– Я показал Юханнесу письмо Даниеля Девалля, которое мы нашли в корреспонденции Лильенспарре. Письмо, где Девалль просит освободить его от поручения. Пишет, что к нему пришла любовь и он не может позволить себе следить за любимым человеком. Получается, Юханнес погубил безвинного человека. Оказалось, даже у монстра есть остатки совести – он понял, что никогда себе этого не простит, и тут же забыл о планах отомстить всему аристократическому роду. Я предложил ему условие, на котором он может избежать публичного позора и в какой-то степени искупить свой грех. В соседней камере сидел другой заключенный, некто Лоренц Юханссон, убивший жену и приговоренный к отсечению головы. Имя Балка не было вписано ни в один протокол, я позаботился об этом сразу, как только мы привезли его в Кастенхоф. И вчера вечером я предложил Юханнесу Балку место Лоренца Юханссона на плахе. И, представьте, он принял мое предложение. Тогда я заложил свои часы – деньги были нужны, чтобы подкупить стражника и уговорить его, – во-первых, хранить молчание, а во-вторых, оказать мне помощь. Когда тюремная повозка с палачом подъехала к арестантской, мы посадили туда Балка.
– Но Девалль же шифровал письма? Как вам удалось разгадать шифр?
– Не удалось.
Кардель непонимающе уставился на Винге, но, когда до него дошел смысл сказанного, оцепенел.
– То есть…
– Время, которое вы для меня выиграли, ушло на конструирование нового шифра, который дал бы возможность вложить в письмо Девалля то содержание, которое заставило бы Юханнеса Балка принять мое предложение. Могу вас уверить, Жан Мишель, это было нелегко и стоило немало сил и времени, но я все же успел. Далее осталось только пометить письмо более поздней датой – мелкая деталь, и маловероятно, что Юханнес ее обнаружил бы.
Сесил подвинул Карделю кружку.
– Это тот самый стакан, из которого пил Юханнес Балк по пути на лобное место в Хаммарбю. Последняя милость, предлагаемая осужденному на казнь. И он осушил его, в двух шагах от места, на котором вы сейчас сидите. Я уже был тут, и он меня заметил. Когда наши взгляды встретились, я не увидел в его глазах ничего, кроме благодарности. Поймите, Кардель… своей ложью я доказал ему, что человечество – вовсе не то адское племя, которое он так ненавидит. И он мне поверил… откуда ему было знать… фактически, я своим поступком доказал обратное. Доказал, что низость человеческого рода – правило без исключений… Балк еще раз оглянулся на меня, когда его повели к телеге, и больше я его не видел. Норстрём гвоздем нацарапал на кружке имя Лоренца Юханссона, в то время как подлинный Лоренц Юханссон сейчас направляется в Фредриксхальд в местную пивоварню, где всегда нужны хорошие бочары. Под фамилией своей матери. Но на самом деле на кружке должно было стоять имя Юханнеса Балка. Итак, Жан Мишель, я нарушил все свои жизненные принципы… Но теперь, когда вы все знаете… надеюсь, вы не побрезгуете выпить со мной в последний раз?
Кардель помолчал, протянул единственную, замотанную тряпкой руку, взял стеклянную кружку с небрежно процарапанными на ней буквами и выпил до дна. Шумно выдохнул – то ли одобряя крепость напитка, то ли пытаясь избавиться от приступа тяжелой тоски, а может, и разочарования, вызванного рассказом Сесила.
Винге не спускал с него глаз.
– Помните, как-то раз вы спросили меня насчет ребенка. Чей он – мой или капрала. Я не знал и до сих пор не знаю, но теперь-то от всей души надеюсь, что его…
Он тяжело поднялся, опираясь на спинку стула и начал пробираться к двери. Кардель окликнул его дрожащим голосом:
– Вы как-то рассказывали, как почувствовали, что стоите перед бездной, и нашли утешение в пламени свечи в ваших руках. А теперь? Осталась только тьма?
