. Всего восемь вечера, а уже темно?
Но нет. Не показалось.
Медленно и неслышно падают листья. Иногда усиливается ветер, и тогда они, словно встрепенувшись, затевают бешеный танец и в воздухе, и на земле. Да и сам ветер — не то чтобы ледяной, но заметно отдает арбузным привкусом близких морозов.
Девушки спешат запасти последние дары минувшего изобилия. Ветви диких яблонь гнутся к земле под тяжестью кисловатых, но все же очень вкусных яблок — яблоки хороши тем, что можно набрать и в запас, и хранятся они очень долго. На каждом шагу — многодетные семейства рыжих лисичек. И рыба в Совином заливе пока клюст неплохо, но Лиза все чаще и чаще озабоченно поглядывает на небо.
— Пошли.
Они двинулись в лес — каждая с ребенком на руках. Лиза показала ей тропу, почти незаметную из-за разросшегося лишайника за поваленным гнилым дубом. Сделала несколько шагов, остановилась и огляделась. За деревьями Анна Стина заметила небольшой холмик. Лиза подошла к вороху сухих веток, разгребла и удовлетворенно кивнула. Под ветками лежал щит из серых от старости, но на вид здоровых, не пораженных гнилью дубовых досок. Лиза приподняла его и отодвинула в сторону. Оказывается, щит лежал на стропилах из толстых, тоже дубовых сучьев, а под ним — землянка в несколько локтей глубиной. Они спустились вниз. Земляной пол утрамбован так, что кажется каменным.
— Это… это твоя? — ошеломленно спросила Анна Стина. Лиза покачала головой.
— Нет… я предпочитаю спать на свободе. А когда нежданный гость закрывает единственный путь, по которому я могу удрать… ну нет. Не знаю чья. Кто бы ни выкопал, она ему больше не нужна. И не думаю, чтобы еще кто-то знал про эту норку. Я уже сколько лет сюда прихожу — ничего не меняется.
Она потрясла один из крепежных столбов — тот даже не шелохнулся.
— Прихожу-то прихожу, но мне она не нужна. Наступают холода, и в лесу жрать нечего.
Только сейчас Анна Стина поняла.
— Ты хочешь нас оставить…
Лиза не ответила, задумалась. Молчание более чем красноречиво.
— Ну хорошо… ты уйдешь… а мы не можем идти с тобой?
Лиза вздрогнула, словно ее разбудили, и покачала головой.
— Почему?
— Для тех, кто живет, как я, существуют правила. Иначе не выжить. Ты уже нарушила самое главное. Никаких связей, от которых ты не можешь освободиться, — схватила узелок с пожитками, и нет тебя. Исчезла. И тебе не стоит ни с кем водиться. Женщины — мерзавки. Может, и попадаются получше… редко. И, главное, никогда не знаешь, что они задумали. Мужиков раскусить легче, но те злее. Кладут глаз на то, что ты считаешь своим, и врут напропалую, лишь бы добиться своего. Чтобы ты согласилась добровольно. А откажешь… они же здоровенные, мужики. А потом… ищи свищи, а тебе платить за удовольствие, которого ты не хотела. Но хуже всего дети… У тебя камень на шее. Якорь, самой тебе с него не сняться. Они и так с каждым днем все тяжелее. Пока ты будешь соображать, как их лучше подхватить, меня уже и след простыл. Не догонишь.
— А если ты мне поможешь?
— С одним… туда-сюда. Но двое — невозможно. Тебе надо искать другое место.
— Где?
Анна Стина проследила взгляд подруги. Там, прекрасно видимый в прозрачном осеннем воздухе, столбами дыма и церковными шпилями маячил город.
12
Анна Стина знает только одно место, где она может рассчитывать найти что-то, хоть отдаленно похожее на помощь. Дорога не близкая, надо как следует подготовиться. И вернуться до темноты, пока еще можно различить незаметные лесные тропинки. Хотя она и знает их назубок, все равно страшно.
Встала задолго до рассвета, раздула костер, горячие камни завернула в тряпье — пусть греют Лизу и детей. Занимался день — не то чтобы пасмурный, но и не солнечный. Дождя, похоже, не будет. Сцедила молоко — все, до последней капли; Лиза даст малышам пососать через тряпочку. Поцеловала спящих детишек и поспешила через лес, к дороге. Обошла стороной таможенный шлагбаум, прошла трущобы Норрмальма и перешла мост.
Город между мостами.