Сесил Винге обернулся со странной улыбкой, полной печали и бесстрашия, улыбкой, в которой слились победа и поражение, – так, что никто в мире не смог бы провести между ними границу. А над Стокгольмом уже опускалась ночь, одна из последних в году. Тьма сползала по стенам крепости, по медленно гаснущему фасаду королевского дворца, обволакивала шпили церквей, а навстречу ей из переулков поднимались зловещие тени. Город между мостами постепенно растворялся во мраке.
С каждым часом Сесилу Винге становилось все хуже. Он уже не мог справляться с приступами кашля, да и причин не видел. И когда он в последний раз улыбнулся пришедшему его навестить Микелю Карделю, зубы его были красны от крови.
Конец
Послесловие автора
В основу «1973» лег обширный исторический материал. В начале я относился к этому двойственно: мне казалось, замысел стреножен оковами фактов. Но со временем понял: дело обстоит как раз наоборот.
Тысяча семьсот девяносто третий год, собственно, и был выбран потому, что мне бросились в глаза два события: назначение на должность полицеймейстера Юхана Густава Норлина, сменившего Нильса Хенрика Ашана Лильенспарре, и его же, Норлина, поспешное увольнение в конце года, когда на место полицеймейстера пришел растратчик Магнус Ульхольм.
И только когда я приступил к третьей части романа, до меня дошло, как удачно выбран год: в превосходной, всеобъемлющей монографии Гуннара Рудстедта о Лонгхольмене исчерпывающе описаны условия жизни в так называемом Прядильном доме, женской тюрьме. В том числе и отношения между осужденным впоследствии за садизм надсмотрщиком Петтерссоном, инспектором Прядильного дома Бьоркманом и его заклятым врагом пастором Неандером. Именно в 1793 году их конфликт достиг апогея: пастора уволили, а Бьоркман получил новую должность в Финляндии. К тому же выяснилось, что более лютой зимы, чем зима 1793 года, в Стокгольме не бывало; во всяком случае, с тех пор, как в середине XVIII века начали производить регулярные метеорологические замеры. Какой драматургический подарок!
Разумеется, сочинение исторических романов в связи с последними завоеваниями информационных технологий заметно упростилось. Один из бесчисленных примеров: в уже упомянутой монографии Рудстедта автор рассказывает о парадной оперной роли инспектора Бьоркмана. За несколько лет до описываемых событий он исполнял партию Геракла в «Альцесте» Кристофа Виллибальда Глюка, поставленной в Королевской опере Стокгольма. Если читатель захочет, он может найти в Сети либретто в шведском переводе Юхана Хенрика Чельгрена, прочитать текст арии Геракла и найти те самые фразы, которые довелось услышать осужденной девушке из окна дома Бьоркмана рядом с Прядильным домом. Можно даже послушать эту арию – существует полная запись оперы. Невольно поражаешься мужеству и трудолюбию писателя прошлого века Пера Андерса Фогельстрёма, описавшему в созданной сорок лет назад известной трилогии «Дитя» приблизительно тот же период шведской истории. У него не было и десятой доли тех возможностей, которыми мы располагаем сегодня.
Надеюсь, вкравшиеся в книгу анахронизмы и неточности читатель отнесет скорее к моему неумению, чем к недостатку усердия. Разумеется, в книге есть и сознательные искажения фактов; так, например, строительство дома Кейсера на Тегельбакене в 1793 году еще не было закончено. Но автор позволил себе эту вольность по двум причинам: во-первых, чтобы не компрометировать потомков строителей дома, а во-вторых, чтобы отдать должное опубликованному в 1896 году роману «Кровавая драма», где описано произошедшее в доме Кейсера убийство. И представьте себе: там мимоходом упоминается, что тайный бордель существовал в этом доме чуть ли не со времен Адольфа Фредрика37, что, разумеется, невозможно – в те времена там никакого дома не было, только глинистый пустырь на берегу озера Клара.
Теперь я рассматриваю мои изыскания как огромное увеличительное стекло. Или как кювету с проявителем. В результате искусственного самоограничения – всего один год – поначалу размытые и трудно определимые контуры исторической картины постепенно приобретали все большую четкость и наполнялись смыслом. Возможно, мне следовало бы поместить список всех источников, которыми я пользовался, и таким способом выразить благодарность писателям и исследователям, посвятившим жизнь изучению этого периода. Они сохранили знания, которые без их преданного труда растворились бы в необозримом океане истории, и тогда книга просто-напросто не могла быть написана. Мне пришлось отказаться от этой мысли, поскольку роман все же содержит изрядную долю вымысла и не является научным трудом; мне не известен ни один исторический роман, где в конце был бы приведен список использованной литературы; но есть люди, которым я не могу не выразить свою признательность хотя бы в послесловии.
Итак, по порядку.
Фредрик Бакман! Ты стал другом моим и моей рукописи – куда большим, чем я это заслужил. Мы на протяжении почти десяти лет проводили с тобой едва ли не каждый день, обсуждая будущий роман. Никто, кроме тебя, не говорил так горячо и заинтересованно о еще не написанной книге. Твоя критика… мало того что она была великолепно сформулирована и конструктивна – она, что немаловажно, была еще и справедлива. Думаю, немногим из дебютантов суждено наслаждаться такой атмосферой доброжелательности и заинтересованности, какой окружил меня ты. А когда все выглядело довольно мрачно, да что уж там, почти безнадежно, ты предложил финансировать издание «1793» из собственного кармана. Я никогда этого не забуду.
Будучи дебютантом, я рассматривал книгоиздательства как чисто техническое средство распространения созданного мною текста и относился с подозрением и недоверием к любому вмешательству в ткань романа. Я считал, что такие вмешательства продиктованы исключительно рыночными, но никак не художественными соображениями. К счастью, я очень быстро понял, что подлинное, живо бьющееся сердце любого издательства – редакторы. Компетентные, широко образованные люди, способные разглядеть в рукописи ее силу и ее слабости, способные придать стройность и логику иной раз корявому и неумелому тексту. И главный принцип настоящего редактора – давать, а не брать. И хотя иной раз приходилось вычеркивать кое-что, но всегда после разумного и обоснованного объяснения, почему тот или иной пассаж не заслуживает чести остаться в романе.
Мне представляется глубокой несправедливостью, что по природе своей скромный цех редакторов остается анонимным и вся честь достается автору и издательству. Поэтому я почитаю за долг сказать следующее.
Издатель Адам Далин и шеф-редактор Йон Хеггблум! Огромное вам спасибо за то, что вы подтвердили сомнительность эпизодов, которые, вообще говоря, и мне казались сомнительными, хотя в глубине души я надеялся, что они все же не особенно сомнительны. Спасибо, что вы дали мне возможность самому исправить эти детали, – уверен, что именно так и надо; это наилучшее решение проблемы, потому что основано на доверии к автору.
Андреас Лундберг, мой непосредственный редактор, твое никогда не изменяющее чувство языка и энтузиазм, с которым ты делал неблагодарную работу, выправляя языковые несообразности, переполняют меня чувством благодарности. Обязан сказать, и говорю это с искренним удовольствием: твоя работа сделала «1793» намного лучшей книгой, чем она была изначально.
Постепенно я начал воспринимать книгоиздательство «Форум» не как коммерческое предприятие, а как свою семью. Вы дали мне почувствовать себя желанным и интересным, что, возможно, произошло впервые за всю мою взрослую жизнь. Как я могу не оценить такое отношение и не принести вам мою искреннюю благодарность?
Мой литературный агент Федерико Амброзини, с той минуты, как мы познакомились, ты всегда был готов помочь мне хорошим советом и умением выслушать. А как ты читаешь Туве Янссон! Твой шведский язык с заметным финским акцентом просто купается в волнах сладостной итальянской мелодичности!
Стефен Фарран-Ли и Анна Хирви Сигурдссон, вы обе потратили много времени на мой роман, и без вас он никогда не стал бы таким, какой он есть, – ни в языковом, ни в драматургическом отношении.
Мама и папа, Мартин Эдман, Анна Норденфельдт, Тобиас Хеллберг, – спасибо, что вы взяли на себя нелегкий труд прочитать еще сырую рукопись и поделились вашими соображениями.
Миа, моя любимая жена, – спасибо за терпение, и не только. Спасибо тебе за всю нашу совместную жизнь.
Никлас Натт-о-Даг
* * *
notes
1
Пальты – род полиции нравов, в чью обязанность входило не допускать открытой проституции на улицах Стокгольма. Другое название – сепарат-стража. – Здесь и далее примеч. пер.
2
Фатбурен – в Средние века – озеро в центре Сёдермальма, впоследствии осушено.
3
Рундстюкке – мелкая медная монета.
4
Сосиска – прозвище полицейских.
5
Кругляш – так в народе называли монету рундстюкке.
6
– Но Девалль же шифровал письма? Как вам удалось разгадать шифр?
– Не удалось.
Кардель непонимающе уставился на Винге, но, когда до него дошел смысл сказанного, оцепенел.
– То есть…
– Время, которое вы для меня выиграли, ушло на конструирование нового шифра, который дал бы возможность вложить в письмо Девалля то содержание, которое заставило бы Юханнеса Балка принять мое предложение. Могу вас уверить, Жан Мишель, это было нелегко и стоило немало сил и времени, но я все же успел. Далее осталось только пометить письмо более поздней датой – мелкая деталь, и маловероятно, что Юханнес ее обнаружил бы.
Сесил подвинул Карделю кружку.
– Это тот самый стакан, из которого пил Юханнес Балк по пути на лобное место в Хаммарбю. Последняя милость, предлагаемая осужденному на казнь. И он осушил его, в двух шагах от места, на котором вы сейчас сидите. Я уже был тут, и он меня заметил. Когда наши взгляды встретились, я не увидел в его глазах ничего, кроме благодарности. Поймите, Кардель… своей ложью я доказал ему, что человечество – вовсе не то адское племя, которое он так ненавидит. И он мне поверил… откуда ему было знать… фактически, я своим поступком доказал обратное. Доказал, что низость человеческого рода – правило без исключений… Балк еще раз оглянулся на меня, когда его повели к телеге, и больше я его не видел. Норстрём гвоздем нацарапал на кружке имя Лоренца Юханссона, в то время как подлинный Лоренц Юханссон сейчас направляется в Фредриксхальд в местную пивоварню, где всегда нужны хорошие бочары. Под фамилией своей матери. Но на самом деле на кружке должно было стоять имя Юханнеса Балка. Итак, Жан Мишель, я нарушил все свои жизненные принципы… Но теперь, когда вы все знаете… надеюсь, вы не побрезгуете выпить со мной в последний раз?
Кардель помолчал, протянул единственную, замотанную тряпкой руку, взял стеклянную кружку с небрежно процарапанными на ней буквами и выпил до дна. Шумно выдохнул – то ли одобряя крепость напитка, то ли пытаясь избавиться от приступа тяжелой тоски, а может, и разочарования, вызванного рассказом Сесила.
Винге не спускал с него глаз.
– Помните, как-то раз вы спросили меня насчет ребенка. Чей он – мой или капрала. Я не знал и до сих пор не знаю, но теперь-то от всей души надеюсь, что его…
Он тяжело поднялся, опираясь на спинку стула и начал пробираться к двери. Кардель окликнул его дрожащим голосом:
– Вы как-то рассказывали, как почувствовали, что стоите перед бездной, и нашли утешение в пламени свечи в ваших руках. А теперь? Осталась только тьма?
Сесил Винге обернулся со странной улыбкой, полной печали и бесстрашия, улыбкой, в которой слились победа и поражение, – так, что никто в мире не смог бы провести между ними границу. А над Стокгольмом уже опускалась ночь, одна из последних в году. Тьма сползала по стенам крепости, по медленно гаснущему фасаду королевского дворца, обволакивала шпили церквей, а навстречу ей из переулков поднимались зловещие тени. Город между мостами постепенно растворялся во мраке.
С каждым часом Сесилу Винге становилось все хуже. Он уже не мог справляться с приступами кашля, да и причин не видел. И когда он в последний раз улыбнулся пришедшему его навестить Микелю Карделю, зубы его были красны от крови.
Конец
Послесловие автора
В основу «1973» лег обширный исторический материал. В начале я относился к этому двойственно: мне казалось, замысел стреножен оковами фактов. Но со временем понял: дело обстоит как раз наоборот.
Тысяча семьсот девяносто третий год, собственно, и был выбран потому, что мне бросились в глаза два события: назначение на должность полицеймейстера Юхана Густава Норлина, сменившего Нильса Хенрика Ашана Лильенспарре, и его же, Норлина, поспешное увольнение в конце года, когда на место полицеймейстера пришел растратчик Магнус Ульхольм.
И только когда я приступил к третьей части романа, до меня дошло, как удачно выбран год: в превосходной, всеобъемлющей монографии Гуннара Рудстедта о Лонгхольмене исчерпывающе описаны условия жизни в так называемом Прядильном доме, женской тюрьме. В том числе и отношения между осужденным впоследствии за садизм надсмотрщиком Петтерссоном, инспектором Прядильного дома Бьоркманом и его заклятым врагом пастором Неандером. Именно в 1793 году их конфликт достиг апогея: пастора уволили, а Бьоркман получил новую должность в Финляндии. К тому же выяснилось, что более лютой зимы, чем зима 1793 года, в Стокгольме не бывало; во всяком случае, с тех пор, как в середине XVIII века начали производить регулярные метеорологические замеры. Какой драматургический подарок!
Разумеется, сочинение исторических романов в связи с последними завоеваниями информационных технологий заметно упростилось. Один из бесчисленных примеров: в уже упомянутой монографии Рудстедта автор рассказывает о парадной оперной роли инспектора Бьоркмана. За несколько лет до описываемых событий он исполнял партию Геракла в «Альцесте» Кристофа Виллибальда Глюка, поставленной в Королевской опере Стокгольма. Если читатель захочет, он может найти в Сети либретто в шведском переводе Юхана Хенрика Чельгрена, прочитать текст арии Геракла и найти те самые фразы, которые довелось услышать осужденной девушке из окна дома Бьоркмана рядом с Прядильным домом. Можно даже послушать эту арию – существует полная запись оперы. Невольно поражаешься мужеству и трудолюбию писателя прошлого века Пера Андерса Фогельстрёма, описавшему в созданной сорок лет назад известной трилогии «Дитя» приблизительно тот же период шведской истории. У него не было и десятой доли тех возможностей, которыми мы располагаем сегодня.
Надеюсь, вкравшиеся в книгу анахронизмы и неточности читатель отнесет скорее к моему неумению, чем к недостатку усердия. Разумеется, в книге есть и сознательные искажения фактов; так, например, строительство дома Кейсера на Тегельбакене в 1793 году еще не было закончено. Но автор позволил себе эту вольность по двум причинам: во-первых, чтобы не компрометировать потомков строителей дома, а во-вторых, чтобы отдать должное опубликованному в 1896 году роману «Кровавая драма», где описано произошедшее в доме Кейсера убийство. И представьте себе: там мимоходом упоминается, что тайный бордель существовал в этом доме чуть ли не со времен Адольфа Фредрика37, что, разумеется, невозможно – в те времена там никакого дома не было, только глинистый пустырь на берегу озера Клара.
Теперь я рассматриваю мои изыскания как огромное увеличительное стекло. Или как кювету с проявителем. В результате искусственного самоограничения – всего один год – поначалу размытые и трудно определимые контуры исторической картины постепенно приобретали все большую четкость и наполнялись смыслом. Возможно, мне следовало бы поместить список всех источников, которыми я пользовался, и таким способом выразить благодарность писателям и исследователям, посвятившим жизнь изучению этого периода. Они сохранили знания, которые без их преданного труда растворились бы в необозримом океане истории, и тогда книга просто-напросто не могла быть написана. Мне пришлось отказаться от этой мысли, поскольку роман все же содержит изрядную долю вымысла и не является научным трудом; мне не известен ни один исторический роман, где в конце был бы приведен список использованной литературы; но есть люди, которым я не могу не выразить свою признательность хотя бы в послесловии.
Итак, по порядку.
Фредрик Бакман! Ты стал другом моим и моей рукописи – куда большим, чем я это заслужил. Мы на протяжении почти десяти лет проводили с тобой едва ли не каждый день, обсуждая будущий роман. Никто, кроме тебя, не говорил так горячо и заинтересованно о еще не написанной книге. Твоя критика… мало того что она была великолепно сформулирована и конструктивна – она, что немаловажно, была еще и справедлива. Думаю, немногим из дебютантов суждено наслаждаться такой атмосферой доброжелательности и заинтересованности, какой окружил меня ты. А когда все выглядело довольно мрачно, да что уж там, почти безнадежно, ты предложил финансировать издание «1793» из собственного кармана. Я никогда этого не забуду.
Будучи дебютантом, я рассматривал книгоиздательства как чисто техническое средство распространения созданного мною текста и относился с подозрением и недоверием к любому вмешательству в ткань романа. Я считал, что такие вмешательства продиктованы исключительно рыночными, но никак не художественными соображениями. К счастью, я очень быстро понял, что подлинное, живо бьющееся сердце любого издательства – редакторы. Компетентные, широко образованные люди, способные разглядеть в рукописи ее силу и ее слабости, способные придать стройность и логику иной раз корявому и неумелому тексту. И главный принцип настоящего редактора – давать, а не брать. И хотя иной раз приходилось вычеркивать кое-что, но всегда после разумного и обоснованного объяснения, почему тот или иной пассаж не заслуживает чести остаться в романе.
Мне представляется глубокой несправедливостью, что по природе своей скромный цех редакторов остается анонимным и вся честь достается автору и издательству. Поэтому я почитаю за долг сказать следующее.
Издатель Адам Далин и шеф-редактор Йон Хеггблум! Огромное вам спасибо за то, что вы подтвердили сомнительность эпизодов, которые, вообще говоря, и мне казались сомнительными, хотя в глубине души я надеялся, что они все же не особенно сомнительны. Спасибо, что вы дали мне возможность самому исправить эти детали, – уверен, что именно так и надо; это наилучшее решение проблемы, потому что основано на доверии к автору.
Андреас Лундберг, мой непосредственный редактор, твое никогда не изменяющее чувство языка и энтузиазм, с которым ты делал неблагодарную работу, выправляя языковые несообразности, переполняют меня чувством благодарности. Обязан сказать, и говорю это с искренним удовольствием: твоя работа сделала «1793» намного лучшей книгой, чем она была изначально.
Постепенно я начал воспринимать книгоиздательство «Форум» не как коммерческое предприятие, а как свою семью. Вы дали мне почувствовать себя желанным и интересным, что, возможно, произошло впервые за всю мою взрослую жизнь. Как я могу не оценить такое отношение и не принести вам мою искреннюю благодарность?
Мой литературный агент Федерико Амброзини, с той минуты, как мы познакомились, ты всегда был готов помочь мне хорошим советом и умением выслушать. А как ты читаешь Туве Янссон! Твой шведский язык с заметным финским акцентом просто купается в волнах сладостной итальянской мелодичности!
Стефен Фарран-Ли и Анна Хирви Сигурдссон, вы обе потратили много времени на мой роман, и без вас он никогда не стал бы таким, какой он есть, – ни в языковом, ни в драматургическом отношении.
Мама и папа, Мартин Эдман, Анна Норденфельдт, Тобиас Хеллберг, – спасибо, что вы взяли на себя нелегкий труд прочитать еще сырую рукопись и поделились вашими соображениями.
Миа, моя любимая жена, – спасибо за терпение, и не только. Спасибо тебе за всю нашу совместную жизнь.
Никлас Натт-о-Даг
* * *
notes
1
Пальты – род полиции нравов, в чью обязанность входило не допускать открытой проституции на улицах Стокгольма. Другое название – сепарат-стража. – Здесь и далее примеч. пер.
2
Фатбурен – в Средние века – озеро в центре Сёдермальма, впоследствии осушено.
3
Рундстюкке – мелкая медная монета.
4
Сосиска – прозвище полицейских.
5
Кругляш – так в народе называли монету рундстюкке.
6